Каждый из людей оказался бы в состоянии просуществовать некоторое время в лесу. Почти каждый сумел бы отучить себя от ношения одежды. Я знал, что в августе и сентябре замерзнуть в лесах Северного Мэйна нельзя. Никто не умер бы с голоду, если бы даже три, четыре дня не нашёл пищи.
Находчивость — единственное, что требуется от человека в диком лесу.
Отыскать в лесу источник вовсе не так трудно. Вода одна может поддержать силы человека в течение десяти дней. Кроме того, даже ребёнок умеет собирать ягоды. Одними только ягодами можно прожить очень долго. Когда наступит ночь, всякий догадается прилечь, если он устал. Если будет холодно, инстинкт заставит его подняться и начать бегать, чтобы ускорить циркуляцию крови. Это быстро согреет его, убережёт от простуды и подымет общее самочувствие.
Разумеется, для получения огня, кожи, и разнообразной пищи требуется известная доля изобретательности. Однако, всё это находится в лесу под рукой; надо только уметь взять.
Таким образом, физическая сторона моего опыта оказалась достаточно простой. Найти пищу для души было гораздо труднее. В этом-то и состояла моя борьба.
Помню, в одну из ночей мной овладело отчаяние. Я недружелюбно глядел на костёр и непрестанно повторял одну и ту же клятву: Это моя последняя ночь в лесу! Что из того, что мой срок не истёк? Жизнь слишком коротка для того, чтобы проводить её в добровольных лишениях.
Всё представлялось мне в самом мрачном свете.
— Всю свою жизнь я из кожи лез, чтобы сделать что-нибудь хорошее людям, — думал я — и никто никогда этого не ценил!
Я начинал проникаться жалостью к самому себе, — самая недостойная слабость, которую человек может себе позволить! Моё воображение рисовало мне людей, смеявшихся надо мной — там, в далёком мире — и называвших меня сумасбродом и глупцом.
В сущности, для себя самого я достаточно выяснил возможность одинокого первобытного существования в лесах. С какой стати должен я обрекать себя на дальнейшую пытку только из-за того, что кому-то обещал пробыть здесь известный срок?
Совершенно безразлично, что скажут или подумают обо мне люди. Я действительно прожил в лесах несколько недель, и этим совершенно достаточно доказал возможность первобытной жизни в лесу, — что и требовалось доказать.
В упомянутую ночь, это было вскоре после поимки медведя, я твёрдо решил отправиться утром к Кинг-энд-Бартлеттским лагерям.
При всём моём презрении к мнению людей я всё же задумался о том, как отнесутся к моему возвращению спортсмены. Конечно, они встретили бы меня дружными возгласами: «Вы сделали достаточно много, м-р Ноульс, и никто не может упрекнуть вас за то, что вы не дотянули до конца срока!».
От этой фразы «не дотянули до конца срока» — я бы никоим образом не мог отделаться по возвращении к людям. Никого бы не удовлетворили достигнутые мной результаты: всякий только бы и делал, что брюзжал по поводу невыполненного мной условия.
Быть может, те несколько дней, которые отделяли меня от установленного срока, не могли бы ровно ничего прибавить к ценным результатом моего опыта; всё же моё бегство занимало бы главное место в умах людей, отодвигая на задний план ценность моего опыта.
Таким образом я потерпел бы полную неудачу в моей попытке сделать благое дело.
Последняя мысль приводила меня в отчаянье; в своем стремлении избавиться от неё я горячо принимался за какую-нибудь тяжёлую физическую работу. Труд и в самом деле давал мне известное облегчение. Я откладывал своё бегство со дня на день.
Когда наступала ночь, приносившая мне невыносимую пытку, я снова говорил себе: «Это моя последняя ночь в лесу! Одна — единственная ночь!». Таким образом проходили сутки за сутками.
Никогда до сих пор, я не представлял себе сколько-нибудь ясно, какая глубокая пропасть отделяет наших первобытных предков от современного культурного человечества. Из тех низин примитивного существования, до которых я намеренно снизошёл, я мог видеть всю многогранность и сложность высот современной цивилизации.
Наиболее тяжкое искушение выпало мне на долю утром 28-го августа. Я шёл к ручью и как только вышел из-за кустов, увидел человека, который опустился у ручья на колени, чтобы напиться.
Это был человек! Я был так поражён, что не мог двинуться с места. И как раз, когда я готов был повернуться и ринуться в чащу, он увидел меня.
Человек вскочил на ноги и стал пристально разглядывать меня. Затем он воскликнул:
— Алло! Это ты, Джо?
Но в его голосе послышалось сомнение.
Я впервые видел этого человека, но почувствовал непреодолимое желание заговорить с ним.
«Произнеси одно слово, и всё будет кончено!» стремительно пронеслось у меня в мозгу: «Всё будет кончено!».
Простояв несколько мгновений молча, я круто повернулся и вошёл в лес.
Очутившись за деревьями, я поглядел сквозь ветви и увидел, что человек пошёл налево и вскоре скрылся.
