Трудно представить себе, как справился бы с такой массой дел даже человек, который мог бы отдавать этим делам все свое время, а Варлену приходилось еще работать для хлеба, приходилось по временам скрываться от полиции. Тем не менее, его хватало на все, и более двух лет он оставался во главе французского рабочего движения. Буржуазии удалось тогда еще раз победить это движение. Рабочие были вынуждены восстать в то время, когда у них не было еще достаточно сил для окончательного торжества.
Варлен и в восстании был впереди, он был также членом рабочего правительства, а затем, когда вошли в Париж посланные буржуазией войска, он бился с ними до конца, остался в живых, но был потом арестован на улице и расстрелян по приказу генерала. Солдаты, которым поручено было расстрелять Варлена, долго водили его из одной улицы в другую, выбирая удобное место для казни. Один враждебный рабочим литератор шел, из любопытства, за солдатами и присутствовал при смерти Варлена.
Он так писал потом о нем в своей газете: «Какие бы преступления ни совершил этот человек, но он шел так спокойно, зная, что ожидает его в конце пути, и умирал с такою твердостью, что становилось больно смотреть на все это».
«Вся жизнь его была примерна», — говорит о Варлене его товарищ Малон. — «Необычайно деятельный, всегда решительный, бесконечно преданный делу и при том очень скромный, никогда не думавший о себе самом, Варлен пользовался огромным нравственным влиянием на всех окружающих. Рабочие никогда не забудут этого человека, который так много сделал для своих братьев и умер за них».
Малон писал эти слова вскоре после смерти Варлена. С тех пор прошло 19 лет, и рабочие не только не забыли этого человека, а наоборот, по мере того, как растет та борьба, в которой он был одним из лучших борцов, все большее и большее число рабочих во всех странах мира с любовью и величайшим уважением вспоминает его имя. С такой же любовью будут вспоминать его и русские рабочие, когда начнут бороться за то великое дело, для которого жил и за которое умер Варлен.
В. Засулич.
1890 г.
Из речи Варлена
«Хотя пред законом, господа, вы — судьи, а мы — обвиняемые, но на самом деле, мы с вами представляем две борющиеся партии: вы отстаиваете, во что бы то ни стало, настоящий порядок, защищаете то, что есть; мы хотим изменить этот порядок, мы. представители социалистической партии. Рассмотрим же добросовестно, хорош ли теперешний порядок, и виноваты ли мы, что хотим изменить его? Несмотря на объявление прав человека, на минутное торжество народа1, и теперь еще несколько человек могут, когда захотят, заставить литься целыми потоками в братоубийственной войне народную кровь, хотя народ везде одинаково страдает и везде желает одного и того же. Все наслаждения достаются небольшому числу людей, которому приходится придумывать, что бы такое еще купить на свои богатства; а миллионы трудящихся страдают в труде и невежестве, терпят беспощадное угнетение и остаются при старых предрассудках, закрепляющих их рабство.
Если мы перейдем к частностям, то увидим, что в промышленности па необходимое не хватает рук, а дорогих и бесполезных вещей производится слишком много; миллионам детей бедняков не во что одеться, а в магазинах выставлены баснословно дорогие шали, на которые потрачено по десяти тысяч рабочих дней. Платы рабочего не хватает на самое необходимое, а вокруг него ничего не делающие люди проживают огромные деньги. Рабство погубило древний мир. Современное общество тоже погибнет, если не прекратит страданий большинства, если будет продолжать думать, что все должны трудиться и терпеть лишения, чтобы содержать в роскоши несколько человек. Оно погибнет, если не захочет понять всю жестокость порядка, к которому подходит такое сравнение (Варлен читает вслух отрывок из статьи одного социалистического журнала): «что сказали бы вы, читатель, если бы, наблюдая стаю голубей, слетевшихся на пшеничное поле, вы заметили, что из ста птиц — девяносто девять, вместо того, чтобы беззаботно клевать зерна, старательно собирают их в кучу, оставляя себе мякину, и отдают эту собранную кучу одному голубю, пожалуй, самому плохому из всей стаи; причем этот счастливый голубь, наевшись до-отвала, начинает важничать, портить и разбрасывать во все стороны зерна, а остальные девяносто девять голодных голубей только охраняют его богатства, а если который-нибудь из них осмелится попользоваться хоть зернышком из кучи, все другие набрасываются на него и выщипывают ему перья... Вы не видели, конечно, ничего подобного среди голубей, но такие именно порядки установлены между людьми, так именно люди всегда поступают».
Это ужасно, но совершенно верно, продолжает свою речь Варлен.
