Шифрин воспротивился.
— Где обычно устраиваются комсомольские собрания?
— В школе…
— Вот в школу и пойдем.
В школе темно, пусто, лишь в одном классе несколько учеников разучивают какую-то пьесу.
Шифрин как был, в шинели и шапке, прижался к теплым изразцам остывающей печки и велел вызвать Соснякова.
С ним Шифрин быстро нашел общий язык — все только о делах и ни о чем постороннем, договорились созвать комсомольцев с утра, вопрос один — «Текущий момент и задачи молодежи». Сосняков строго посмотрел на Ознобишина, они расходились и в оценке текущего момента, и в определении задачи, и в присутствии представителя губкомола Сосняков почувствовал себя во всеоружии.
На ночь Сосняков позвал приезжих к себе — «в тесноте, да не в обиде». Шифрину хотелось поближе познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.
«Задаст задачу матери, — подумал Слава, — живут тесно…»
— Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли…
Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.
Обиды не было, но тесноты было предостаточно, ужинали картошкой с солью, спали на полу, не раздеваясь, на соломе, принесенной Сосняковым со двора.
С Ознобишиным Шифрин говорил мало, он больше расспрашивал Соснякова, выяснял, чем тот живет и дышит.
Однако в душу Соснякова проникнуть не так-то легко, он не столько отвечал, сколько сам пытался определить, что это за птица прилетела из губкомола.
Спалось плохо. Всю ночь мать Соснякова вздыхала на печи, встала чуть свет, затопила печь, и тут же подняла сына и гостей, натолкла им картошки с кислым молоком и с облегчением выпроводила из хаты.
Село только просыпалось. В сизом небе подымался над трубами белый дым, резкий, обжигающий ветерок закручивал над сугробами поземку, белесый серп месяца еще виден.
Деятели юношеского движения поеживались со сна, в сером ватнике и солдатской папахе шагал несгибаемый Сосняков, торопливо шел в своем рыжем полушубке Ознобишин, и медленно, по-стариковски, волочил ноги Шифрин, то и дело поправляя съезжавшую на лоб шапку.
В школе уже топились печи. Оранжевые огни отражались в замерзших стеклах, желтели вымытые полы.
— Идите в зал, — сказал Сосняков. — Я зайду предупрежу Петра Демьяныча.
Петр Демьянович учительствовал в Корсунском много лет и, как только открыли в селе школу второй ступени, назначен был ее директором.
В зал он вошел вместе с Сосняковым, пытливо поглядывая на гостя из Орла.
— Раздевайтесь…
Шифрин стянул вместе с шинелью и материнский жакет, быстро бросил одежду на стоявший в углу рояль.
— Э, нет, — сказал Петр Демьянович. — На музыку нельзя, отсыреет…
И переложил шинель на диван.
Комсомольцы собрались раньше назначенного времени, те, что учились в школе, пришли еще до уроков, а те, что не учились, пришли еще раньше. Сосняков от всех требовал высокой дисциплины.
Слава знал корсунских комсомольцев, но были и незнакомые, волостная организация росла с каждым днем.
Он особо поздоровался с Дроздовым, с Катей Вишняковой, с Левочкиным, они ему особенно близки, можно сказать, ветераны, вступили в комсомол еще до прихода деникинцев.
— Начнем, — сказал Сосняков. — Кого председателем? — И сам предложил: — Ознобишина.
Тут Петр Демьянович обратился к председателю с просьбой:
— Мне разрешите присутствовать?
Сосняков поморщился:
— Собственно, не положено, но…
Шифрин наклонился к Славе:
— Он ведь беспартийный?
Слава кивнул.
— Категорически возражаю, — громко заявил Шифрин. — Собрание закрытое, нельзя допустить огласки…
Петр Демьянович посмотрел на Ознобишина. Тот промолчал, формально прав Шифрин.
— Вопрос слишком серьезный… как бы это сказать… внутрипартийный… — пояснил Шифрин. — Это не означает недоверия.
Петр Демьянович прошел через зал и закрыл за собой дверь.
Слава так и не понял, чем он мог помешать.
— Продолжим, — сказал Слава. — На повестке — «текущий момент и задачи молодежи», слово предоставляется представителю губкомола товарищу Шифрину.
Шифрин потер кончик носа.
Он принялся пересказывать содержание газет. Телеграммы из капиталистического мира; французские капиталисты натравливают Польшу на Россию. Румыния не осмеливается начать вооруженный конфликт. Попытки немецких монархистов натолкнулись на сопротивление германского пролетариата…
Он хорошо разбирался в том, что происходит за границей.
Потом перешел к внутренним делам, и тон его изменился. Сказал об усилиях Советской власти, направленных на улучшение хозяйственного положения, и тут же сбился, как и в разговоре с Ознобишиным, заговорил о выступлениях крестьян против Советской власти в Тамбове, о рабочих волнениях в Петрограде…
Слава повернулся к Соснякову. Они с тревогой посмотрели друг на друга.
Шифрин разливался соловьем…
Напряженно смотрел на него Дроздов, а у Кати Вишняковой дрожали губы, и казалось, с них вот-вот сорвется вопрос…
— Почему это происходит? — задал Шифрин вопрос и сразу же на него ответил: — Да потому, что в стране растет недовольство крестьян диктатурой пролетариата, однако идти на соглашение с крестьянством, как этого хочет Ленин, не надо, а надо передать управление производством непосредственно самим производителям…
До Успенского доходили слухи о политических разногласиях в Москве, но в деревне не придавали им серьезного значения.
