«Подтверждено документально…»
Подтверждено документально,
Что жизнь промчится моментально,
Что всех летальный ждёт исход
Сегодня, завтра, через год.
И коль хотеть потратить с толком
Земные дни под синим шёлком,
То надо, как они, сквозить
И скорбным знаньем не грузить
Деньки, которые и сами
Лишь миг живут под небесами.
«Лишь тишина умеет говорить…»
Лишь тишина умеет говорить.
Она одна такой владеет речью,
Что слушаю её и не перечу,
Готовая её боготворить.
Лишь тишина правдива до конца,
Как истина, как факт неоспоримый,
Лишь у неё есть дар неповторимый
Быть легче пуха, тяжелей свинца.
«Теченью жизни потакая…»
Теченью жизни потакая,
Давайте жить, не привыкая
Ни к белизне оконных рам,
Ни к виду, что открылся нам,
Ни к саду, чей заборчик шаткий
Все клумбы, яблони и грядки
От люда пришлого таит,
Хотя и сам едва стоит.
«Так жалко жизнь. Её так жалко…»
Так жалко жизнь. Её так жалко.
Упрятать бы под одеялко
Её. Укрыть бы потеплей.
Сказать: «Родная, не болей»,
Сказать: «Не бойся, я с тобою,
Тебя согрею и укрою,
От всех невзгод уберегу.
Жить без тебя я не могу».
«У всех есть душа: у несчастья, у счастья…»
У всех есть душа: у несчастья, у счастья,
Она то ликует, то рвётся на части.
Тоскует душа уходящего дня,
Дождя, что поёт под окном у меня,
Поникших кустов, потускневшего света,
Тоскует душа уходящего лета,
Что, вроде бы, только мгновенье назад
Пришло осчастливить и дачу и сад.
«Я обожаю пункт наш населённый…»
Я обожаю пункт наш населённый,
От неба синий, от листвы зелёный,
Где дни просторны, ночи коротки,
Крикливы станционные гудки;
Где можно целый день тянуть резину,
Следя, как ветер теребит осину,
Как воробьиный шастает народ.
Вот я хожу, гляжу, разинув рот,
И понимаю: мне не хватит лета,
Чтоб разобраться в переливах цвета,
В оттенках звуков тех или иных…
Да что там — лета? Сроков всех земных.
«Да неужели можно жить…»
Наташе Громовой.
Да неужели можно жить
И прошлое не ворошить?
Да можно ль не впускать былое
В пространство тёплое, жилое,
Не дать ему дышать, грустить,
У нас сегодняшних гостить,
Шуршать страницей пожелтевшей,
Чтоб ветер, в окна залетевший,
Затихнул, зачитавшись тем,
Что вроде бы ушло совсем,
Но чьи любовь и боль, и смута
Не отпускают почему-то.
«Лист, что дождю повиновался…»
Лист, что дождю повиновался,
От жизни взял и оторвался.
Он оторвался и лежит,
Не ждёт, не бьётся, не дрожит,
Не шелестит и не трепещет.
Ветра гудят, и дождик хлещет,
А он, почивший, ни при чём.
Ему всё это нипочём.
Отныне к миру мельтешенья
Он не имеет отношенья.
От жизни хлопотной такой
Он удалился на покой.
И почему его собратья,
Последние силёнки тратя,
Хотят, хоть с горем пополам,
Хоть как-то задержаться там,
Где и опасно и тревожно,
И жить спокойно невозможно?
«Есть воздух и свет, и тепло…»
Есть воздух и свет, и тепло,
Есть всё для круженья, броженья,
Движенья, его продолженья.
Есть всё, чтобы время текло.
Есть травы в рассветных слезах,
Есть птица, что в окнах мелькала,
Простор, чтобы жизнь утекала
Куда-то у нас на глазах.
«Даже мысли нельзя допускать…»
Даже мысли нельзя допускать,
Даже горестной мысли,
Что беда тебя может искать,
В чёрный список зачисля.
Даже мысли нельзя допускать,
Что дурное случится…
Будет вечно крылами плескать
Поднебесная птица,
Будет вечно пылать твой рассвет,
Не желая прощаться,
И не будет запас твоих лет
Никогда истощаться.
«Живу я, хоть и на краю…»
Живу я, хоть и на краю,
Но всё же света,
О чём без устали пою
С начала лета.
И песня та, что весела
Была вначале,
Теперь, — обычные дела, —
Полна печали.
