Ники уже нетерпеливо крутился в деннике. Конечно, хочется ему на волю, весь день стоял. Когда пять лет назад мама с папой обсуждали, купить ли лошадь или оставить меня в группе проката, этот момент был главным.
– На тренировки надо ездить почти каждый день, – задумчиво сказал папа, когда мы ужинали все вместе в столовой.
– Зачем? – мама очень удивилась. А может, не хотела меня возить, это ведь за городом, далеко.
– Тренер сказала. Лошадь надо выводить каждый день, иначе у нее застой в мышцах случится. Это ведь даже не собака, с которой надо гулять. А целая лошадь! – Он ласково посмотрел на меня, а я на него – умоляюще.
Я, кажется, даже забыла, как дышать. Все замерло вокруг, застыло. А потом совсем исчезло. Остались только папины глаза, в которых плескалась любовь и немного сомнений.
– Иди спать, малыш. Мы с мамой еще поговорим. – Он подошел ко мне, и я запрыгнула на него, как обезьянка, обхватив руками и ногами, и так мы пошли в мою комнату.
– Папочка! Я буду каждый день! Я все-все буду делать! Пожа-а-алуйста… – я обняла его за шею, и он чмокнул меня, пощекотав легкой щетиной.
– Ладно, ладно, разберемся. А сейчас – спать! – сказал он строго. Но я знала – эта строгость понарошку.
Я быстро впрыгнула в пижаму и забралась под одеяло. Закрыла глаза. Обычно папа или мама читали мне на ночь, но в тот день я даже не просила. Дверь тихо затворилась.
Я обняла своего любимого желтого единорога и повернулась на правый бок. Но заснуть долго не могла. Передо мной кружились картинки, на которых я гуляю с Ники в поле, скачу на нем по берегу моря, плаваю с ним в озере. И как он несется мне навстречу прямо по небу, по облакам, а я тоже бегу к нему… а облака такие мягкие, как вата…
Один день у нас выходной. Это понедельник. Один день с Ники тренер занимается, Алена Викторовна. Это в среду. А я приезжаю, как и обещала, пять раз. В прошлом году, когда родилась Уля, мама перестала меня возить, и я добираюсь сама. Сначала на маршрутке до метро три остановки, потом до конечной станции на метро, потом опять на маршрутке. Полтора часа в один конец. Но ничего! Я и почитать успеваю, и музыку послушать, и домашку поделать.
Я ни разу не подвела Спутника. И в жару, и в мороз приезжала, и даже с больным горлом. Но оно у меня удивительным образом излечивалось, как только я видела его славную морду, выглядывающую сквозь прутья решетки. Только на каникулы меня забирали родители с собой в отпуск, но это святое. Хотя я бы могла и не ехать, мне и тут весело. Но папа однажды твердо сказал:
– Я все понимаю, у тебя гиперответственность, и это, наверное, не плохо. Но скоро ты вырастешь и уже не будешь с нами ездить. А пока, лет до четырнадцати хотя бы, давайте все-таки вместе отпуск проводить. Ники тебя подождет, не переживай. Алена Викторовна с ним поработает.
Бывает ли такая странная дружба между человеком и лошадью? Наверное, бывает. Раз она уже есть. Мне кажется, он мне кто-то вроде брата, только непонятно, старшего или младшего. Говорят, животные – братья наши меньшие. Но мой Ники меня в чем-то мудрее, так что это спорное утверждение. Все мое детство он меня бережно катал. Не уронил ни разу. Не укусил и не наступил на меня, хотя я крутилась вечно у него под ногами. Он как будто понимал – ребенок маленький, что с него взять? Он научил меня доверять.
Сначала родители просто привозили меня покататься раз в неделю в воскресенье. Алена Викторовна седлала Ники, и мы выходили заниматься в крытый манеж. Там его гоняли на корде – такой длинной веревке. Я училась ездить шагом, потом рысью. Папа все снимал на телефон, так что у нас дома целый архив фотографий и видео с самых первых моих шагов в конном спорте. А в комнате у меня вся стена обвешана фотографиями и грамотами. И мой портрет верхом на Ники – настоящий, большой, в красивой золотистой раме, художник несколько дней маслом писал. Приезжал на конюшню специально, чтобы «изучить мимику лошади», как он сказал. И Ники действительно получился очень хорошо – весь его характер был передан в его манере держать голову чуть набок, как будто он приглядывается к тебе и спрашивает: «Что ты за человек? Добрый?»
Когда мне исполнилось семь лет, мама стала меня привозить два раза в неделю, потом три. Занималась я в группе проката. Иногда мне другую лошадь давали, а на Спутнике Марина ездила или Тася. Они тоже его любят. Его невозможно не любить! Но мне кажется, он был недоволен, все время на меня посматривал, если я мимо проезжала на светло-сером Тумане или рыжей Химте.
Хотя считается (я в инете прочитала), что лошади многого не понимают. Например, не понимают, что человек, который с ними рядом стоит на земле, и тот, который верхом, – один и тот же. Они думают, что это разные люди. Но я не верю. Мой Ники точно знает, что я – это я. Верхом ли на нем или на ком-то другом или где-то вдалеке на манеже – он всегда понимает, что это я. И голос мой различает, и внешность. Даже если я зимой приду в шапке, надвинутой на глаза, или в капюшоне, он меня одинаково встречает. А вот папа меня однажды не узнал в новой куртке! Мне кажется, лошади по-другому видят, не на внешность они смотрят, их не обмануть одеждой. Может, они по запаху узнают человека, как собаки, или как-то по-другому, но факт есть факт. Мы с Ники как брат и сестра. Я без него скучаю. И он без меня тоже. Я это точно знаю!
