Предстояло самое главное — содрать шкуру с туловища.
Я очень устал. Однако, после короткого отдыха я снова взялся за работу. Отделяя острым камнем шкуру от мяса, я очень медленно и в то же время успешно сдирал шкуру. Это была чрезвычайно медленная утомительная работа, длящаяся весь день.
Вместе со шкурой часто отрывались куски мяса, но это не печалило меня; эти куски мяса я соскоблю потом.
Наконец, к вечеру шкура была снята. А начал я свою работу около семи часов утра!
Так как место, где была устроена моя западня, находилось поблизости от Потерянного Пруда, то я решил заночевать в моём первом шалаше.
Перед уходом я отрезал одним из острых камней изрядную порцию медвежьего мяса, вытянув и припрятав жилы. Взвалив мясо и шкуру на плечи, я двинулся к своему лагерю.
Признаюсь, я чувствовал себя неважно, когда достиг Потерянного Пруда. Руки мои были исцарапаны, спина и плечи болели.
Оставив мясо и шкуру на берегу, я бросился в воду. Ванна удивительно освежила меня. Я вышел из воды и лёг на солнце отдохнуть.
Бобры работали на своей плотине, и я долго наблюдал их.
Предвкушая ранний сон, я направился в лес к своему шалашу, где прежде всего развёл костёр и сытно поужинал копчёной форелью и сушёными ягодами, которые когда-то припас на всякий случай.
Я сладко выспался в эту ночь.
Утром я занялся обработкой шкуры. Я растянул её между двумя стволами кедра и стал тщательно счищать мясо, скребя острым камнем и в то же время всё туже натягивая шкуру. Затем я сделал из бересты довольно большое ведро. Наполнив его водой, я бросил в воду несколько кусков гнилого дерева и стал подогревать на огне. Ведро из бересты, наполненное водой, не боится огня, и в нём можно кипятить воду.
Когда этот настой был готов, я распростёр шкуру на земле и вылил на неё содержимое ведра.
Повторив эту операцию несколько раз, я довольно прилично выдубил шкуру.
Теперь её надо было высушить. Я расчистил место между двумя молодыми деревьями и посредством тонких полос кедровой коры привязал к их стволам концы шкуры, натянув её как можно туже.
Когда шкура высохла, я основательно поработал над тем, чтобы сделать её мягкой и гибкой.
Так я работал в течение трёх дней. За это время я успел побывать у западни и принёс всё остальное мясо в свой лагерь. Я отделил мясо от костей в виде длинных полос. Часть медвежатины я тут же зажарил, а оставшееся поместил в яму для копчения. При этом я жёг гнилое дерево, так, как оно даёт больше дыма. Копчёное мясо выглядело довольно непривлекательно, но могло долго храниться и было питательно.
В первый раз за всю жизнь я убил медведя, впервые же я отведал его мяса.
В минувшие годы мне случилось убивать и давить в западне много лесной дичи, животных и птиц; однако за всё время я не съел и фунта этого мяса, так как не любил его. В сущности я никогда не ел много мяса.
Но теперь я был вынужден питаться мясом. Я ничуть не лакомился им. После большой порции мяса я чувствовал себя гораздо сильнее, а только это и было нужно мне.
Помимо шкуры, служившей мне одеялом, и медвежьего мяса, которым я питался, я употребил в дело жилы, которыми я заменил тетиву из ремешков коры на моем зажигательном приборе. Древесная кора для этой цели была не достаточно прочна.
Сделав тетиву из жил, я мог двигать ручкой своего аппарата гораздо энергичнее, не боясь, что тетива лопнет. При этом и трение получалось сильнее и быстрее вспыхивала искра.
Ничто не может сравниться с жилой в смысле упругости и прочности. Индейцы жуют её и разрывают на тонкие нити, которые употреблятся ими в качестве дратвы при шитье мокасинов и платья из шкуры.
Но этой высшей ступени прогресса я ещё не достиг.
С того дня, что я поймал медведя, какое-то беспокойное существо стало шнырять по ночам по близости от моего шалаша.
По шороху я мог предположить, что животное было невелико. Появляясь изо дня в день, оно не могло не возбудить моего любопытства. Сначала я думал, что мясо, сложенное у меня в шалаше, привлекло дикую кошку. Но потом мне пришло в голову, что может быть, это медвежонок.
В конце концов я решил выяснить, что это за существо. Однажды ночью перед тем, как улечься в своем шалаше, я уменьшил пламя костра и стал прислушиваться к звукам вокруг. Едва только погасла последняя вспышка пламени, справа в темноте послышался шум, которого я ждал.
Я уж, было, задремал, сидя в одиночестве, но при первом шорохе встрепенулся и стал ждать. Напрягая свое зрение, я различил смутные очертания какого-то животного. Трудно сказать, что за существо это было, но я мог заключить, что шкура его была темного цвета.
Будто от какого-то невидимого электрического тока, в темноте вспыхнули два огненных шарика.
Неизвестное существо глядело на меня в упор, как и я на него. Нас разделял костёр. Когда ленивый огонёк костра вспыхнул в последний раз, пламя отразилось в двух уставленных на меня зрачках.