Причину надо ль объяснять,
Давать подробный
Отчёт об этом? Лучше снять
Вопрос подобный
С повестки нынешнего дня
Да и любого.
И, коль попросит у меня
Сегодня слово
Мой осыпающийся сад,
То он негромко
Прошелестит о том, как рад,
Что край посёлка
Живёт в согласье с синевой
Слегка линялой,
С листвою палой и травой
Немного вялой.
«Сказать, на что ты обречён?..»
Сказать, на что ты обречён?
На день, чей лик не омрачён,
На сад, что увлечён негромкой
Беседой с предрассветной кромкой,
На пёстрых крылышек петит,
На лист, что в окна залетит
И, покружившись, приземлится,
Чтоб потихоньку золотиться.
«Что за день? Как всегда, безвозвратный…»
Что за день? Как всегда, безвозвратный.
Что за мир? Как всегда, необъятный,
Мир, где скоро простынет мой след,
Где судьба, не идя на попятный,
Всё, что дорого, сводит на нет.
Что за сад? Сад с нарядным жасмином,
На котором давно уже клином
Свет сошёлся. А адрес какой?
Тихий дом под крылом журавлиным,
Где царит небывалый покой.
«Я у тебя учусь, мой день…»
Я у тебя учусь, мой день,
Жить, чередуя свет и тень.
Я у тебя беру уроки,
Когда пишу вот эти строки.
Словечко напишу одно,
Гляжу — небесное пятно
На нём дрожит. А на соседнем
Танцует лучик. А в последнем
Куплете в этом череду —
Тенисто, как в твоём саду.
«Мне, чтобы жить, необходимо счастье…»
Мне, чтобы жить, необходимо счастье.
А ведь оно то тут, то где-то там,
Оно за мной не ходит по пятам,
Над ним я вовсе не имею власти.
И, чтобы жить, должна из ничего
Я ежечасно добывать его.
«Не стоит жить в один присест…»
Не стоит жить в один присест,
А стоит каждый миг мусолить,
Обсасывать его и холить,
Пока ему не надоест
Все это. И тогда: «Лети, —
Ему сказать — лети, счастливо».
И лишь потом неторопливо
К другому мигу перейти.
«А чтоб земные сроки продлевать…»
А чтоб земные сроки продлевать,
Пришлось мне столько преодолевать:
Вот отрочество я преодолела,
Вот юностью всерьёз переболела,
Переболела зрелостью уже,
И вот теперь я вновь настороже:
Ведь если старость я преодолею,
Об этом разве я не пожалею?
Не надо ли мне как-то растянуть
Остатний мой не столь уж длинный путь,
Пока учёный, маясь сверхурочно,
Вдруг не воскликнет: «Всё. Живи бессрочно!»
«Инстанция высшая — синь, небеса…»
Инстанция высшая — синь, небеса.
Инстанция низшая — травы, роса.
Меж ними идёт моя жизнь настоящая.
Сияй же, инстанция вышестоящая.
И нижестоящая — тоже не дно,
А нечто, что мне для веселья дано,
Что, хоть и послушно мне под ноги стелется,
Однако со мной всеми тайнами делится,
С утра и до ночи шуршит, шелестит,
На солнце сверкает, без солнца грустит.
«Излишества были, но только в стихах…»
Излишества были, но только в стихах.
Стихов иногда слишком много писала.
Но я ведь от прозы словечки спасала,
От прозы житейской. Лишь в этих грехах
И впрямь я повинна. А кроме стихов
Почти не имею серьёзных грехов.
«А я, вставая на мысочки…»
А я, вставая на мысочки,
Нигде не вижу мёртвой точки,
А вижу, что кругла земля,
И всюду чистые поля,
А кое-где в тумане горы.
Короче, впереди просторы,
Одни просторы впереди.
Но слышу голос: «Погляди,
Да не туда — себе под ноги:
Черта, предел, конец дороги».
А я в ответ: «Какой предел?
Ты просто не туда глядел.
Ты видишь только то, что рядом,
А я повсюду шарю взглядом.
Ведь грех не видеть ничего,
Что дальше носа твоего».
«Вначале составил компанию мне…»
Вначале составил компанию мне
Тот луч, что маячил всё утро в окне,
Ему облака поспешили на смену
И дождь, разметавший их белую пену,
А после упал жёлтый лист на порог,
А после меня навестил вечерок,
И мы с вечерком хорошо посидели