С кем бы поговорить?
Глава 6Первый взгляд
Мы с Ксюхой учимся с первого класса, но я заметил ее только в конце прошлого года, а точнее, летом. Она конным спортом увлекается и все время на тренировки убегает. Короче, жизнь нашего класса ее не интересует совсем, у нее своя бурная. Поэтому она не тусуется ни с кем, и в математический кружок, куда я хожу, она не записана.
Она молчаливая, не выскочка. Они с Алиской хорошо дополняют друг друга – Алиска крикливая, громкая, все время борется за первое место с Поповой. Но пока проигрывает. Ведь у Поповой есть ее верный паж, а у Алиски нет такого. А это, видимо, главный критерий девичьей крутизны. Как я понимаю.
Ксюха как будто держится в тени подруги, но на самом деле она очень интересный человек. У нее свой мир. Просто она интроверт. Я это только недавно понял. В общем, мы с ней жили словно в параллельных мирах, хотя и в одном классе. Целых семь лет. А в июне наши параллельные прямые пересеклись, как в геометрии Лобачевского.
Мы с ней в одну группу попали в театральной постановке – надо было отчетный концерт готовить ко дню взятия Бастилии. Это четырнадцатого июля. А у нас полкласса разъехалось на каникулы. Попова на Мальдивы улетела, а Белецкая с Терлецкой – в Турцию. Одна в Анталию, а другая – в Аланию, наверное, чтобы не встретиться ненароком. Только несколько человек из класса остались, из мальчиков: я, Никита, Антон и Севка Мамин. Из девочек – Ксюха и Алиска. Мадам Вейле всех лично обзванивала, умоляла поучаствовать в спектакле, речи толкала о чести школы и престиже.
Даже через телефон прорывалось ее волнение. Шутка ли – телевидение хочет приехать нас снимать. И наше, и французское. И еще какой-то известный режиссер приедет, один из главных организаторов ежегодного театрального фестиваля в Авиньоне. Мадам Вейле из-за его приезда больше переживала, чем из-за министров всяких, которые тоже собирались нашу школу посетить. Министров мы часто видим, а вот режиссеров…
– Мы должны доказать, что русские подростки и умны, и талантливы! – такой слоган она нам толкала. – Работайте над произношением!
И мы целый месяц репетировали каждый день.
Мадам Вейле выбрала для постановки отрывок из пьесы «Сирано де Бержерак». Я как раз был Сирано, а Ксюха – Роксаной.
Вообще-то я долго сопротивлялся, не люблю я на публику. Тем более там про чувства, а когда это все не по-настоящему… мне не по себе. Как играть то, чего не знаешь сам?
– А может, пусть Антон возьмет эту роль? – попытался было я отмахнуться на первой встрече, но мадам Вейле была категорична, как доказанная теорема.
– Антон будет играть Кристиана. А тебе роль Сирано очень подходит, Илья! Ты просто создан для нее!
– Да уж, – хихикнула тогда Алиска. Знаю, на что она намекает. Что я, типа, урод. И нос длинный, и очки. Еще я сутулюсь, потому что самый высокий в классе, бабушка то и дело меня шпыняет. Но мне все время хочется стать меньше и разговаривать со всеми на одном уровне, а не с высоты фонарного столба.
– Мне бы твои проблемы, – сказал однажды Никита. А мне бы его…
Алиска, конечно, хотела быть Роксаной, Поповой-то нет! Значит, теперь она главный претендент. Но мадам Вейле после долгого раздумья отдала все-таки роль Ксюхе, а Алиске пришлось играть монахиню. Она фыркнула и на репетиции потом ходила через пень колоду.
– Все равно у меня слов кот наплакал! – возмущалась она. И на самом деле, она должна только впустить Сирано в келью к Роксане и ужаснуться его бледному виду, потому что он ранен и истекает кровью.
Ксюха поначалу не очень хотела играть Роксану и готова была отдать подруге роль.
– Это очень странно, – сказала она француженке, – почему это она раньше не распознала, что Сирано в нее влюблен? Почувствовать не могла, что ли? Как-то… нелогично.
– Она в другого была влюблена! – растолковывала ей Алиска с видом знатока человеческих душ. – Не понимаешь, что ли? Когда влюблена, никого больше не видишь. А он же сасный такой, этот Кристиан. Блондин!
Она покосилась на Антона. Он со скучающим видом стоял, облокотившись на стену, и приглаживал свою белобрысую шевелюру. У него в спектакле было несколько реплик, после которых его убивают, и основная драма начинается между Сирано и Роксаной.
– Ну все равно! – Ксюха не сдавалась. – Даже лошади чувствуют любовь, а люди тем более должны! Это же… такое… – она попыталась сделать руками в воздухе что-то похожее на шарик.
– Он хорошо скрывался! – засмеялась Алиска, а я вдруг почувствовал, что краснею. С чего бы это?
Мадам Вейле хлопнула в ладоши, призывая всех к порядку.