— Да насчет Верочки…
— Насчет Верочки?
И Борис Андреич покраснел еще более.
— Да. Смотрите, ведь беды недолго наделать… обидеть то есть… Извините мою откровенность; но я полагаю, что мой долг, как приятеля…
— Да с чего вы это взяли, Петр Васильич? — перебил его Борис Андреич. — Верочка — девушка с самыми строгими правилами, да и, наконец, между нами, кроме самой обыкновенной дружбы, нет ничего.
— Ну, полноте, Борис Андреич! — заговорил в свою очередь Петр Васильич, — с какой стати у вас, образованного человека, будет дружба с деревенской девушкой, которая кроме своих четырех стен…
— Опять вы за то же! — вторично перебил его Борис Андреич. — К чему вы тут образованность приплетаете, я не понимаю.
Борис Андреич немножко рассердился.
— Ну, послушайте, однако ж, Борис Андреич, — нетерпеливо промолвил Петр Васильич, — коли на то пошло, я должен вам сказать, скрываться от меня вы имеете полное право, но уж обмануть меня, извините, не обманете. Ведь у меня глаза тоже есть. Вчерашний день (они оба были накануне у Степана Петровича) мне открыл многое…
— А что же именно он открыл вам? — спросил Борис Андреич.
— А то он мне открыл, что вы ее любите и даже ревнуете к ней.
Вязовнин посмотрел на Петра Васильича.
— Ну, а она меня любит?
— Этого я не могу сказать наверное, но странно было бы, если б она не полюбила вас.
— Оттого, что я образован, хотите вы сказать?
— И от этого и оттого, что у вас состояние хорошее. Ну, и наружность ваша тоже может нравиться. А главное — состояние.
Вязовнин встал и подошел к окну.
— Почему же вы могли заметить, что я ревную? — спросил он, внезапно обернувшись к Петру Васильичу.
— А потому, что вы вчера на себя похожи не были, пока этот шалопай Карантьев не уехал.
Вязовнин ничего не ответил, но почувствовал в душе, что приятель его говорил правду. Карантьев этот был недоучившийся студент, веселый и неглупый малый, с душою, но совершенно сбившийся с толку и погибший. Страсти смолоду истощили его силы; он слишком рано остался без призора. У него было цыганское удалое лицо, и весь он походил на цыгана, пел и плясал, как цыган. Он влюблялся во всех женщин. Верочка ему очень нравилась. Борис Андреич познакомился с ним у Барсукова и сначала весьма благоволил к нему; но, заметив однажды особенное выражение лица, с которым Верочка слушала его песенки, он стал о нем думать иначе.
— Петр Васильич, — сказал Борис Андреич, подойдя к своему приятелю и остановясь перед ним, — я должен сознаться… мне кажется, вы правы. Я это давно сам чувствовал, но вы мне окончательно открыли глаза. Я точно неравнодушен к Верочке; но ведь послушайте, Петр Васильич, что ж из этого? И она и я, мы оба не захотим ничего бесчестного; притом же я вам уже, кажется, говорил, что я с ее стороны не вижу никаких особенных знаков расположения ко мне.
— Все так, — возразил Петр Васильич, — да лукавый силен.
Борис Андреич помолчал.
— Что же мне делать, Петр Васильич?
— Что? Перестать ездить.
— Вы думаете?
— Конечно… Не жениться же вам на ней! — воскликнул он наконец.
Вязовнин опять помолчал.
— А почему бы и не жениться? — воскликнул он наконец.
— Да потому, Борис Андреич, уж я вам сказал: она вам не пара.
— Этого я не вижу.
— А не видите, делайте как знаете. Я вам не опекун.
И Петр Васильич начал набивать трубку.
Борис Андреич сел к окну и погрузился в задумчивость.
Петр Васильич не мешал ему и преспокойно выпускал маленькими облаками дым изо рта. Наконец Борис Андреич встал и с заметным волнением велел закладывать лошадей.
— Куда это? — спросил его Петр Васильич.
— К Барсуковым, — ответил Борис Андреич отрывисто.
Петр Васильич пыхнул раз пяток.
— Ехать мне с вами, что ли?
— Нет, Петр Васильич; я бы желал сегодня ехать один. Мне хочется объясниться с самой Верочкой.
— Как знаете.
«Вот, — сказал он самому себе, проводив Бориса Андреича, — как подумаешь, пошла шутка в дело… А все с жиру!», — прибавил он, укладываясь на диване.
Вечером того же дня Петр Васильич, не дождавшись возвращения своего приятеля, только что собирался лечь в постель у себя дома, как вдруг в комнату, весь запорошенный снегом, ворвался Борис Андреич и прямо бросился к нему на шею.
— Друг мой, Петр Васильич, поздравь меня! — воскликнул он, в первый раз говоря ему ты. — Она согласилась, и старик тоже согласился… Все уже кончено!
— Как… что такое? — пробормотал изумленный Петр Васильич.
— Я женюсь!
— На Верочке?
— На ней… Все уже решено и улажено.
— Не может быть!
— Экой ты человек!.. Говорят тебе, все кончено.
Петр Васильич торопливо надел туфли на босу ногу, накинул халат, крикнул:
— Македония, чаю! — и прибавил: — Ну, коли все уже кончено, стало быть, толковать нечего; дай бог вам лад да совет! Но расскажи мне, пожалуйста, каким образом это случилось?
