Кажется, он больше не испытывал неловкости. Во всяком случае, вид его стал непринужденным и даже веселым.
— Боже упаси, — искренне ответила Ольга. — Просто, расскажи мне о вас. Вы собираетесь расписаться?
— Да. Как только она выйдет из больницы.
— Коля, я… хочу спросить. — Ольга с трудом подбирала слова. — Почему ты… сразу не сказал мне, что она… тебе нравится больше?
— Потому, что мне нравилась ты.
— Но ведь это ложь, — невольно резко вырвалось у нее.
— Нет, не ложь. — Николай смотрел на нее спокойно и пристально, словно понимая, что пришло, наконец, время, расставить точки над «и». Время притупило боль и остроту восприятия, а нужные слова так и не сказаны. — Я, действительно, влюбился в тебя. Сначала.
— А что произошло потом?
— Не знаю. — Его брови сошлись над переносицей, рот сжался. — Я правда не знаю, Ольга. Она тогда пришла в зал…
— Когда?
— Тогда. Ты, кажется, была в парикмахерской. От нее шло что-то… что-то невероятное. Перед этим невозможно устоять. Будь любой другой мужчина на моем месте — он бы поступил точно так же. Наверное, это сексуальная энергетика.
— Наверное. — Ольга понимающе кивнула.
Она знала, что у нее самой нет никакой сексуальной энергетики, а есть только мягкая, глупая душа, готовая понимать и сострадать. Что ж, мужикам другое нужно, и нечего, как говориться, на зеркало пенять.
— Я без нее часа не могу, — тихо и доверительно произнес Николай. — Вижу ее — все хорошо. Не вижу — гложет что-то, вот здесь, внутри. — Он коснулся ладонью груди. Это даже не любовь, а жажда какая-то. Неутолимая жажда, как в пустыне. Чем больше пьешь, тем мучительнее хочется еще.
— Бедный ты, — еле слышно сказала Ольга.
— Бедный? — Николай резко вскинулся. Глаза его зажглись. — Нет, ты не права. Это замечательно, то, что я испытываю. Так ни с кем никогда не было.
— То, что жарко горит, быстро сгорает.
— Это глупости. Так считают обыватели, те, кому не нужен адреналин. А я спортсмен. Мне его хронически не хватает.
— Хорошо, хорошо. Я поняла. — Ольга мельком глянула на часы.
Они сидели уже двадцать минут, а Ксюша все не просыпалась. Вдруг она вознамерилась пропустить ужин?
— Может, стоит зайти в палату? — предложила Ольга нерешительно.
— Давай зайдем, — согласился Николай.
Они осторожно толкнули белую дверь.
Ксюша лежала на подушках, одну руку держа на груди, а другую свободно откинув вниз. Щеки ее окрашивал прежний, кукольный румянец. На лбу трепетала чуть заметная, голубоватая жилка.
— Тише. — Николай приложил к губам палец.
— Я ничего не делаю, — шепотом произнесла Ольга.
Она невольно любовалась бывшей подругой. Дал же Бог такую красоту — и эти длиннющие ресницы, загнутые кверху, точно завитые, и эти пухлые, ангельские губы. О, как обманчива внешность.
— Она так настрадалась, бедняжка, — проговорил Николай с жалостью и нежностью.
— Знаю. — Ольга кивнула.
— Говорят, она бредила первые сутки?
— Да. И так странно. Она все время шептала про какие-то зажженные свечи и луну.
— Луну? — удивленно переспросил Николай.
— Да, луну. Полную луну, которая смотрит в окно.
— В окно? — Его лицо странно напряглось. Ольге показалось, он пытается что-то вспомнить. И это ему никак не удается.
— Что с тобой? — с любопытством проговорила она.
— Нет, ничего. — Николай неловко коснулся рукой лба. — Просто… кажется жутко знакомым. Полнолуние, свечи. Откуда это?
— Может быть, вы читали вместе какую-нибудь книжку? — предположила Ольга. — Что-нибудь захватывающее. Вот ей и привиделось.
— Может быть. Но я не помню.
— Что-то колдовское, — подсказала Ольга.
— Почему колдовское?