Больше я его не видел до той самой поры, когда я, наконец, вернулся к людям. Он оказался гидом. При второй нашей встрече он сообщил мне о впечатлении, которое я произвёл на него в лесу. Я показался ему подлинным дикарем с моей бронзовой кожей и дико спутанной бородой.
Случайная встреча с человеком ещё сильней растравила мои душевные раны.
Я нашёл в лесу пищу, огонь, кров, — но только не душевное спокойствие и удовлетворение.
С тех пор, как я убил медведя и раздобыл его шкуру, я никак не мог отделаться от мысли, что стражники, охраняющие законы об охоте, узнали о моём преступлении и преследуют меня. Я питал к этим охранителям закона далеко недружелюбные чувства. Но об этом я расскажу в другой главе. Пока же ограничусь рассказом о моих переживаниях.
После встречи с человеком у ручья я поспешил к своему шалашу и начал готовиться к уходу из этих мест. Я уложил в сумку все свои вещи и провизию: сушёные ягоды, копчёную рыбу и большой запас вяленого и копчёного мяса — я завернул всё это в медвежью шкуру и пошёл по тропинке, протоптанной животными.
Опасаясь, как бы встреченный мной человек не объявил о моём существовании всем людям в окрестности, я оставил записку в ветвях дерева у шалаша. Я извещал непрошенных посетителей, что навсегда покидаю эти места.
Опустив голову, я шёл вперёд и вперёд на протяжении многих миль. Не помню в точности, где я ночевал в эту ночь. Знаю только, что я спал, прислонившись спиной к стволу дерева.
На следующий день я построил шалаш на Северо-Западном склоне Медвежьей Горы. Этот шалаш был моей главной квартирой в течение известного периода.
Внутренняя борьба с самим собой, пережитая мной в лесах, оказалась далеко не бесплодной. Она дала новое направление моим мыслям. Я стал задумываться о драгоценном свойстве человеческого сердца — симпатии. Я думал о любви и сочувствии, в которых так нуждается городская беднота. Особенную жалость вызывали во мне необеспеченные семьи, принадлежащие к средним классам. Ко всем невзгодам и превратностям судьбы у них ещё присоединяются воспоминания о лучшем прошлом — в роде тех воспоминаний, которые отравляли мою жизнь в лесах.
Мне лично недоставало для полного счастья только одного — товарища, спутника! В роскоши и комфорте я ничуть не нуждался. Людское общество, вот — величайший комфорт!
Я испытывал муки духовного голода.
Я начал скитаться по необъятным пространствам, покидая свой шалаш на целые сутки. В дождливые ночи я забирался в какую-нибудь густую чащу. В ясную погоду спал где-нибудь под деревом.
В своих скитаниях я набрёл на два трупа ланей, убитых, по всей вероятности, дикой кошкой. В обоих случаях их кожа была до того растерзана, что я не мог ею воспользоваться.
Немного позже я нашёл третий ещё не успевший остыть труп лани. Очевидно, кошка умертвила её незадолго до моего прихода и, вероятно, скрывалась где-нибудь по близости в чаще.
Это была неожиданная находка! Лань была не велика, но кожа её была отлична; я мог использовать каждый клочок её.
Кошка не показывалась. Я начал искать по близости какой-нибудь острый камень, и скоро нашёл его. Шкура лани сдирается гораздо легче, чем шкура медведя. Прорезать её нетрудно, и она очень легко сдирается.
Покончив с работой и запасшись мясом, я отправился на поиски ночлега. Близость ночи теперь положительно страшила меня. С ней вместе являлись ко мне образы далекого, покинутого мира.
Я заночевал на этот раз под ветвями огромной сосны, поваленной бурей.
У меня была ещё одна шкура и запас мяса. Я решил не торопиться с возвращением в мир. Приняв это решение, я крепко заснул.
Глава VII. Лесные соседи
Я всегда чувствовал глубокую симпатию к диким животным. Непрерывное общение с ними в течение двух месяцев моей лесной жизни ещё больше укрепили во мне любовь к ним.
В сущности, я стал одним из них. Они были моими соседями, друзьями, моим единственным обществом. Их близость значила для меня так много — особенно в минуты отчаянья. Я даже беседовал с ними, и они отвечали мне на своём собственном языке.
Если бы я прожил в лесу полгода, я успел бы познакомиться и подружиться со всеми дикими обитателями данной местности.
Человек может многому научиться у животных. Они не знают, что такое недовольство жизнью. Их удел — совершенная свобода, не стеснённая никакими законами и ограничениями. Делают они, что хотят; движутся, когда и куда пожелают.
Моя личная неудовлетворенность была только результатом «культурной» жизни. Люди — ни что иное, как разновидность животного мира, которой дано наименование людей. Вежливое название — вот и всё. В основе своей они ничем не отличаются от животных, которые бродят по лесам.
Живя в лесу, я почувствовал всё своё родство с миром животных. Я научился любить и понимать их.
Олень, попадавшийся мне на дороге, с первого взгляда на меня, инстинктивно чувствовал, собираюсь ли я причинить ему какой-нибудь вред или нет. Он понимал меня также быстро, как и я его. Вот почему самка красного оленя и её белый детёныш, приходившие к моему ручью изо дня в день, были моими добрыми друзьями.