В исполком он старался не ходить, не то, что боялся воспоминаний, хотя все в исполкоме напоминало Быстрова, — избегал вопросов о своем будущем.
Пришлось, конечно, повидаться с Данилочкиным — визит вежливости, никуда не денешься, — но говорить ни о чем не хотелось и особенно о себе.
— Вернулся? — приветствовал его Данилочкин и, как всегда, бесцеремонно спросил: — Что, не выбрали тебя, парень, на этот раз?
— Почему? — обиделся Слава. — Выбрали, только я сам попросил отпустить меня на учебу.
— Ну, это другое дело, — одобрительно отозвался Данилочкин. — Тогда не будем тебя тревожить, а то уж я собрался подыскать для тебя какую ни на есть работенку.
В то лето партийные собрания в Успенском собирались нечасто, Слава старался их не пропускать, а на одном даже сделал доклад о фашистском перевороте в Болгарии. В волкомол не заглядывал, там он невольно чувствовал себя разжалованным офицером, а когда услышал, что приехал кто-то из укомола, нарочно скрылся на весь день в Дуровку.
Но была еще Маруся Денисова.
Под вечер он шел к Денисовым, стараясь прийти, когда все дела по хозяйству уже справлены. Маруся его ждала, но одновременно ждали и сестренки Маруси, они замечали его издали и стремглав неслись в избу, возвещая о появлении жениха детскими писклявыми голосками.
Но не только денисовские девчонки признавали Славу женихом — Слава ходил к Марусе, не прячась, Маруся открыто гуляла с ним по вечерам, и в селе считали, что так вести себя могут только люди, намеревающиеся вступить в брак.
Маруся выходила, и они шли к реке, или в школьный сад, или даже просто уходили в поле.
Если бы кто слышал со стороны, то подивился бы их разговорам, Слава рассказывал о книгах, какие ему запомнились, читал наизусть стихи, Маруся умела слушать, хотя ей и не всегда нравилось то, что читал Слава, и сама, в свою очередь, рассказывала о всяких деревенских происшествиях.
Позже, когда встречи вошли в привычку, они робко заговорили о том, как Слава уедет в Москву, как позже приедет к нему Маруся, и уж совсем робко и неуверенно мечтали о том, как сложится их совместная жизнь.
А когда на землю падала ночь и в темноте тонули деревья, сараи и даже ветряки за огородами, они, прячась от самих себя, находили среди этой темноты еще более темное место и целовались, пока золотисто-розовое сияние не разгоняло их по домам.
46
Слава подошел к матери. Опять шьет! Все время она что-нибудь шила.
Не шила — перешивала. Все трое, и Слава, и Петя, и сама Вера Васильевна, совсем обносились. Слава выступал на митингах, ездил по заседаниям, произносил речи, и все ему невдомек, что выступать-то было бы не в чем, если бы не забота матери, то штаны перешивает ему из своей юбки, то куртку шьет из старого одеяла.
Он приезжал домой, задумчиво останавливался среди комнаты, небрежно произносил:
— Что бы мне надеть?
— А я тебе куртку сшила, померь…
Он и на этот раз не оценил ее труда.
— Скоро ты, мамочка, совсем отвыкнешь от чтения, все шьешь и шьешь…
Слава не знал, как начать разговор, а начать надо, иначе все его слова, сказанные Марусе, не будут иметь никакого веса.
Он смотрел на стол, сотни раз смотрел он на этот стол и лишь впервые заметил, что поверхность его покрывает тонкий слой ссохшейся грязи, сквозь которую едва просвечивает вишневый лак.
Он все-таки решился:
— Мама, я хотел бы… Мне хотелось бы… Тебе надо сходить к Денисовым.
— Зачем это?
Вера Васильевна подняла в недоумении брови.
— Как бы это тебе объяснить? Дело в том… Дело в том, что я решил жениться.
— Что-о?
— То, что ты слышала.
Шитье валялось на полу, ни Вера Васильевна, ни Слава не заметили, как оно упало.
— На ком же это?
— У Маруси две сестры. Одной тринадцать, другой одиннадцать. Не на них же!
— Слава, тебе нет восемнадцати!
— Мы любим друг друга.
— Что же тебе нужно от меня?
— Мы не можем пожениться, пока ты не сходишь к Денисовым.
— Это с какой же целью?
— Пожалуйста, не представляйся наивной. Не забывай, что мы в деревне.
— Разве в деревне женятся иначе, чем в городе?
— Да! Традиции, обычаи, условности здесь гораздо сильнее. Пока ты не подтвердишь серьезность моих намерений, Марусе не разрешат выйти замуж.
— О господи! Не ставь меня в смешное положение…
— Так ты не пойдешь?
— Глупо все это…
Тогда Слава принялся говорить о серьезности своего чувства. Общность взглядов, сходство характеров, глубокая взаимная симпатия. Посыпались ссылки на Пушкина и Шекспира. Особенно на Пушкина. Отец сделал Пушкина советчиком Славы. На помощь подоспели герои пушкинских повестей: Бурмин, Берестов, Гринев продефилировали перед Верой Васильевной дружным строем. На подмогу появился Ромео. «И, наконец, мы с ней стоим на одной политической платформе». Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.