Разве не к таким девяноста девяти принадлежит рабочий, который родится в нищете, растет, голодая, плохо одетый, в плохой квартире; растет без матери, вынужденной ходить на работу и оставлять его без призора, на жертву тысячам случайностей, которые грозят заброшенному ребенку. И очень часто он приобретает с самого детства болезни, от которых страдает потом всю жизнь. Только что наберется он немножко сил, лет в восемь, например, он должен уже начинать работать; должен целые дни проводить за непосильным трудом в нездоровой мастерской, где с ним грубо обращаются, где он не учится ничему, кроме пороков! Вырастет он — судьба его не переменится. В двадцать лет его возьмут в солдаты и запрут в казармы или пошлют на войну, где он может быть убитым, не узнавши даже, за что сражался. Если он возвратится живым, он может жениться, что бы там ни говорили добродетельный англичанин Мальтус и французский министр Дюшатель, которые полагают, что рабочим не следует обзаводиться семьей, что и самих-то бедняков, не находящих пропитания, никто не принуждает оставаться в живых.
Но рабочий все-таки женится, и тут-то, когда у него родятся дети, он узнает весь ужас нужды, с ее болезнями, дороговизной, безработицей. Если под влиянием этой нужды он потребует прибавки заработной платы, то в Англии его голодом заставят замолчать, в Бельгии его застрелят, в Италии посадят в тюрьму, в Испании против него объявят осадное положение, в Париже потащат в суд»...
Председатель суда прерывает Варлена.
«В Париже, — говорит он, — никого не тащат. Подсудимых приводят в суд и часто обращаются с ними слишком снисходительно. Возьмите свои последние слова назад, иначе я не могу позволить вам продолжать вашу защитительную речь». Варлен, посоветовавшись с остальными подсудимыми, соглашается взять назад слово: «потащат».
Председатель. — Вы не должны ни с кем советоваться. Берете ли вы свои слова назад по своей собственной воле?
Варлен. — Беру.
Председатель. — Продолжайте вашу защиту.
Варлен — «Всюду с страшными усилиями рабочий влачит свое существование среди лишений и оскорблений. В зрелом возрасте ему нечем помянуть свою молодость, и он должен со страхом ждать старости. Если у него нет семьи, или семья его слишком бедна, то, как только пропадет его рабочая сила, он будет арестован за нищенство и бесприютность и, как преступник, умрет в заключении.
А этот человек вчетверо больше сработал, чем израсходовал на своем веку.
— Что же сделало общество с остальными тремя четвертями его работы?
Оно отдало их сотому голубю.
Этот сотый — сын богатых родителей — окружен с самого рождения всеми заботами и всею роскошью. Его детство проходит среди ласк и удовольствий. Учителя дают ему всякие знания. Его молодость переполнена наслаждениями: роскошь, игра, кутеж и продажная любовь — все к его услугам.
Насытившись всем на свете, он женится, и семья его окружает своими тихими радостями. За плату он послал вместо себя на опасности войны брата той девушки, которую купил или соблазнил; но его все-таки будут прославлять за патриотизм, на него будут сыпаться почести, чины и награды! Ему нечего опасаться старости, он видит впереди лишь исполнение своих честолюбивых мечтаний. Ведь он богат! А между тем этот счастливец никогда не работал, ничего не произвел; он всю жизнь только пользовался лишениями девяносто девяти своих братьев... Среди этой роскоши и нищеты, угнетения и рабства, невежества и разврата, нас одно только и утешает: мы знаем из истории, как непрочен тот порядок, при котором люди могут умирать с голоду у порогов дворцов, переполненных всеми благами мира.
Присмотритесь, и вы увидите глухую ненависть между богатым классом, охраняющим теперешнее положение, и рабочим, который хочет завоевать себе лучшее будущее. Богатый класс вернулся к предрассудкам, исчезнувшим сто лет тому назад, среди него развился самый бешеный разврат, всякий думает только о себе. Все это — признаки близкого падения; земля уходит из-под ваших ног, берегитесь!
Класс, который до сих пор появлялся в истории лишь во время восстаний, для того, чтобы уничтожить какую-нибудь великую несправедливость; класс, который угнетали всегда и все правительства, — рабочий класс — узнал, наконец, что именно нужно сделать, чтобы уничтожить все зло и все страдания. С вашей стороны было бы очень благоразумно — не мешать его справедливому делу... Буржуазия не может ничего противопоставить рабочим, кроме насилий и жестокостей... Но насилия только ускоряют взрыв. Если бы буржуазия не хотела быть бесполезно жестокой, ей следовало бы уступить место людям, верящим в лучшее будущее, и трудящимся над подготовлением справедливого общественного порядка.
Пусть буржуазия поймет, что так как она не может дать людям того, что им нужно в настоящее время, ей остается только исчезнуть в рядах молодого рабочего класса, который приносит человечеству истинное равенство, союз, и свободу».
Петру Алексееву
«Барству да маклачеству
Неужели потворствовать?!
Не хотелось молодцу
Кланяться, холопствовать!
Не излюбило пылкое