ыми шагами вперед. Но, увы! Если оглянемся назад, то получаем полное разочарование, и если при этом вспомним незабвенный, предполагаемый день для русского народа, день, в который он, с распростертыми руками, полный чувства радости и надежды обеспечить свою будущую судьбу, благодарил царя и правительство, — 19-го февраля. И что же? И это для нас было только одной мечтой и сном!.. Эта крестьянская реформа 19 февраля 61 года, реформа «дарованная», хотя и необходимая, но не вызванная самим народом, не обеспечивает самые необходимые потребности крестьянина. Мы по прежнему остались без куска хлеба с клочками никуда негодной земли и перешли в зависимость к капиталисту. Именно, если свидетель, прикащик фабрики Носовых, говорит, что у него за исключением праздничного дня все рабочие под строгим надзором, и не явившийся в назначенный срок на работу не остается безнаказанным, а окружающие ихнюю сотни подобных же фабрик набиты крестьянским народом, живущим при таких же условиях,— значит, они все крепостные! Если мы, к сожалению, нередко бываем вынуждены просить повышения пониженной самим капиталистом заработной платы, нас обвиняют в стачке и ссылают в Сибирь, — значит, мы крепостные! Если мы со стороны самого капиталиста вынуждены оставить фабрику и требовать расчета, вследствие перемены доброты материала и притеснения от разных штрафов, нас обвиняют в составлении бунта и прикладом солдатского ружья приневоливают продолжать у него работу, а некоторых, как зачинщиков, ссылают в дальние края, — значит, мы крепостные! Если из нас каждый отдельно не может подавать жалобу на капиталиста и первый же встречный квартальный бьет нас в зубы кулаком и пинками гонит вон, — значит, мы крепостные!
Из всего мною вышесказанного видно, что русскому рабочему народу остается только надеяться самим на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи.
Председатель вскакивает и кричит: «Молчите! Замолчите»!
Петр Алексеев, (возвысив голос, продолжает): она одна братски протянула к нам свою руку. Она одна откликнулась, подала свой голос на все слышанные крестьянские стопы Российской империи. Она одна до глубины души прочувствовала, что значат и отчего это отовсюду слышны крестьянские стоны. Она одна не может холодно смотреть на этого изнуренного, стонущего под ярмом деспотизма, угнетенного крестьянина. Она одна, как добрый друг, братски протянула к нам свою руку и от искреннего сердца желает вытащить нас из затягивающей пучины на благоприятный для всех стонущих путь. Она одна, не опуская руки, ведет нас, раскрывая все отрасли для выхода всех наших собратьев из этой лукаво построенной ловушки, до тех пор, пока не сделает нас самостоятельными проводниками к общему благу народа. И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока (говорит, подняв руку) подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда...
Председатель волнуется и, вскочив, кричит: «молчать! молчать»!
Петр Алексеев (возвышая голос)... и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!..
II. Варлен перед судом исправительной полиции.
В мае 1868 года в Париже судились за участие в недозволенном сообществе переплетчик Варлен, красильщик Малон и семеро других их товарищей-рабочих. Недозволенное сообщество, за которое они судились, было основано за три года перед тем и называлось «Международным Обществом рабочих». Весною 1868 года оно было еще не очень велико, но заставило уже задуматься всех врагов рабочего класса, всех богатых, живущих чужим трудом людей (буржуазию).
Дело в том, что, основавши это общество, рабочие в первый раз начали действовать сами по себе, совершенно отдельно от всех нерабочих партий, тогда как раньше они всегда надеялись, что их осчастливят те или другие люди из высших классов, и надеялись понапрасну. На этот раз, соединившись в «Международное Общество», рабочие разных стран решили обходиться без руководства каких бы то пи было благодетелей и добиваться общими силами лучшего будущего для всех трудящихся, ни на кого, кроме самих себя, не рассчитывая. «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих», написали они в своем уставе и твердо держались этого правила, принимая в общество только таких людей из других классов, которые совершенно перешли на сторону рабочих, и ничего не хотели, ничего не добивались, кроме устройства рабочего дела.
Другою, небывалою раньше, особенностью нового общества была его международность. Понявши, что рабочие везде, во всех государствах, одинаково страдают, что у них одни враги и что, как бы ни ссорились между собою эти враги, против рабочих они всегда и все заодно, — понявши все это, рабочие разных стран решили тоже стоять заодно и общими силами добиваться лучшего будущего. С тех пор они никогда не изменяли этому решению. Понимающие свое положение рабочие всех западных государств — немецкие, например, считают своих собственных немецких хозяев и всяких других немецких господ чужими людьми и своими врагами, а французских, английских и всяких других рабочих считают своими товарищами и братьями. Братьями же считают они и русских рабочих и твердо были уверены, что, как только русские рабочие поймут свои интересы, они также будут вместе с рабочими всех стран бороться за лучшее будущее для всего трудящегося люда.
