Глава IV. Спасение молодого оленя
Воскресенья в лесу ничем не отличаются от будней.
В первое воскресенье, которое я встретил в лесу, я ввёл у себя одно новшество. Вместо обычной зарубки, на моей палке-календаре, я выцарапал на ней крест в виде римской десятки. Этот крест обозначал собой воскресенье и конец недели.
Спускаясь к ручью рано утром, я отлично помнил, что этот день воскресенье; я думал о том, как мало храмов было бы нужно людям, если бы они понимали природу. В сущности природа и есть подлинная религия.
Я приник к ручью долгим глотком и, лёжа у воды, увидел на зеркальной поверхности своё собственное отражение. Предо мной был дикого вида голый человек с всклокоченными волосами на голове и длинной спутанной бородой. Даже мать, пожалуй, не узнала бы меня, явись я к ней в таком виде.
Всё вокруг было тихо. Изредка только крик птицы нарушал тишину. Накануне у меня было слегка подавленное настроение, но отдых освежил меня.
Затем я с головы до ног умылся. Вода была восхитительно холодна. Я чувствовал себя в силах вырвать с корнем дерево. Я стал сильнее с тех пор, как пришёл в леса. Судить о своём здоровье я мог исключительно по самочувствию. Когда человек отлично чувствует себя, он вполне здоров.
Я вернулся к шалашу, расшевелил костёр, и сел поразмыслить кое о чём. Я не был голоден, и потому не спешил приняться за завтрак, хотя у меня был большой запас копчёной форели и сушёных ягод.
Определённого времени для еды у меня не было. Ел я, когда был голоден.
По освещению я мог заключить, что день был облачный. Неба я не мог видеть, — так густа была листва! Вероятно, было около шести часов утра.
За день перед тем я поранил свою ступню об острый сук упавшего дерева. У меня ещё оставался некоторый запас ремней из кедровой коры, и я решил сделать себе мокасины. Я сплёл их из грубой коры; плетя мокасины, я много раз примерял их на ногу. Ручаюсь, что моя примитивная обувь была мне гораздо более в пору, чем те ботинки с высокими каблуками и заострёнными носками, в которых щеголяют тысячи городских женщин и которые доставляют мучение своим обладательницам.
Завязывались мои башмаки шнурками из тонких полосок коры. Моя новая обувь показалась мне сначала неуклюжей, но я скоро освоился в ней. Ноги она защищала вполне. Я сделал несколько пар таких башмаков.
В то время, как я работал над мокасинами, я услышал шорох в кустах, внизу. Я посмотрел сквозь ветви и увидел самку красного оленя, спускавшуюся к водопою. Моё движение не ускользнуло от её внимания. Она вскинула голову и увидела меня.
С минуту я наблюдал её, а затем снова принялся за работу, делая вид, что не интересуюсь ею. Через некоторое время я снова поднял голову. Олениха всё ещё смотрела на меня, застыв на месте.
И вот — я увидел нечто весьма интересное. В отдалении, на открытой поляне стоял её детёныш; маленький совершенно белый олень, неподвижно застывший на месте, как и его мать, был чрезвычайно красив: он казался высеченным из белого мрамора.
Я снова склонился над работой, но увидел, что взрослое животное медленно двинулось к ручью. Маленький олень не двигался с места.
На этот раз мать не обратила на меня ни малейшего внимания. Она была уверена, что я не трону её. Но её детёныш, очевидно, сомневался в этом.
— Как вы себя чувствуете сегодня, старушка? — Крикнул я оленихе вслед. В ответ самка вскинула голову. Маленький белый олень закружился на одном месте, а затем отбежал на несколько шагов назад к чаще. Увидев однако, что матери его ничего не угрожает, он снова застыл, как статуя.
— Что, испугался меня? Испугался, голубчик? — снова заговорил я. После этого я наклонился над своей работой и притворился чрезвычайно занятым. Тогда только мать начала пить. Затем она, не спеша, вернулась к своему детёнышу, и они оба скрылись в чаще.
На следующее утро эта пара снова появилась у ручья почти в то же самое время. Как и накануне, олениха внимательно наблюдала меня, устремив одно ухо вперёд, а другое откинув назад. Детёныш держался на этот раз ближе к матери.
С тех пор они стали моими постоянными гостями. Дело дошло до того, что я мог свободно разгуливать подле них и беседовать с ними в то время, когда они пили воду или щипали траву на дне ручья.
Это было чрезвычайно приятное общество. Какое очаровательное существо был этот маленький белый олень!
В высшей степени замечательна регулярность, с какой животные посещают определённые места.
Порода оленей, которой принадлежали мои приятели, была ярким пятном на фоне зелёного леса. Красивый красный цвет — несчастье этих оленей: он останавливает на себе внимание каждого хищника в лесу и прельщает охотника.
В последующие дни у меня были интересные встречи и беседы с моими лесными друзьями. Даже юный олень и тот успел привыкнуть ко мне.
Я мог бы много рассказать об этих животных, но теперь лучше рассказать, как мне удалось внести приятное разнообразие в мою диету.
В понедельник шёл дождь. Переставал и начинал лить вновь. Но во вторник погода прояснилась и стало холоднее.
