Хомичев вспомнил, что, врезавшись в газетный киоск, Андросов вылез из машины и пытался помочь бедным женщинам, не думая о бегстве.
— Я никого здесь не знаю, — сказал Андросов.
— Посмотри внимательнее.
— Нет, не знаю.
— Ладно, дело твое, — с угрозой произнес Хомичев и вытащил из пачки фотографию мужчины в белой летней кепке. — Этот? Ну быстрее! Виктор будет на твоей совести.
Андросов тоскливо глядел на него.
— Предаешь брата! — сказал Хомичев. — Ради кого? Ради этого мерзавца! И без тебя мы до него доберемся. Не сейчас, так попозже. Но доберемся!
— Володя, может, Анатолий понимает не все обстоятельства дела? — вежливо спросил Пушнин. — Не будем торопиться…
Хомичев уезжал из колонии злой. Оправдывался тем, что рассчитывал на чувства Андросова к младшему брату, а другого варианта не заготовил. Беличенко утешал, снова заладил о доброте, которую Владимир как раз и не нашел в себе. Хомичев и сам догадывался, что чего-то ему не хватило. Он вспомнил зимнюю полночь, себя, возвращающегося домой чуть под хмельком, не остывшего от поцелуев, готового на сумасбродства. В падающем снеге чудилась Лена. Перед горсоветом ходил постовой милиционер в тулупе и валенках. Хомичев повернул за угол к телефонным будкам. Его окликнули двое парней с гитарой. Он получил удар по голове, потерял шапку, но успел достать ногой одного. Тот подобрал шапку и побежал, а второй что-то делал с гитарой, поставив ее на попа. От такой дерзости Хомичев опешил: именно он был старшим группы по борьбе с этими срывателями шапок. И с него же сорвали! Он пошел на гитариста, но парень вытащил из грифа кавалерийскую шашку и рубанул Хомичева. Хорошо Хомичев успел заслониться, и клинок попал на толстую пуговицу на обшлаге рукава. Рука все равно повисла, однако достал пистолет и выстрелил вверх. Гитарист бросился наутек. Пробежали кварталов десять, он заскочил во двор и забежал в подъезд. У Хомичева кололо в верхушках легких, будто гвозди вбили. Он знал, что подъезд непроходной. Дотянул до пятого этажа, парень уже звонил в дверь и, увидев Хомичева с пушкой, поднял руки. А тут с нижней лестницы постовой Дед Мороз в тулупе нацелил свой «Макаров» на едва переводившего дух Хомичева.
Он вспомнил ту ночь, как будто снова очутился под ударом клинка, но на сей раз остался опозоренным.
А Пушнин подвел итог:
— Душа человека скажет больше, чем даже семь сыщиков.
— Да, — подтвердил Беличенко. — Надо было его расположить.
— Да, — зло повторил и Хомичев.
Он доложил о результатах допроса и пошел писать рапорт. В комнате три стола были пусты, за четвертым сидел Капитонов и Незнакомец в очках. Они вполголоса разговаривали о какой-то Наде, наверное шлюхе или скупщице краденого. О ком же еще здесь разговаривать, усмехнулся Хомичев, как не о дряни.
— А где Шипов? — спросил он Капитонова.
— Вышел. У дежурного спроси.
Хомичев включил приемник, чтобы отдалить звук чужих голосов, и услышал объявление диктора: «Петр Ильич Чайковский. Из цикла „Времена года“. „Январь. У камелька“.» Для летнего дня лучшей музыки не придумаешь.
«Используя выявленную связь Волина с младшим братом осужденного Андросова, я счел целесообразным…» — писал Хомичев, но еще не верил, что остался с пустыми руками.
— Где Шипов? — снова спросил он. — Может, что-нибудь передал для меня?
— Не передал, — ответил Капитонов. — Что-то случилось?
Он внимательно посмотрел на Хомичева черными неприятно-пронзительными глазами, снова вернулся к неизвестной Наде.
Хомичев стал перелистывать дело: протоколы, описи, справки, несколько листков с изображением по фотороботу — механически составленное лицо мужчины с узкими губами, полукруглыми бровями, острым торчащим подбородком… Кто это был? Под видом слесаря побывал в квартире накануне ограбления, но в ЖЭКе выяснили, что такого слесаря там нет. На Волина не похож, ни на кого не похож. А почему, собственно, Волин? Потому что у него судимость за квартирную кражу? Потому что подбил мальчишку прокатиться на машине? Мало. У Волина алиби — в день кражи гостил у матери в городке К. Наблюдение за его квартирой ничего не дало: к нему ходят студенты, девушки, фотографы, заведующий осветительным цехом драмтеатра. Пусто. С таким же успехом можно наблюдать за проходящими мимо любого телеграфного столба.
