Панков согласен с Ознобишиным, не в убытке дело.
— Пойду позову…
Выпрыгнул из пролетки, побежал следом за Николаем.
Хоть и вызвездило, все равно ничего не видно.
— Только время теряем, — заметил Слава с досадой.
И вдруг — выстрел!
Откуда бы это?
Еще!
Стреляют…
Панков побежал обратно, перескочил канаву…
Ушаков перегнулся через козлы, схватил вожжи и погнал лошадей.
— Н-но!
Сам потом не мог объяснить, испугался ли он или его подтолкнула предусмотрительность.
Лошади понесли.
— А Панков? — крикнул Слава Ушакову.
Панков на ходу вскочил в пролетку. А со стороны подсолнечников — выстрелы. Один, другой, третий…
— Где Николай? — Слава схватил Ушакова за плечо. — Стой!
— Гони! — заорал Панков. — Гони!
— Да ты что, очумел? — закричал Слава. — Николай-то остался…
— Ничего, не пропадет, — пробормотал Панков, переводя дыхание, — на своем поле не заблудится.
— На своем?
— Ну, на нашем, на колпнянском.
— А если убьют?
— Не убьют, — зло сказал Панков. — За две хворостины не убьют. Дадут по затылку в крайнем случае. Сам виноват, не мы его, а он звал за подсолнухами…
Отнял вожжи у Ушакова и погнал лошадей.
Слава не соглашался с Панковым, но тот так свирепо гнал лошадей и так свирепо молчал, что с ним было лучше не связываться.
Выстрелы стихли, лошади пошли ровнее, и летняя безмятежная ночь вступила в свои права.
— Нет, я не согласен, — сказал Слава. — Может быть, повернуть?
— На-кась, выкуси, — буркнул в темноте Панков, и было непонятно, что именно он предлагал выкусить. — Лучше было бы, если б вас перестреляли?
Изумление прозвучало в голосе Ушакова:
— А ты думаешь…
— Ничего я не думаю, — уже спокойнее отозвался Панков. — Черт-те кто там стрелял, может, и вправду стерег подсолнухи, а может, и нарочно ждал, чтобы полезли мы за подсолнухами.
29
Вспоминая о Колпне, Слава упрекал себя за то, что взял в подарок книжку, узнай о подарке Панков, он вполне бы мог вообразить, что именно книжка и побудила Славу сохранить Федоровым дом.
Слава показал книжку в укомоле. Железнов обнаружил полное равнодушие, а вот Ушакову стихи понравились. «Такие же трогательные, как некоторые романсы», — сказал он.
Отчасти вроде наставления Фране Слава выразительно прочел:
Лучшая девушка дать не может
Больше того, что есть у нее.
— Как, как? — воскликнула Франя. — Дай мне это переписать!
И вдруг книжка пропала!
Слава вернулся вечером домой и перед сном хотел почитать стихи. Протянул руку за книжкой и не нашел. Поднял с подушки голову — книжки нет. Куда она запропастилась? Вскочил с кровати… Нету! Перерыл все на столе. Нет!
Лежал и злился, дождался утра, отправился к Фране.
— Ты у меня взяла «Жемчуга»?
— А я и не знала, что у тебя есть жемчуга!
— Книжку, книжку, не остри, помнишь, я тебе читал?
— Не нужны мне от тебя ни жемчуга, ни бриллианты!
Обидно, что книжка исчезла, но прошло несколько дней, и Слава примирился с пропажей.
И тут в укомол поднялся Селиверстов и передал Ознобишину, что его разыскивает Семин.
Слава позвонил:
— Ты чего, Василий Тихонович?
— Зайди к нам…
Вызов не удивил Славу, время было еще тревожное, то тут, то там происходили события, требовавшие вмешательства следственных и карательных органов, возникали обстоятельства, при которых Семину приходилось иногда обращаться к Ознобишину.
Уездная Чрезвычайная комиссия помещалась в маленьком кирпичном особнячке, и особнячок этот мрачных ассоциаций у жителей города не вызывал, заподозренных в серьезных преступлениях отправляли в Орел, а местная ЧК преимущественно занималась сбором всякой информации, скромные масштабы ее деятельности огорчали Семина, и при первой возможности он старался проявить себя во всем блеске.
У входа в особнячок сидел солдат и щелкал от скуки семечки. Ознобишина он знал и пропустил, даже не выписав ему пропуск.
— Ну вот я, — сказал Слава Семину. — Пришел.
— Я вызывал тебя, — поправил его Семин.
— То есть просил зайти, — поправил его Слава.
— Я вызывал тебя, — повторил Семин.
Он вступал в игру, потому что Семину нравилось играть роль следователя, даже если это и не требовалось обстоятельствами.
— Что у тебя ко мне? — спросил Слава. — Опять где-нибудь кулаки избили батрака?
Семин выжидательно молчал.
— Ты не очень-то важничай, — пригрозил Слава. — А то поднимусь и уйду.
Тогда Семин выдвинул ящик своего стола и выложил на стол знакомую книжку.
Как она к нему попала?!
— Кто это? — ледяным тоном спросил Семин, похлопывая книжкой по столу.
— Не кто, а что, — поправил Слава. — Книжка. И во-вторых, как она к тебе попала?
— А я спрашиваю: кто это? — повторил Семин.
— Да брось ты дурака валять! Ты все-таки скажи, как она к тебе попала?