В это утро я вышел из шалаша.
Я шёл по тропе, проложенной животными. Иногда для сокращения пути я пересекал чащу или труднопроходимые заросли и возвращался на свою тропинку, угадывая её продолжение. Я никогда не ходил по ней прежде. Но, по общему виду положения местности, я всегда угадывал, куда сворачивает тропа.
Всё вокруг было влажно от дождя. Лес был густой и тёмный.
Поворот тропинки привёл меня к новому ручью. Мне удалось бросить беглый взгляд на лисицу, которая юркнула в кусты по другую сторону ручья. Я издал лёгкий писк в надежде вернуть её, но она была уже слишком далеко. Я дошёл до ручья и сел на ствол упавшего дерева.
Сорвав свежую шишку, я стал жевать её. Я часто ел шишки и кору во время моего пребывания в лесах; и я уверен, что, только благодаря этому, мне удавалось долго обходиться без более существенной пищи. Без сомнения, в шишках и коре много питательного. Я ел кору ольхи, клёна, берёзы, кедра и горного ясеня.
Я ел также наиболее нежные и съедобные корни.
Сидя на упавшем дереве, я неожиданно был встревожен новым шорохом среди листвы. Это была куропатка. Я знал, что поймать эту птицу нетрудно. «Сосновая» куропатка — одна из самых ручных птиц в лесу. Она так глупа, что позволит наступить на себя прежде, чем вздумает улететь.
Всё же возможность поймать эту птицу руками казалась мне очень сомнительной. Я придумал другой способ поймать её.
Я прикрепил к палке ремешок кедровой коры с петлёй на конце. Осторожно подойдя к дереву, на котором сидела птица, я еще осторожнее поднял палочку с петлёй и стал держать её у птицы на виду. Куропатка слегка повернулась, но не обнаружила ни малейшего желания улететь. Напротив, — она с большим любопытством, весьма внимательно стала разглядывать петлю. Когда я ещё больше приблизил к ней конец палочки с петлёй, она безо всяких колебаний вытянула свою шею, просунула голову в петлю и была поймана.
Подобный способ ловли птиц не нов. По крайней мере он известен всем тем, кто сколько-нибудь знаком с дикими лесами.
За то время, что я прожил в лесу, я немало куропаток поймал петлёй и застрелил из лука.
Вернувшись к Медвежьей Горе, я немедленно занялся своей куропаткой. Я давно не ел и был очень голоден.
Когда я вернулся к цивилизации, кто-то полюбопытствовал узнать, не слишком ли много хлопот причиняло мне ощипывание птицы. Этот вопрос рассмешил меня. Куропатку вовсе незачем ощипывать.
Чтобы приготовить куропатку для жарения, надо проделать всего три движения, хотя в сущности, достаточно и одного. Вы берёте её одной рукой за спинку, другой за грудь и разрываете на две части. В одной руке у вас окажется туловище птицы, а в другой — кожа и перья. Остаётся только содрать кожу с тех мест, где она ещё не отделилась. Вот и всё.
Проделав всё это, я выгреб из костра уголья и, надев птицу на вилку, которую мне заменяла палка с раздвоенным концом, я зажарил её, повёртывая над пылающими угольями. Несмотря на отсутствие соли, куропатка показалась мне самым вкусным блюдом из всех, какие были у меня до сих пор.
Жаркое из куропатки вызвало у меня подъём работоспособности. Я достал несколько полос бересты и при свете костра принялся писать свой дневник, занося в него наиболее интересные события дня. Затем я нарисовал на поверхности древесного гриба лесной пейзаж, изобразив на нём и лань, которую видел, когда она готовилась перескочить через бревно.
Я бы дорого дал за то, чтобы иметь с собой холст и краски. Я немного грустил без них. И всё же я мог легко обойтись без них. К моим услугам было решительно всё, что необходимо для подлинного искусства; от меня самого зависело использовать в этом отношении лес. Впоследствии я так и сделал.
Следующий день был среда — день моего рождения, о котором я уже упоминал. Это был один из самых тяжёлых для меня дней за весь период моей лесной жизни.
Меня буквально закружил водоворот воспоминаний. Я тосковал по своим родным, друзьям, по целому миру.
Первобытный человек может быть сентиментальным, если только захочет.
Если у него нет никаких воспоминаний о прошлом, с которым он мог бы сравнить настоящее, — в самой природе и в сердцах животных он находит те же самые чувства, которыми живёт мир.
Но я нашёл, что эти чувства отнимают у меня слишком много энергии, и решил гнать их прочь. Солнце высоко поднялось в небе. Надо было двигаться, действовать.
Захватив с собой полосы бересты, испещрённые рисунками и отчётами, я поспешил к условному месту на окраине моих владений, где я оставлял весточки о себе для внешнего мира. Это место было известно двум проводникам, которые являлись за моими письмами дважды в неделю на закате.
Я намеренно наведывался туда по утрам, чтобы избежать встречи с этими людьми. Послания свои я прятал между корней поваленной ветром сосны.
Никаких ответов, согласно нашему условию, мне не приносили. Я строго запретил проводникам это делать, дав им понять, что малейшая оставленная для меня записка может испортить весь мой план полного разрыва с цивилизованным миром.