И вот молодой человек из Орла втягивает их в эти споры, хотя Слава так и не может понять, чего же все-таки он от них хочет. Он тронул оратора за рукав.
— Ты почему меня останавливаешь? — крикнул Шифрин.
— Не кричи, — негромко сказал Слава. — К чему ты все это говоришь?
— А вот к чему! — вызывающе крикнул Шифрин, извлекая из кармана куртки измятую бумажку. — Молодежь — барометр общественного мнения. Мы должны подписать письмо к товарищу Троцкому о том, что поддерживаем его в споре с Лениным…
Слава хотел было взять у него листок, но Шифрин не дал.
— Я сам прочту!
— А я тебе не позволю! — запальчиво сказал Слава. — Ты читал его кому-нибудь в Малоархангельске?
Шифрин саркастически улыбнулся.
— Читал! Кому?! Это же мужики! Необразованные мужики! Пообещай им уменьшить разверстку — и они тут же предадут революцию!
— Так вот почему тебе не дали в Малоархангельске лошадей, — вслух высказал Слава свою догадку. — Только ты и к нам зря, мы такие же необразованные мужики…
— Ваша слепая вера в Ленина…
Тут Слава отпихнул его от стола, и Шифрин невольно шагнул в сторону.
— Ты — драться?
— Я запрещаю тебе произносить его имя, — сказал Слава.
Перед его взором возник Ленин, по-отцовски разговаривающий с ним в коридоре.
Нет, неуважения к Ленину он не потерпит!
— Ты — драться? — фальцетом повторил Шифрин.
Тут к нему приблизился Сосняков.
— А ну, Славка! — произнес Сосняков, хватая Шифрина за плечи. — Выведем его?
Слава никак не ожидал поддержки со стороны Соснякова, скорей можно было ожидать, что Сосняков призовет Славу к порядку, но оказалось, что оба они думают одинаково. Слава подошел к Шифрину с другого бока, накинул на него шинель.
— А ну…
— Ты чего?
— Одевайся!
Ознобишин и Сосняков натянули на представителя губкомола шинель, Сосняков нахлобучил на него его великолепную шапку, и поволокли его к двери.
Кто-то из ребят кинулся было на подмогу.
Сосняков отмахнулся:
— Справимся и без вас!
Они потащили Шифрина по коридору.
Он пригрозил им:
— Вы ответите!
Вышли на крыльцо.
— А как же мне добираться?
— Иди на Залегощь, а там поездом до Орла, — безжалостно сказал Сосняков. — Дотопаешь!
Шифрин шмыгнул носом.
— Я замерзну, — жалобно сказал он.
— Не дойдет, — согласился с ним Слава.
— Ладно, — сжалился Сосняков, — иди в сельсовет, там посылают подводу на станцию. Подбросят.
Шифрин отошел на несколько шагов, обернулся, глазки его сверкнули, и он неумолимо сказал:
— Вы за все ответите перед революцией!
10
Два зимних дня с промежутком немногим более месяца, а в памяти остались, пожалуй что, навсегда, хотя никаких особых событий в эти дни не произошло.
Слава подошел к исполкому утром, над крышей клубился дымок, печи еще топились. У входа трое саней, лошаденки стояли без присмотра, их хозяева дымили небось в коридоре самосадом. Морозно, тихо. Прежде чем заняться делами, Слава всегда заходил в канцелярию узнать, нет ли для него у Быстрова поручений, и взять у Дмитрия Фомича свежую почту.
На этот раз в канцелярии что-то много народа. Быстров в бекеше у стола, Еремеев, Семин, Данилочкин… Куда это они?
— Вот и Ознобишина прихватим, — говорит Быстров. — Беги домой, оденься потеплей, едем в Малоархангельск.
— А его бы не надо, — замечает Данилочкин, — чего зря парня гонять…
— Ну нет, ему полезно, пусть вовлекается, — не согласился Быстров. — Как, поедем?
Слава ничего не понимает.
— А что в Малоархангельске?
— Дискуссия, — насмешливо говорит Семин.
— О чем?
— Вчера запоздно привезли из укома бумажку. Вызывают коммунистов. Тех, кто пожелает. Дискуссия о профсоюзах. Видал в газетах?
— Да мы уже читали Ленина!
— Грамотный какой! — смеется Семин. — А теперь нас приглашают высказаться.
— Впрочем, судя по письму, уком не очень настаивает, чтобы ехали все коммунисты. Достаточно, если явятся члены волкома.
— А кто едет-то?
— Да человек шесть. Тебя вот еще возьмем.
— Я поехал бы, — говорит Слава. — Интересно.
— Раз интересно, езжай…
Но только Слава собрался сбегать домой, предупредить Веру Васильевну и поддеть что-нибудь потеплее под полушубок, как Дмитрий Фомич, заложив по обыкновению ручку за ухо, мигнул Славе, подзывая к себе.
— Это ты хорошо, что едешь.
— Почему?
— Разбираться скорей научишься…
— Разобраться недолго, — самонадеянно отвечает Слава.