Хомичев дописал рапорт и понес его начальнику. Тот не ругал, но Хомичев даже не смог вразумительно ответить, когда думает заканчивать следствие.
— Я тебя не узнаю, — сказал начальник. — Энергичнее надо действовать, Владимир! — И еще добавил несколько накачивающих пожеланий.
В дежурной части Хомичев столкнулся с Беличенко. Майор посочувствовал ему, выразился в своем духе, что одной силой ничего не добьешься, это только отдалит цель.
Хомичев справился о Шипове и пошел к себе. Беличенко нагнал его в коридоре.
— Ты не знаешь подростков, — сказал он. — Поезжай снова в колонию, попробуй потолковать с ним по душам… Сперва похвали его, потом поведи разговор так, чтобы он сделал тебе маленькую уступку. Пусть согласится в чем-то с тобой. Не дави. Дай ему дышать… Захвати письмо от матери.
Беличенко постучал пальцем по застекленной витрине, откуда сквозь отблеск электрического света решительно смотрел с фотографии Хомичев.
— Надо оправдывать высокую оценку руководства, — вымолвил майор чуть насмешливым тоном.
Стукнула дверь, потянуло с улицы жарким сквозняком. Шипов враскачку подходил к ним. Он был рослый, сочный, но еще не рыхлый.
Беличенко кивнул Шипову и ушел.
— Как, расколол? — весело спросил Шипов Хомичева.
— Разогнался, — буркнул Хомичев.
— А у нас кое-что есть. Соседи матери Волина говорят, что он в тот день не приезжал. Значит, алиби тю-тю? — Шипов похлопал по папке. — Пошли пива попьем, у меня лещ…
— Может, сделаем обыск? — спросил Хомичев. — Нет, не разрешат.
— Жирный лещ, — продолжал Шипов и понюхал папку. — Амбре!.. Если б ты пацаненка расколол, тогда можно бы и обыск.
— Вечером мы ждем гостей, друга с женой, — сказал Хомичев. — Отложим пиво. Где он может прятать вещи? Дома? У матери? В фотолаборатории?
— У любовницы. Мы бы хлопнули по паре кружек в темпе, как? Такого леща надо уважать.
— А к любовнице мы в окно полезем? — усмехнулся Хомичев.
— Любовница у него высший класс. Ноги прямо поют. — Шипов засмеялся густым беззаботным смехом. — Такие длинные, будто начинаются прямо от ушей.
— Пора тебе жениться, — посоветовал Хомичев. — А то пока работаешь под простодушного бугая, так и свыкнешься с этой ролью.
— Меня женит бандитская пуля.
— Типун тебе на язык.
— Я не суеверный, — отмахнулся Шипов. — Хватит с меня и одной дырки.
Они пошли в свою комнату, подшили к делу новые бумаги и стали думать, как развеять туман и взять этого сукина сына.
В комнату входили и выходили сотрудники, звонили телефоны, наступала вечерняя пора — точно ножницы обрезали все незавершенные дела.
— Володя! — услышал Хомичев. Капитонов стоял у дверей и глядел на него пронзительным взглядом. — Выйди на минуту.
— Что? — спросил Хомичев, не понимая, в чем секрет.
— Выйди!
Он нехотя поднялся. Усмешка еще оставалась на его губах, когда Капитонов в коридоре сказал ему:
— Советую укротить твою жену. Есть сведения, что она спекулирует тряпьем. Извини, Володя.
Хомичев ответил:
— Где доказательства?
— Брось, Хома, — сказал Капитонов. — Я тебя предупредил. Мог не предупреждать.
Капитонов уже ушел, а Хомичев стоял в коридоре и думал. Возможно, он вспоминал, как Лена целует его по утрам и смотрит с ласковым упреком потому что он не может ей сказать, когда вернется домой.
Хомичев вернулся в комнату, Шипов показал ему короткий список украденных вещей: гитара, магнитофон, жевательная резинка, джинсы.
— Мне надо домой, — сказал Хомичев.
— Они не взяли японскую фотооптику, а взяли это барахло, — продолжал Шипов. — Волин взял бы оптику, он знает ей цену. Что-то не сходится у нас.
— А ложное алиби? Для чего ему алиби?
— Нет, не сходится, — повторил Шипов. — Давай проработаем еще одну версию.
— Мне надо домой, — сказал Хомичев.
И ушел. То, что он назвал домом, рушилось у него в Душе.
Вот таким был тот день.
Вскоре Лена ушла от Хомичева. Но между его смертью и разводом нет прямой связи. Остаются только догадки… Недавно я встретил Шипова. Он сказал, что наш товарищ по школьной компании Леша Демьянов и его жена Ирина сейчас находятся под следствием: именно они передавали Лене Хомичевой разные вещи для спекуляции.
— Это дико, — сказал я. — Не верится.
— Что не верится? — спросил Шипов. — Обычное дело.