Вскоре глаза исчезли. Я схватил тлевшую головню и, раздув её, кинулся к животному. Я верно определил его местонахождение, ибо чуть-чуть не споткнулся о него. Животное двигалось так медленно, что я настиг его всё в том же промежутке между костром и местом, где я сидел.
Его движения и ухватки не оставляли ни малейшего сомнения в том, что это был медвежонок. При свете моего факела я увидел, что животное было чёрно, но скудное освещение не давало мне возможности установить, где его голова и где хвост.
Я был убеждён, что моим гостем был никто иной, как маленький неуклюжий, медвежонок.
Я хотел поймать его живым.
Маленькое существо неожиданно свернуло в сторону и едва не ускользнуло от меня. Я швырнул в него головню и заставил его вернуться к костру. В буквальном смысле оно находилось между двух огней.
Ударившись о землю, моя головешка погасла. В эту минуту животное устремилось прямо на меня. Ещё раз оно попыталось ускользнуть, пройдя пред моим носом. Но я преградил ему дорогу, остановив его ступнями своих ног.
Я, как ужаленный, отскочил. Медвежонок оказался ежом. Мне пришлось долго трудиться, вытаскивая его иглы, вонзившиеся мне в ноги. Голенища из коры могли защитить мои ноги от кустарников и колючек, но не от игл ежа.
Третья неделя моей жизни в лесах подходила к концу. Я был совершенно здоров. Пищи у меня было вдоволь. Медвежья шкура охраняла меня от холода.
Но душевно я очень страдал.
Я был страшно одинок.
Глава VI. Дни одиночества
С тех пор, как я вернулся в цивилизацию, сотни людей говорили мне с искренним сочувствием в голосе:
— Как много вы должны были выстрадать за это время!
Все они имели в виду физические страдания.
Они ставили себя на мое место и воображали себя голодными, холодными, затерянными в густом и тёмном лесу. Сравнивая преувеличенно тяжёлые условия жизни в лесах с комфортом цивилизаций, они рисовали себе самые страшные картины.
Но они ошибались.
Я не испытывал никаких серьёзных физических недугов и лишений. Я страдал только нравственно, а эти страдания были во сто раз тяжелее физических.
Готовясь к своему опыту, я совершенно упустил из виду психологическую сторону вопроса. Я стремился вырваться из сумбура современной городской жизни и полагал, что в одиночестве я буду иметь возможность спокойно обдумать волновавшие меня проблемы. Тоски одиночества я не предчувствовал. В былые годы мне часто случалось оставаться в лесах одному, но ненадолго; моё уединение случайно нарушал какой-нибудь охотник, с которым я коротал свои дни, пока судьба не посылала мне кого-нибудь ещё.
Но здесь, в лесах, дни проходили за днями, не радуя меня ни единым звуком человеческого голоса. К тому же предо мной была перспектива долгих недель без общения с людьми.
Полная изолированность начинала сказываться на моих нервах. Мой удел был труднее удела первобытного человека. Мало того, что он был окружён людьми своего рода и племени, — он не имел никакого представления об иной жизни, никаких воспоминаний о лучших временах. Это сравнение не выходило у меня из головы.
Единственное, о чём я задумывался пред своим уходом в леса, был вопрос: перенесу ли я холод, обнажив своё тело? В действительности эта сторона вопроса была просто ничто в сравнении с муками одиночества.
Каждый вечер, с наступлением сумерек, меня начинали томить неотвязные воспоминания. Я всячески гнал их от себя прочь, стараясь занять свой ум чем-нибудь посторонним: я рисовал углём на берёзовой коре или брался за какую-нибудь другую работу. Но сердце моё не лежало к этому. Знакомые лица мелькали предо мной в дрожащем свете костра. Погружаясь в тревожную дремоту, я видел те же лица во сне.
Часто под влиянием таких переживаний я давал себе слово с рассветом покинуть лес.
Меня останавливала следующая мысль: «Tbi взялся за дело, которого никто до тебя не делал!». Как школьник, получивший за свой урок высший балл, я нуждался, чтобы кто-нибудь посторонний похвалил меня за моё дело и тем поощрил мои старания.
Это откровенное признание, и я надеюсь, что читатель поймёт меня.
Когда я сделал свой лук из грубого и толстого обломка дерева, который я подверг длительному процессу обжигания, а затем обтесал острым камнем, — я чувствовал настоятельную потребность показать кому-нибудь моё оружие и рассказать, как я сделал его с помощью огня и простого камня.
Я старался отрезвить себя тем простым соображением, что всякий человек, с головой на плечах, мог бы добиться того же, что и я.
В действительности, поддерживать своё существование в лесах мне было совсем не трудно. Всё необходимое для жизни имелось в лесу в изобилии; надо было только уметь пользоваться им, а это умение у меня было.
Я никогда не заботился о том, как просуществую день. Я был частью леса, и всё то, чем был богат лес, являлось моим достоянием. Если бы я обладал душою лесного зверя, моя жизнь в лесах протекала бы легко и спокойно. Но пребывание в мире цивилизации наделило меня способностью мыслить.