Замечательно, что с того времени оба приятеля начали говорить друг другу ты, как будто иначе никогда и не говорили.
— Изволь, с удовольствием, — отвечал Вязовнин и начал рассказывать.
На самом деле вот как это произошло. Когда Борис Андреич приехал к Степану Петровичу, у него, против обыкновения, не было ни одного гостя, и сам он не прохаживался по комнате, а сидел в вольтеровских креслах: ему нездоровилось. Он совсем переставал говорить, когда это с ним случалось, и потому, ласково кивнув головой вошедшему Вязовнину, показал ему сперва на стол с закуской, а потом на Верочку и закрыл глаза. Вязовнину только того и нужно было: он подсел к Верочке и вступил с нею в разговор вполголоса. Речь зашла о здоровье Степана Петровича.
— Мне всегда страшно, — говорила шепотом Верочка, — когда ему неможется. Ведь он такой: не пожалуется, не попросит ничего; слова от него не добьешься. Болен будет — не скажет.
— А вы его очень любите? — спросил ее Вязовнин.
— Кого? Папеньку? Да больше всех на свете. Сохрани бог, если что с ним случится! Я, кажется, умру.
— Стало быть, вам бы невозможно было с ним расстаться?
— Расстаться? Для чего же расстаться?
Борис Андреич поглядел ей в лицо.
— Девушке нельзя век жить в родительском доме.
— А! Вот вы на какой счет говорите… Ну, в этом случае я покойна… Кто меня возьмет?
«Я!» — чуть было не сказал Борис Андреич, но удержался.
— Что вы задумались? — спросила она, с обычной своей улыбкой посмотрев на него.
— Я думаю, — возразил он, — я думаю… что… — И, вдруг переменив тон, он спросил ее, давно ли она знакома с Карантьевым.
— А право, не помню… Ведь их так много к папеньке ездит. Кажется, он к нам в прошлом году в первый раз приехал.
— Скажите: он вам нравится?
— Нет, — отвечала Верочка, подумав.
— Отчего?
— Он такой неопрятный, — простодушно возразила она. — Впрочем, он должен быть хороший человек и поет так славно… сердце шевелится, когда он поет.
— А! — промолвил Вязовнин и, подождав немного, прибавил: — Да кто ж вам нравится?
— Многие нравятся, — вы мне нравитесь.
— Мы с вами, известное дело, друзья. Но неужели никто больше других не нравится?
— Какие вы любопытные!
— А вы очень холодны.
— Как это? — невинно спросила Верочка.
— Послушайте… — начал было Вязовнин.
Но в это мгновение Степан Петрович повернулся в креслах.
— Послушайте, — продолжал он чуть слышно, между тем как кровь у него так и стучала в горле, — мне что-то нужно вам сказать, очень важное… только не здесь.
— Где же?
— Да хоть в соседней комнате.
— Что такое? — спросила Верочка, приподнимаясь, — стало быть, секрет?
— Да, секрет.
— Секрет, — повторила Верочка с удивлением и вышла в соседнюю комнату.
Вязовнин последовал за ней как в лихорадке.
— Ну, что такое? — спросила она его с любопытством.
Борис Андреич хотел было повести дело издалека; но, глянув в это молодое лицо, оживленное той легкой улыбкой, которую он так любил, в эти ясные глаза, глядевшие таким мягким взором, он потерялся и совершенно неожиданно для самого себя, без всяких приготовлений, прямо спросил Верочку:
— Вера Степановна, хотите быть моей женой?
— Как? — спросила Верочка, вспыхнув вся и покраснев до ушей.
— Хотите ли вы быть моей женой? — машинально повторил Вязовнин.
— Я… я, право, не знаю, я не ожидала… это так… — прошептала Вера, протягивая руки к оконнице, чтобы не упасть, — и вдруг бросилась вон из комнаты к себе в спальню.
Борис Андреич постоял немного на месте и в большом смущении вернулся в кабинет. На столе лежал нумер «Московских ведомостей». Он взял этот нумер, сел и стал глядеть на строки, не только не понимая, что там напечатано, но даже вообще не имея понятия о том, что с ним такое происходило. С четверть часа провел он в таком положении; но вот сзади его раздался легкий шелест, и он, не оглядываясь, почувствовал, что это вошла Вера.
Прошло еще несколько мгновений. Он глянул вскользь из-за листа «Ведомостей». Она сидела у окна, отвернувшись, и казалась бледной. Он, наконец, собрался с духом, встал, подошел к ней и опустился на стул возле нее…
Степан Петрович не шевелился, сидя с закинутою головою в креслах.
— Извините меня, Вера Степановна, — начал Вязовнин с некоторым усилием, — я виноват, я не должен был так внезапно… и притом… я, конечно, не имел повода…
Верочка ничего не отвечала.
— Но если уж оно так случилось, — продолжал Борис Андреич, — то я бы желал знать, какой ответ…
Верочка тихо потупилась; щеки ее опять вспыхнули.
— Вера Степановна, одно слово.
— Я, право, не знаю, — начала она, — Борис Андреич… это зависит от папеньки…
— Нездорова? — раздался вдруг голос Степана Петровича.
Верочка вздрогнула и быстро подняла голову. Глаза Степана Петровича, устремленные на нее, выражали беспокойство. Она тотчас подошла к нему.
— Вы меня спрашиваете, папенька?