Я ходил с ними в горы, где охотился и ставил западни. Разумеется, живя в таких условиях, я приобрёл кое-какие ценные сведения о лесной жизни.
Удивительно, что мельчайшие подробности моего прошлого приходили мне на память в этот день моей сорок четвертой годовщины в лесу. Казалось, будто эти несколько дней в лесу сняли с моего мозга какую-то паутину, и я отчётливо вспомнил всё давно забытое. Казалось, я никогда ещё не мыслил с такою ясностью. Признаюсь, я слегка тосковал по дому.
Я сорвал с дерева гриб и начал рисовать на его глянцевитой белой поверхности изображение моего лесного жилища, как я часто делал это в прежние годы для городских охотников, убеждавших меня развивать мой талант.
Так я некогда начал свои занятия искусством. Я рисовал только вещи, которые видел перед собой в лесу. Я никогда не посещал никакой школы живописи, но зато пристально изучал работы выдающихся художников и, если добился каких-нибудь успехов, то только благодаря моим собственным усилиям.
Очарование всей этой панорамы прошлого, которая развернулась пред моими глазами в этот день моего рождения, заставило меня совершенно забыть о пище. Лучи солнца, льющиеся сквозь верхушки деревьев, сказали мне, что прошло уже несколько часов.
Я встал и отправился в места бывшего лесного пожара за ягодами.
Глава II. Первые дни в лесах
Вернусь к началу моей жизни в лесах. Тяжёлые тучи на небе и мелкий, непрерывно моросящий дождь приветствовали меня утром 4-го августа, когда я проснулся в Кинг-энд-Бартлеттских лагерях. Но погода не могла удержать меня.
Спортсмены и профессиональные охотники, которых очень занимал предстоявший мне опыт, подсмеивались надо мной и в шутках своих выражали надежду увидеться со мной вечером того же дня. Настроение у всех было отличное.
Около 9-ти часов утра мы все покинули лагерь и переправились, через озеро. Дождь усилился, и мой коричневый костюм промок насквозь. Наши лодки причалили у начала горного пути, который вьётся по склону Медвежьей горы до её вершины, и затем спускается по противоположному склону сквозь леса на протяжении пяти миль.
— Закурите в последний раз! — крикнул мне один из провожатых в то время, как я сбрасывал с себя платье. Я взял протянутую мне папиросу, закурил её и разделся догола. Докурив папиросу, я начал прощаться. Я помахал рукой, посылая последний привет человеческому обществу, которое я покидал на два месяца, и стал взбираться по горной дороге.
Я не многое запомнил из этого пятимильного пути; мой ум было целиком поглощён разнообразными мыслями. Одно только я сознавал, что не увижу человеческого лица в течение двух месяцев. И ещё я думал о том, что мое пропитание и мои удобства отныне предоставлены моей собственной изобретательности.
Тем временем я достиг гребня горы и, спускаясь по противоположному склону, стал узнавать знакомые места, хотя не видел их десять лет. Сквозь деревья внизу я видел поверхность озера Спенсер. Чтобы миновать поселение, я уклонился с пути, пробираясь сквозь запутанные заросли и чащи кустарников. Достигнув озера, я оглядел огромное водное пространство, окаймлённое цепью деревьев, и небосклон за ним. Мне представилась первобытно-дикая картина. Полоса дождя висела предо мной в воздухе, заволакивая далёкий лес на горе и смягчая тени и свет. Три дикие утки летали невдали, описывая круги над водой. Я всё ещё не чувствовал холода и шёл по берегу озера, обдумывая с чего бы начать. Никаких связных планов предстоявшей мне борьбы за существование у меня не было. Так я бесцельно бродил, пока не достиг места, лежащего немного ниже посёлка Кемпшал. Там предо мной встала стена густого леса. Я углубился в чащу.
Было далеко за полдень, а я ещё ничего не придумал и только блуждал по лесу.
Я думал развести огонь, но возможности для этого было мало, так как всё вокруг промокло от дождя. Всё же я решил попробовать.
Прежде всего, я раздобыл порядочный кусок соснового корня, который мог служить основанием для моего зажигательного прибора, и палочку. Достав лоскут кедровой коры, я разодрал его на тонкие ремешки и сплёл из них подобие верёвки, которую я обвязал вокруг палочки. Концы верёвки я привязал к кривому, согнутому в виде лука суку, отломанному мной от мёртвого сухого дерева.
Я рассчитывал получить огонь посредством трения, производимого вращением палочки, основание которой упиралось в сосновый корень, а острая верхушка поддерживалась моей ладонью.
Вращение получалось при движении взад и вперёд сука, который служил мне ручкой.
Напрасно я заглядывал во всякую трещину и дупло в поисках сухой древесной трухи. Всё промокло насквозь. Я убедился в наивности всякой подобной попытки и принуждён был отказаться от этой задачи.
Стемнело. А я был один в сосновой чаще без огня и еды, голый, на расстоянии многих миль от человеческого жилья. Я твёрдо решил провести эту ночь в лесу даже в том случае, если бы мне предстояло на другой день вернуться к людям и отказаться от своей затеи.