Но Семин твердит свое:
— Я спрашиваю, тебе известно, кто это?
— Поэт, — говорит Слава, — Гумилев. Что дальше?
— Не поэт, а контрреволюционер, — холодно произносит Семин. — Вот это кто такой!
— Откуда тебе это известно? — недоверчиво спрашивает Слава.
— Махровый контрреволюционер, — повторяет Семин. — Расстрелян в прошлом году Питерской ЧК за участие в офицерском заговоре.
Нет, так фантазировать нельзя!
— Откуда ты это знаешь?
— Навел справки.
Слава чувствует себя неуютно.
— А какое отношение это имеет к стихам?
— Не понимаешь? Если контрреволюционер пишет стихи, значит, и стихи он пишет контрреволюционные.
«Осыпается золото с кружев… — размышляет Слава. — С розоватых брабантских манжет…» В чем здесь контрреволюция?"
Он уходит в оборону:
— А как все-таки попала к тебе моя книжка?
Но Семин не уступает:
— Лучше ты скажи, как к тебе попала эта книжка?
— Был в Колпне, ездил подыскивать помещение для народного дома. Отвели меня ночевать к Федоровым, есть там такой бывший помещик, попалась мне эта книжка на глаза, и они ее мне подарили…
— То есть пытались тебя подкупить?
Слава искренне смеется.
— Хорош подкуп, если я едва не отобрал у них дом!
— Это мне известно, — говорит Семин. — Но этот подарок я не могу рассматривать иначе как попытку дать тебе взятку.
— А ты полегче, — обрывает его Слава. — Я вот пожалуюсь Шабунину! Как ты со мной разговариваешь?
— А как? — удивляется Семин. — Разве я не обязан выяснить все обстоятельства, связанные с этим Гумилевым?
— Все-таки ты скажи, как попала к тебе эта книжка? — настаивает Слава.
— Изволь, — соглашается Семин. — Проходил мимо вашего общежития, зашел посмотреть, как вы живете, заглянул к тебе, увидел на столе книжку, она меня заинтересовала…
— А какое ты имеешь право брать у меня что-нибудь без спросу?
Впервые за весь разговор Семин снисходительно улыбается.
— Но я же не для себя, а для дела.
— Для какого это дела?
— Распространение контрреволюционной литературы.
— Шутишь?
— Нет. — Семин кладет перед собой лист бумаги. — Давай уточним, при каких обстоятельствах попала к тебе эта книжка.
— Это что — допрос?
— Если хочешь — допрос, дело серьезней, чем ты думаешь, даже досадно, что ты сам не разобрался во вражеских происках.
— В чем же это я не разобрался?
— Отвечай лучше по существу, так мы скорее доберемся до истины.
Слава начинает нервничать, впрочем, он давно уже нервничает, — что за странная и глупая история!
Семин записывает вопрос:
— Значит, тебе эту книжку подарили Федоровы!
— Да.
— Кто именно?
А кто, правда, подарил ему эту злосчастную книжку? Федоров? Нет, все-таки не он, зачем же его подводить, тем более что Слава не сомневается в невинном характере подарка.
— Оля.
— Что за Оля?
— Племянница. Племянница Федорова.
— Это еще что за племянница?
— Обыкновенная племянница. Приехала к ним погостить.
— Откуда?
— Что — откуда?
— Откуда приехала?
— Не знаю. Кажется, из Крыма.
— Из Крыма?
— Как будто они сказали, что из Крыма.
— А ты читал эти стихи другим?
— Читал.
— Вот видишь, не только сам, но и другим читал контрреволюционные стихи.
— А что в них контрреволюционного?
— А это не нашего с тобой ума дело, я тебе уже сказал, что этот поэт расстрелян за контрреволюцию.
— Очень жаль.
— Тебе его жаль?
— Жаль, что поэты занимаются контрреволюцией.
— Это тоже не нашего ума дело.
Семин берет новый лист.
— А зачем тебе эта Оля дала книжку?
— Я уже сказал, мне понравились стихи…
— А она не просила тебя передать кому-нибудь эту книжку?
— Для чего?
Семин слегка отодвигается от стола и проникновенно смотрит в глаза Славе.
— Ты честно разговариваешь, Ознобишин?
— Да ты что?! — Слава вспыхивает. — Какие у тебя основания…
— Не ерепенься, не ерепенься, — останавливает его Семин. — Тебя тоже можно было бы привлечь, но Шабунин велел тебя не трогать.
Ах, так вот почему Семин беседует с ним так снисходительно, это Афанасий Петрович верит Славе, Афанасий Петрович, а не Семин…
— Значит, она никому не просила передать книжку?
— Нет.
— А теперь возьми ее и внимательно посмотри на обложку.
Слава смотрит… Нет, он не видит ничего, что могло бы привлечь его внимание.
— В каком году издана книжка?
— В тысяча девятьсот двадцать первом.
— Где?
А ведь не обратил внимания ни на дату, ни на место издания!
— Берлин.
— Вот то-то и оно-то! Как могла эта книжка попасть в Россию? Только через белогвардейцев. Откуда приехала твоя Оля? Соображаешь? Была в Крыму, где находились врангелевцы. Там ее и завербовали. Получила от них книжку, а зачем привезла — предстоит еще докопаться…
Перед Ознобишиным открывается бездна, Славе и самому уже не приходит в голову, что книжка к Оле попала из нейтральных рук или куплена в магазине…