Но ни Гринев, ни Ромео, ни даже платформа не действовали на Веру Васильевну.
Тогда Слава нахмурился: если не действует добро, должно подействовать зло, благородные офицеры не произвели впечатления, призовем на помощь палача Цанкова.
— Может быть, ты и права, — мрачно сказал Слава. — Какая там любовь, когда в мире идет жестокая классовая борьба. Ты читала о фашистском перевороте в Болгарии?
Что-то Вера Васильевна слышала.
— А о войне за освобождение славян знаешь? Сколько добровольцев ехало тогда из России! Возможно, и нам придется выступить. Как ты думаешь, мама, стоит мне записаться в добровольцы?
Желаемое он выдавал за действительное, добровольцев в Болгарию не посылали, хотя откройся запись в добровольцы, Слава бы записался, в этом случае его не остановила бы и Маруся.
Но, как говорится, у страха глаза велики, а у материнского страха особенно.
— Ты это серьезно?
— Пойми, мамочка, если ты не хочешь, чтобы мы с Марусей связали свои жизни, мне остается один путь.
Нет, мама не хотела, чтобы Слава уехал, да еще в чужую страну, войны отняли у нее слишком многих близких.
Она умоляюще посмотрела на сына:
— Не впадай в крайности!
— Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду…
Он добился своего: Вера Васильевна согласилась пойти вечером к Денисовым и… поговорить. О чем? Она и сама не знала.
Слава взял книгу, сел у окна. «Смотри, — говорил он всем своим видом матери, — меня это ничуть не волнует, все вполне естественно», но вскоре не выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.
Впрочем, по селу он шел, сдерживая себя, поднялся к Денисовым на крыльцо…
Маруся тоже шила!
Перед нею лежали лоскуты холста, и она сметывала их, прежде чем сесть за швейную машинку.
— Мама сегодня придет к вам…
Маруся побледнела, даже губы у нее побелели, сделались такими же белыми, как холст на ее коленях.
— Ох, надо маме сказать…
Слава разделял ее тревогу, слишком все серьезно, Марусе тоже нужно подготовить родителей к встрече.
Только что пригнали стадо, коровы еще брели по домам, а желтые блики заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.
Шла она не торопясь, ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала больных, то заходила к родителям своих учеников, никто не обратил внимания на то, что Вера Васильевна принарядилась, ее кружевная кофточка слишком проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.
Вера Васильевна поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь, мать Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.
Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.
— Ой, Вера Васильевна?… Вот не ждали! Заходьте, заходьте, гостями будете…
И тут же из-за дощатой перегородки, отделявшей тесную спаленку от горницы, вышел отец Маруси.
Он заранее принарядился, на нем чистая белая рубашка и коричневый пиджак, да и весь он выглядел приглаженным и умытым.
— Вере Васильевне!
Он легонько пожал гостье руку, чуть отодвинул от лавки стол, чтобы свободнее пройти гостье, сел сам, а Анна Степановна принялась доставать посуду.
— Неужели успели подоить? — удивилась Вера Васильевна. — Стадо только прошло…
Анна Степановна заговорщицки улыбнулась:
— Корову Маруська доит, сейчас придет…
Этими словами она хотела сказать, что Маруся у нее не бездельница, а также то, что Анна Степановна понимает, зачем пришла Вера Васильевна и что без Маруси сейчас не обойтись.
Маруся появилась с ведром в руке, и по всей горнице сладко запахло парным молоком.
Она помогла матери накрыть стол скатертью, расшитой по углам красными петухами, разложила ножи и вилки, расставила тарелки с вареным мясом, с творогом и холодной яичницей.
— Повечеряете с нами? — спросила Марусина мать, а Марусин отец помялся, вопросительно поглядел на гостью и вытянул из-под лавки зеленоватую бутылку.
— Ради такого случая…
Но о случае никто не заговаривал, никто не решался нарушить напряженное молчание.
«Ну же, ну!…» — мысленно подгонял Слава мать.
Ах, если бы сюда профессиональную сваху! Она бы в момент всех разговорила, и беседа бы потекла в нужном направлении.
— Вы знаете, о чем я пришла поговорить? — решилась наконец Вера Васильевна. — Наши дети…
На выручку поспешила Марусина мать.
— Подите-ка погуляйте, — обратилась она к Марусе и Славе. — Без вас нам способнее поговорить промежду собой.
Они вышли на крыльцо.
— Как ты думаешь, о чем они будут говорить? — спросил Слава не без тревоги.
— Как о чем? — удивилась Маруся. — Обо всем…
Из горницы доносились голоса, разговор шел негромкий, в дружелюбных тонах, это чувствовалось, иногда отец Маруси повышал голос, хотя скорее всего это происходило оттого, что он подбадривал себя стопкой самогона.
Но вот засмеялась Анна Степановна, засмеялась Вера Васильевна, свободно, облегченно, и Маруся со Славой поняли, что разговор окончен.
Вскоре все трое вышли на крыльцо.