Я отыскал место, где я мог делать несколько шагов вперёд и назад, чтобы согреться. Дождь не уменьшался. Я всё бегал взад и вперёд, пока не утомился и не начал тяжело дышать. От времени до времени я отдыхал, садясь на мокрую землю и прислонясь к стволу дерева. Долгое сидение на мокрой земле грозило мне простудой; я снова вскакивал и принимался шагать, как прежде. Вероятно, за эту ночь я прошёл много миль на небольшом клочке земли среди сосен.
Рано утром — часов около трёх — холод усилился. Дождя не было. Я расширил место своей прогулки в обе стороны. Так, попеременно бегая и отдыхая, я провел первую ночь моего одиночества в лесах.
Светало очень медленно. Тем не менее, я двинулся в путь. Я ещё ни разу не подумал о пище с тех пор как вошёл в лес. Я не был голоден. Я пошёл по тропинке, протоптанной животными, не зная, куда она меня приведёт. Снова полил дождь. Позже я привык к нему, но теперь встретил его далеко не дружелюбно. Мысли мои были в том же беспорядке, что и накануне. Однако, я далёк был от мысли осуществить своё ночное решение: т. е. покинуть лес и прервать свою затею. И мне было уже не так холодно, как раньше.
Наконец, я достиг Потерянного Пруда. Я никогда ещё не видел его, но хорошо знал его окрестности и потому мог догадаться, что это был он. Дождь лил, не переставая. В то время, когда мой взгляд блуждал по поверхности пруда, я испытывал истинное наслаждение, видя пред собой не однообразную картину лесной чащи, а открытый водный простор. Я даже хотел засунуть руки в карманы, чтобы лучше налюбоваться пейзажем, но у меня не было карманов.
Ничто в картине не ускользнуло от моего взора в этот день: небо, деревья, далёкий берег. Всё это нарушало унылую монотонность дождливого дня.
Не знаю, что привело меня к пруду. Мне кажется, что и человек и лесное животное инстинктивно тянутся ко всякой открытой поляне, водному пространству, к реке, ручью или роднику, одним словом ко всему, на чём может отдохнуть глаз, утомлённый однообразием бесконечного и сплошного множества деревьев.
Если по близости нет ни лужайки, ни воды, естественным выходом, для каждого живого существа является следующее: вскарабкаться на какое-нибудь самое высокое дерево в лесу, откуда простор, открывающийся поверх деревьев, покажется глазу весьма занимательной картиной.
Едва только я оглядел противоположный берег пруда, я заметил плотину бобров слева от меня. Следы деятельности были разбросаны повсюду, и я мог видеть свежесрезанные ветви.
Дождь хлынул сильнее. Я увидел лань на противоположном берегу, которая поразила меня своим невозмутимым видом. У меня мелькнула мысль, как легко было бы придумать способ поймать эту лань или какую-нибудь другую, приходящую к пруду на водопой.
Могу вас уверить — в это утро я очень завидовал коже лани: она защищала её от холода и дождя.
При этом, я вспомнил что я обещал ле нарушать законов о дичи, действующих в лесах Северного Мэйна. Меня возмутило воспоминание о том как Комиссия Охоты и Рыболовства отказала мне в разрешении добывать в лесах пищу, в которой так нуждался. По закону они имели право дать мне это разрешение, но очевидно не пожелали.
При этой мысли мстительные инстинкты разыгрались в моей душе. Подобное запрещение делало моё положение куда более трудным, чем удел дикарей древних дней. Первобытным обитателям леса не мешали никакие законы цивилизованного мира!
Мне, собственно, не хотелось губить жизнь этой старой лани на другом берегу пруда. Но в то же время я сознавал, что её кожа была бы для меня роскошным подарком в эти трудные времена. Как бы то ни было, я помахал ей рукой, крикнув:
— Иди своей дорогой, старушка! Я тебя не трону.
Затем я направился к плотине бобров, оставив старую лань неподвижно застывшей на месте.
По сторонам было много оленьих следов.
Остальная часть этого дня была лишена событий. Не успел ещё обдумать своё положение. Мои мысли были спутаны. Не чувствуя голода, я ничего не предпринимал для добычи пищи, несмотря на то, что ничего не ел с тех пор, как завтракал в последний раз в Кинг-энд-Бартлеттской стоянке перед уходом в лес.
Холод и дождь рано вернули меня к месту моего вчерашнего ночлега.
Новая попытка развести огонь окончилась прежней неудачей. Вторая ночь была повторением предыдущей, т. е. чередованием бесцельной прогулки и отдыха. Я не очень страдал в эту ночь, но нельзя сказать чтобы чувствовал себя очень комфортабельно, — голый под дождём.
С наступлением утра из-за туч выглянуло солнце. Выйдя на поляну, я почувствовал его блаженное тепло.
Я прошёл значительное расстояние прежде, чем отыскал уютное местечко среди деревьев. Сильнее всего я нуждался во сне. Я растянулся на земле и, пригретый солнцем, забыл на несколько часов все свои невзгоды.
Проснувшись, я впервые ощутил мучительный приступ голода. По плотине бобров я пробирался к небольшому истоку пруда, не сводя глаз с мелей, где мне могла попасться в руки случайная форель.