от близкого человека, о котором они давно ничего не знали…
Вообще разведчикам дали пока самые необходимые ориентиры: многое, если не все, зависело от них самих, от того, какими они окажутся. Не всегда возможно в сдержанной, молчаливой либо, напротив, озорной, порой даже немного разболтанной или взбалмошной девчонке, которая и сама-то себя толком не знает, разгадать человека с сильной волей, выносливого, целеустремленного, способного в ответственную минуту мгновенно учесть и исправить неожиданный просчет.
Живой, подвижной Наташе такой представлялась Таня, молчаливой, сдержанной Тане — Наташа. И, может быть, именно это означало, что обе они правы?..
Лесная дорога между тем была изматывающе долгой. Правда, поначалу Наташе повезло, никто не попадался на пути. Она знала по карте, что эта крепко утоптанная, петляющая тропа, которая то прячется в кустах, то вновь выныривает, ведет на мельницу.
Карта осталась у Андрея, но Наташа запомнила: нужно дойти до мельницы, обогнуть ее, а там прямиком шагать до деревни Дворы.
Наташа вышла засветло, густо-зеленая трава была влажной от росы. Потом трава посветлела, подернулась белесой пыльцой, а воздух, постепенно накалявшийся, стал тяжелым и неподвижным. Наташу совсем разморило. Она с трудом переставляла ноги в чужих, больших не по размеру ботинках. Повалиться бы сейчас ничком в тень, в траву, передохнуть хоть немного! Но тропа неутомимо тянула вперед, будто старалась увести девушку подальше от лесной землянки, от опасностей к новым людям…
Наташа не сразу заметила рослого человека в черном костюме, в сапогах и белоснежной косоворотке, уверенно шагавшего ей навстречу. Заметила лишь в ту минуту, когда он остановился и поздоровался, окинув ее пытливым взглядом. Она невольно съежилась от растерянности, смущения и тут же укорила себя и за смущение свое, и за растерянность, сама не представляя, как естественно все это получилось.
— Куда путь держишь, красавица? — спросил человек по-русски, без акцента.
— К тете, дяденька, в Дворы.
— А как у тебя насчет документов?
Наташа вынула из кармана, заколотого булавкой, паспорт, который давно уже изучила лучше подлинного, оставленного в Москве на хранение. Незнакомец с той уверенностью, что дается лишь сознанием своей власти, стал разглядывать круглую печать, фотографию, листать странички, искоса поглядывая на Наташу. Несколько раз переспросил, где и когда родилась, в какой милиции, какого числа получала паспорт. Но Наташа твердо вызубрила каждую букву, каждую цифру — сбить ее не сумел бы никто. Да и вообще ей самой уже казалось, что она вовсе не та далекая москвичка, чье имя осталось в подлинном документе, а изголодавшаяся, издерганная нуждой и страхом племянница Ольги Климантович. У нее даже не хватило сил удивиться, по какому праву человек этот допрашивает ее посреди дороги, она лишь досадовала на него за ненужную проволочку, отвечала вяло и нехотя.
— Ну что ж, документы в порядке, ступай в свои Дворы. Пройти-то знаешь как?
— Говорили, вроде бы леском, мимо мельницы, — безучастно произнесла девушка.
— «Говорили»… А ты что ж, сама раньше никогда не собиралась проведать родную тетю?
В безучастном туповатом взгляде Наташи даже опытный агент не прочитал бы тревоги и беспокойства — незнакомец, все время сверливший ее колючим взглядом, сам же и поспешил ее утешить:
— Небось, как малой была, погостить-то приезжала? То-то все мы так: пока нужда не прихватит, о родных и не вспомним…
Незнакомец достал из кармана блокнот, колко отточенный карандаш забегал по бумаге.
— За мельницей сразу мосток будет, иди по нему. Мост перейдешь, вот сюда сворачивай, напрямик до самых Дворов дошагаешь.
Он вырвал листок, протянул Наташе и ушел степенно, не оглядываясь, по лесной тропе.
Дойдя до мостка, Наташа развернула листок из блокнота да так и ахнула. Типографским шрифтом сверху было напечатано:
«Начальник полицейского управления».
И вдруг стало смешно и легко при мысли, что сам начальник полицейского управления поверил рассказу мнимой сироты бесприютной. А как солидно он щурился, разглядывая круглую печать и листая странички паспорта, как многозначительно и придирчиво сверял фотографию с внешностью Наташи!
Ну и встреча! Поскорее бы рассказать об этом Тане. И листок с карандашными каракулями стоит сберечь в доказательство. Пусть трудно. Пусть страшно. И все-таки, значит, можно бороться…
НЕЗНАКОМАЯ ПЛЕМЯННИЦА
Лес начал редеть, деревья расступились, попятились, и взору открылись освещенные солнцем дома под высокими крышами, в яркой зелени садов. Это и была деревня Дворы, или Дворище, как ее еще называли.
Чертежик на листке из чужого блокнота помог Наташе, она нашла дом Ольги Климантович, никого больше не расспрашивая. А впрочем, у кого она могла бы спросить? Улочки деревни казались вымершими.
Наташа прошла несколько домов — им соответствовали квадратики на чертеже. Последний, заштрихованный квадрат был крупнее других. Наташа уверенно поднялась на крыльцо и распахнула дверь.
На полу играла тряпочными куклами девочка лет пяти. Увлеченная игрой, она и головы не подняла, когда вошла Наташа.