Какую силу придал рабочим этот международной союз, сейчас же сказалось при стачках. Стачки повсюду случались и раньше, как случаются и у нас в России. Но так как стачечники полагались только на свои силы, то по большей части хозяевам не трудно было справляться с ними, голод скоро заставлял их вернуться в мастерские, ничего не добившись. Часто дела кончались еще хуже. За самую стачку почти нигде в Европе не наказывают. Чтобы вмешались войска или даже полиция, надо, чтобы случились какие-нибудь беспорядки, чтобы рабочие подрались, повыбивали стекла в окнах или поломали что-нибудь на фабрике. И при всякой большой стачке хозяева обыкновенно очень желали и даже старались о том, чтобы поскорее случилось что-нибудь подобное. При малейших беспорядках приходили войска, арестовывали зачинщиков, то-есть всех рабочих поумнее и посмелее; кто сопротивлялся, тех застреливали, а остальные, лишенные всех лучших товарищей, молча принимались за работу. Наконец, у хозяев было и еще средство справиться со стачкой. Они часто вызывали на место своих стакнувшихся рабочих каких-нибудь других, или из соседних городов, или из других государств.
Международное Общество знало, что стачками нельзя добиться никаких больших улучшений в судьбе рабочих, но знало также и то, что без стачек при настоящих порядках обойтись нельзя, что часто только этим способом и можно помешать хозяевам сбавлять без конца и без того ничтожную заработную плату, поэтому Общество решило, раз уж случаются стачки, делать все возможное для того, чтобы они были удачны, помогать им всеми своими силами. При каждой крупной стачке выборные люди Международного Общества извещали о ней своих сочленов в других городах и странах, и повсюду по мастерским и фабрикам начинались сборы на помощь стачечникам. Рабочие давали, кто что мог, копейками, гривенниками, но так как дававших были десятки тысяч, то из гривенников собирались большие суммы, и брать стачечников голодом не стало никакой возможности.
Прекратились и беспорядки: надеясь на успех, рабочие сами старались не дать войскам никакого повода вмешиваться в дело. Перестал удаваться и вывоз рабочих из других стран. Международное Общество сейчас же всюду оповещало, чтобы никто не нанимался к хозяину, на фабрике которого идет стачка. Словом, с тех пор, как вмешалось в дело Международное Общество, хозяевам приходилось в большей части случаев уступать требованиям рабочих. Это пугало и бесило хозяев и всю буржуазию, поэтому она повсюду подняла крик о необходимости преследовать такое вредное общество. Первым взялось за эти преследования французское правительство. Тогда там царствовал император Наполеон ІII. Правительство начало отдавать под суд, одних за другими, всех рабочих, которых парижские члены Международного Общества выбирали для ведения своих дел (сбора денег, приема новых членов, переписки с другими городами и проч.). Такими выборными Международного Общества были и Варлен с товарищами. Отданные под суд, они сообща обдумали, что именно надо говорить на суде и поручили Варлену говорить за всех. Мы печатаем дальше перевод этой речи, пропустивши начало, где Варлен отвечает прокурору и говорит о разных частностях обвинения.
Но прежде скажем несколько слов о самом Верлене и его дальнейшей судьбе.
Во время суда Варлену было 27 лет. Двадцати лет он пришел в Париж, едва умея читать и писать. Здесь скоро до него дошли слухи о том учении, которое говорит, что рабочие могут и должны освободиться от своей тяжелой доли, что от них самих зависит добыть себе лучшее будущее. Он заинтересовался этим учением, захотел знать и понимать, как можно больше, и принялся учиться, проводя за книгами вечера, а иной раз и ночи, так как днем должен был работать в переплетной мастерской. Когда в Парнасе основалось Международное Общество, Варлен одним из первых вступил в него. Своим умом, а еще больше своею глубокой преданностью делу, всегдашней готовностью отдать ему все свои силы, он скоро заслужил любовь и уважение товарищей. Его несколько раз посылали на съезды, на которые собирались из всех стран выборные люди Общества, чтобы вместе обсуждать и решать дела рабочего класса. В 1868 году он был, как мы уже говорили, выбран в комиссию, заведовавшую всеми делами парижского отдела Международного Общества, был предан суду и вместе со всеми остальными подсудимыми приговорен к трем месяцам тюрьмы и к штрафу.
Выйдя из тюрьмы, Варлен тотчас же снова взялся за дела Международного Общества, но вести их стало гораздо труднее. Так как правительство арестовало всех выборных Общества, то рабочие решили вести дело тайно и не делать больше открытых выборов. А Общество, между тем, быстро распространялось во Франции, и у него были уже десятки тысяч членов, разбросанных по разным городам. Объединить в одно целое этих многочисленных членов, без возможности открыто выбирать вожаков, было очень трудно. Всех преданнее, всех энергичней взялся за дело Варлен. Поэтому он скоро сделался общим вождем, «душой», как писали потом о нем его товарищи рабочего дела во Франции. К нему со всех сторон, изо всех городов, где были члены Общества, обращались за советом и помощью, он главным образом заведовал сборами для помощи стачечникам, он же заботился и о газете, которую издавало Общество.