Мы стояли словно громом пораженные: из всех возможных вариантов только этот не приходил нам в голову; мы стучали изо всех сил, но стражники не желали ничего слышать. Мы сулили бакшиш, это великое средство улаживать любые недоразумения; к несчастью, щели в воротах не были достаточно широки, чтобы просунуть в них пятифранковую монету. Мухаммед просил, молил, угрожал — все оказалось тщетно. Тогда он повернулся к нам и со спокойной убежденностью заявил, что этим вечером войти в Розетту не представляется возможным; впрочем, мы поняли, что это была правда, по истинно мусульманской покорности самого Мухаммеда и наших погонщиков, тотчас же начавших оглядываться по сторонам в поисках удобного места для лагерной стоянки. Что же касается нас, то мы впали в такую ярость, что еще более четверти часа стояли вдвоем перед воротами. Наконец Мухаммед вернулся и сообщил нам, что он обнаружил весьма удобное место для бивака. Ничего не оставалось, как последовать за ним, что мы и сделали, изрыгая проклятия. Он привел нас к мечети, стоящей в окружении цветущей сирени, где под двумя великолепными пальмами уже были разостланы наши ковры; на них мы и легли с голодными желудками и с мокрыми телами, но усталость взяла свое: какое-то время мы дрожали в ознобе, но в конце концов впали в забытье, которое тем, кто увидел бы нас неподвижно лежащими на земле, показалось бы вполне похожим на сон. На следующее утро, открыв глаза, мы поняли, что на помощь вчерашней воде пришла утренняя роса, так что наши тела буквально закоченели от холода; при всем нашем желании подняться, у нас не сгибался ни один сустав: мы не могли пошевелиться в своих одеждах, словно заржавленные кинжалы в ножнах. Мы кликнули на помощь Мухаммеда и погонщиков; будучи привычнее нас к ночлегу под открытым небом, они встряхнулись и подбежали к нам. Мы были полностью скованы в движениях: слуги подняли нас за плечи, как паяц поднимает арлекина, и прислонили к пальмам, лицом к восходящему солнцу; несколько мгновений спустя мы ощутили благодетельное действие его лучей, а вместе с теплом стала возвращаться и жизнь; мало-помалу мы отогрелись; наконец, около восьми часов утра у нас появилось ощущение, что наши тела стали достаточно подвижны, а наша одежда достаточно просохла, чтобы мы могли вступить в город.
IV. ПЛАВАНИЕ ПО НИЛУ
Дома в Розетте кирпичные, и некоторые из них имеют пять-шесть этажей; их нижние аркады опираются на колонны из розового гранита, имеющие разные размеры и все без исключения найденные среди развалин древней Александрии.
Нил, который омывает город, образуя в нем удобную гавань, обступают с обеих сторон красивые и просторные рисовые поля, чей нежно-зеленый цвет изумительно контрастирует с темной массой черных смоковниц и стройными пальмами, исчезающими за горизонтом.
Французский консульский агент г-н Кан принял нас весьма любезно и представил своей жене и дочери. В обществе этих дам мы встретили еще одного нашего соотечественника, г-на Амона, искусного ветеринара, выпускника Альфорской школы, вот уже пять или шесть лет состоявшего на службе у паши Египта; в Розетте он женился на девушке-коптке. Копты, как известно, христиане, так что этот брачный союз никак не затронул его религиозных верований, однако имелось нечто необычное в том, как он был заключен. Когда г-н Амон твердо решил жениться, он навел справки, есть ли в округе девушка на выданье. Особа, к которой он обратился и которая выполняла поручения подобного рода, взялась за поиски и два или три дня спустя дала утвердительный ответ. Она отыскала для него красивую коптскую девушку четырнадцати лет. Господин Амон пожелал увидеть ее. Поскольку подобное требование противоречило всем местным обычаям, г-ну Амону ответили, что исполнить его просьбу невозможно, однако он вправе поинтересоваться чем угодно, и ему честно ответят на все его вопросы, даже на те, какие на первый взгляд покажутся чрезвычайно нескромными. Вероятно, ответы оказались весьма благоприятными для невесты, ибо уже на следующий день ее родителям был предложен надлежащий выкуп, на который они согласились. После этого был выбран день брачной церемонии, и в назначенный час г-н Амон, с одной стороны, и родители невесты — с другой встретились у кади. Деньги были пересчитаны, девушка послужила распиской, и супруг увел с собой супругу. Только у себя дома он снял с нее покрывало. Его ни в чем не обманули, и г-н Амон по сей день не может нарадоваться этому браку, похожему на игру в жмурки.
Однако не следует думать, что так бывает всегда. Порой случаются жестокие разочарования. В таких случаях обманутый муж просто-напросто отсылает супругу обратно к ее родителям, вручив ей второй выкуп, такого же размера, как и первый. Он сохраняет за собой это право даже в том случае, если его разочарование — чисто моральное и когда, прожив какое-то время вместе, супруги замечают, что они не могут сойтись характерами. Став свободными после такого развода по взаимному согласию, они уже на следующий день вправе вступить во второй, третий или четвертый брак.