— Здравствуй, Шурочка, — сказала Наташа так спокойно, будто приходила сюда десятки раз, — больше всего она боялась в эти минуты напугать девочку.
— Здравствуй. А ты кто? — спросила девочка.
— Да сестра твоя, вот кто. Забыла? А где мама, Шурочка?
— В поле, ячмень жнет, я сейчас сбегаю.
Девочка, удивленная, обрадованная, однако не без опаски глядевшая на новоявленную «сестру», пулей выскочила из дома. Наташа осторожно огляделась. Пожалуй, Таня сюда еще не добралась — во всяком случае, ничто не напоминало о ней. Значит, нужно ждать условленной встречи. Так было договорено, если Таня задержится. Только бы все у нее обошлось благополучно!
Наташа присела на лавочку — в окно была видна часть улицы и угол крыльца, но улица оставалась по-прежнему безлюдной после того, как промелькнуло желтым одуванчиком платье убежавшей девочки.
Бежать, видимо, пришлось далеко. Наташа знала, что в деревне по приходе немцев начал хозяйствовать помещик. Ольга Климантович — муж ее, офицер-пограничник, погиб в первые дни войны — стала тоже батрачкой, как и остальные, кого война застигла в этих краях.
Какая она, батрачка с барского поля? Наташе показывали в Москве ее фотографию, но ведь там все было иное: красивая женщина, гордая и красотой своей, и счастьем — его можно было угадать в улыбке, во взгляде.
Наташа заметила на подоконнике тряпку, протерла запыленное стекло. Зачем? Ей казалось, что так она скорее увидит идущую к дому Ольгу Климантович, «тетю Олю». А может быть, уже просто недоставало сил сидеть неподвижно?
Внешне она была спокойна. Пожалуй, лишь очень наблюдательный человек уловил бы в этом спокойствии излишнюю напряженность.
Партизаны, что навещают эту деревню, должны были предупредить Ольгу.
Удалось ли?
А что, если Ольга придет не одна? Хороша будет племянница, если не узнает родную тетю! И главное — мало ли кто еще окажется среди этих женщин? Вдруг принесет нелегкая какую-нибудь вроде той, что пыталась стянуть мешок, а после привела в лес полицаев?
Заслышав голоса, Наташа прильнула к окну. Несколько женщин подходили к дому. Но уже на крыльце одна опередила всех, вбежала в избу, обняла Наташу, шепнув едва слышно: «Как тебя звать-то?» — «Наташа, дочка сестры вашей, Натальи», — так же тихо ответила Наташа, прижимаясь щекой к Ольгиному плечу.
Ольга сорвала с головы вылинявший платок, утирая хлынувшие ручьем слезы. Плакала, припав к ней, Наташа. Всплакнули и свидетельницы встречи. Они забежали глянуть одним глазом на племянницу Ольги да так и задержались в горнице: возможно, встреча эта вызвала надежду, что и до них так же вот доберутся потерявшиеся на дорогах войны близкие. А может, просто не терпелось порасспросить нового человека о том, что происходит где-то вдали от их деревни, от барского поля, которое отнимает последние силы. Но времени было мало. Странно было слышать сказанное всерьез: «Углядит, надсмотрщик проклятый», когда кто-то указал на тикавшие на стене ходики. Женщины заторопились, пообещав Ольге как-нибудь постараться скрыть ее отсутствие.
Названая племянница и названая тетя остались одни, если не считать, конечно, маленькой девочки. Но можно ли было ее не считать? Она приняла новую сестру безоговорочно, с нескрываемым детским восторгом, ошеломленная этой радостью. Не вмешивалась в разговор, но поминутно напоминала о себе: то подойдет, прижмется бочком, и Наташа ощутит под ладонью жидкие нежные косички, то отодвинется в сторонку и глядит, не мигая, круглыми глазами.
— Ступай, Шурочка, поиграй во дворе, — сказала Ольга. Она быстро собрала на стол: налила кружку молока, отрезала ломоть хлеба и присела рядом на лавку, как бы давая понять, что угощать больше нечем.
— Я от старых друзей, — шепнула Наташа свой пароль, и Ольга молча кивнула.
Обветренное лицо Ольги с резкими бороздами морщин на лбу, с обветренными губами сейчас было спокойным, даже бесстрастным. Лишь по тому, как сминала она в руке или внезапно принималась разглаживать на колене сорванный с головы платок, могла судить Наташа о ее волнении.
Наташа пила молоко, но то и дело отставляла кружку и рассказывала о себе и своей подруге — им обеим нужно помочь устроиться в Минске. Ольга слушала, не перебивая, не задавая вопросов, и от этого нарастало невольное чувство неловкости: все же они только впервые встретились, а услуга, какой они ожидали от Ольги, измерялась дорогой ценой — возможно, ценой жизни.
— Голубоньки вы мои… — вдруг тихо сказала Ольга. — Слушаю — не наслушаюсь. Наконец-то… своими глазами… Думала уж…
И Наташа, все понявшая, так же тихо ответила:
— Спасибо, тетя Оля…
Ольгины соседки дали приезжей возможность отдохнуть с дороги, но уже на второй день дверь в доме Климантовичей почти не затворялась: поминутно у кого-то находилось дело к хозяйке и каждая гостья, будто невзначай, задерживалась. Иногда с дотошностью сельских жителей женщины начинали перебирать родословную Ольги, сетовали, что рано потеряла она сестру Наталью, оставив племянницу на руках зятя, совсем позабывшего родичей. Небось и мачеху в дом привел?