Господин Амон сообщил нам эти подробности, ведя нас осматривать мечеть Абу-Мандур, стоящую вне стен Розетты, на берегу Нила. Это чисто восточное сооружение, расположенное посреди очаровательной местности, стоит на уступе, вдающемся в реку, так что между основанием мечети и другим берегом, где среди рисовых полей рассеяны небольшие домики, остается лишь узкое водное пространство. Над белыми зубчатыми стенами мечети высится купол в форме перевернутого сердца, увенчанный полумесяцем; возле одного из углов галерей с резными, словно кружево, парапетами высится необычайно изящный минарет, тогда как противоположная часть здания словно опирается на огромную груду песка, в виде холма лежащую на склоне горы; вокруг мечети устремляется ввысь целая роща пальм, несколько из которых пробили насквозь плоскую темную крону раскидистой смоковницы, будто увенчивая ее султанами.
Истинные правоверные утверждают, что это святой дервиш Абу-Мандур держит на своих плечах горы песка, которые, кажется, готовы поглотить мечеть и засыпать русло Нила.
Любопытное для европейцев зрелище ожидало нас по возвращении в Розетту: на ступенях мечети, в ее тени, в ленивой позе лежал совершенно нагой сантон; в таком наряде и в таком положении, которые были ему явно привычны, он ждал, когда живущие по соседству набожные женщины принесут ему пропитание; внезапно, отличив среди своих кормилиц одну, которая ему приглянулась, он немедленно почтил ее своими ласками, а она сочла для себя за честь их принять. Такое странное зрелище никого не покоробило, и нам рассказывали как о проявлении совершенно излишней щепетильности, когда за несколько дней до этого какой-то почтенный мусульманин набросил свой плащ на пару, весьма походившую на ту, какую составляли киник Кратет и его жена Гиппар- хия.
И г-н Кан, и г-н Амон предложили нам приют, но из опасения стеснить их мы отказались от полученных приглашений и решили обосноваться в старинном монастыре капуцинов — просторном обветшалом здании, где остался всего один монах этого ордена — живой обломок среди руин прошлого. Несчастный старик, подобно воинам Одиссея, отведал плодов лотоса, дающих забвение: вот уже двадцать лет ни одна весточка из мира, забывшего о его существовании, не доносилась до него, и он отвечал Европе безразличием на безразличие. Своим размеренным образом жизни и своими просторными одеждами, скроенными на восточный лад, он заслужил уважение арабов; тому же, я забыл упомянуть, в немалой степени способствовала и его борода.
Мы отправились провести вечер у одного из друзей г-на Амона — почтенного турка, пожертвовавшего самой известной заповедью Корана из-за своего пристрастия к вину. Покои, где он принимал нас, отличались простотой, как и почти все гостиные на Востоке: в соответствии со здешними правилами меблировки, вдоль стен комнаты тянулся огромный диван, а в центре ее находился прелестный беломраморный фонтан, струи которого падали в чашу восьмиугольной формы; вокруг этой чаши было с немалым вкусом расставлено несколько горшков с яркими редкостными цветами, усыпанными жемчужными каплями, словно на них выпала утренняя роса, и придававшими огромному залу веселый и привлекательный вид. Турок принял нас там в обществе своих друзей, рассадил среди них и предложил нам трубки и кофе. Полчаса спустя нам подали лимонад, приготовленный его женами; однако это не внесло оживления в беседу, протекавшую на редкость вяло, поскольку приходилось переводить и то, что мы говорили, и то, что нам отвечали. Любой, самый остроумный диалог не выдержит подобного испытания: в итоге это умственное напряжение настолько утомило и собеседников, и переводчиков, что мы, не сговариваясь, встали и раскланялись. Турок же, следует отдать ему должное, не сделал ни единой попытки нас задержать.
На следующий день из Александрии приехали г-н Тейлор, капитан Белланже и г-н Эйду, военный врач. Последний прибыл не столько из любопытства, сколько из филантропических побуждений, вызвавших у нас огромнейшее уважение к нему. Он был наслышан об ужасающих повадках египетской офтальмии, и решил подвергнуть опасности собственные глаза, чтобы спасти наши.
Поскольку ничто не задерживало нас в Абу-Мандуре и у нас было желание поскорее увидеть Каир, мы уже на следующий день, 6 мая, зафрахтовали джерму самого большого размера: она была около сорока футов в длину и имела два треугольных латинских паруса огромной величины. В минуту отплытия, когда все приготовления были уже закончены, оказалось, что дует встречный ветер; так что нам пришлось запастись терпением и отправиться в бани.
Как и в Александрии, это была самая большая и красивая городская постройка; как и в Александрии, я прошел через испытания густым паром и кипящей водой; но то ли мои легкие расширились, вдыхая песок, то ли кожа у меня загрубела под лучами египетского солнца, но на этот раз я не испытал никаких страданий: даже процедура массажа принесла мне полное удовлетворение, и под руками банщика я без труда принимал такие позы, какие сделали бы честь Мазюрье и Ориолю.