— Она еще твердила: «Приворот, приворот». Наверняка, очередной бестселлер.
Николай вдруг дернулся, точно от пощечины. Глаза его потемнели, ноздри раздулись. Ольга посмотрела на него в испуге.
— Ты что?
— Ничего. — Он, ни слова не говоря, повернулся и стремительно вышел из палаты.
— Куда ты? — растерянно проговорила Ольга ему вслед.
Ксюша заворочалась и открыла глаза. Увидела Ольгу и вжалась в подушку.
— Ты?
— Доброе утро. Вернее, добрый вечер. Как спалось?
— Неплохо. — Ксюша овладела собой и пошарила взглядом по палате. — Коля не приходил?
— Пришел.
— Где он?
— Куда-то вышел. Сейчас вернется, наверное.
Ксюша, морщась, начала садиться. Ей уже не было больно, но она привыкла бояться резких движений.
— Смотри, что я принесла тебе. — Ольга раскрыла пакет и достала оттуда груши и виноград.
— Спасибо, — кисло поблагодарила Ксюша. — Но я не хочу фруктов. Слишком сладкие.
— Сейчас не хочешь, потом съешь. — Ольга оставила на тумбочке ветку винограда, а остальное убрала в холодильник.
Ее волновало, что Николай все не возвращается. Она не могла понять, что произошло. Из-за чего он взбрыкнул — из-за каких-то дурацких свечей? Вот тоже болван, Ксюшка ждет, переживает.
— Я пойду, разыщу его, — сказала Ольга.
Ксюша молча кивнула.
Ольга вышла в коридор, но Николая там не было. Она заглянула в ординаторскую, и даже, на всякий случай, в сестринскую. Везде пожимали плечами. Его, как ветром сдуло.
— Бред какой-то, — недовольно проговорила Ольга вслух. — Бред. Ведет себя, как мальчишка.
Она поколебалась и достала из сумочки мобильник. Телефон Николая все еще находился в записной книжке, хотя давно пора было его стереть. Ольга нажала клавишу.
— Да, — тут же отозвался Николай.
— Ты где? Что за шутки?
— Я в троллейбусе.
Ольга не поверила своим ушам. Он что, с ума спятил?
— Я не понимаю, — проговорила она и почувствовала, как тело охватывает дрожь. — Я… ничего не понимаю. Объясни…
— Потом, Оль. Не сейчас. Сейчас я не могу. Ничего не могу. Я… я позвоню тебе сам.
— Ты? Мне?!
— Да. Я позвоню. А теперь оставь меня в покое. Пожалуйста.
Телефон выключился.
Ольга стояла посреди коридора, сжимая в руках трубку. Ее всю трясло.
Из палаты выглянула Ксюша, тщательно причесанная и накрашенная.
— Ты нашла его?
— Нет. — Ольга покачала головой. — Он уехал.
— Как уехал? Куда? — У Ксюши в глазах возник страх. Смертельный страх, как перед дулом пистолета.
Ольге стало жаль ее.
— Он вспомнил, что не выключил плиту. Съездит домой и вернется. Не переживай — не может же он допустить, чтобы квартира загорелась.
— Да, конечно, — рассеянно пробормотала Ксюша.
Ей вдруг отчетливо вспомнилось, как она плела Ольге про потоп, сидя в машине с Лесовичком. Зачем думать об этом? Она тогда врала, а Николай не может ей врать. Не может! Он любит ее, он приворожен к ней навсегда. Они с ним, как две горящие свечи, связанные одной страстью, одной тайной.
Ксюша почувствовала, как подкашиваются ноги, и без сил опустилась в кресло, в котором десять минут назад сидела Ольга.
33
Николаю казалось, кто-то одним мощным ударом выбил почву у него из-под ног. Реальность изменилась в один миг, и черное стало белым, а белое черным. Кажется, теперь он все понимал. Все, с самого начала.
Вот что за кошмары преследовали Ксению, вот почему она кричала во сне, как безумная, и отказывалась оставаться одна в комнате — расплачивалась за содеянный грех. Грех приворота.
В памяти Николая отчетливо всплыла их первая, горячечная ночь. Он целовал ее, она вырывалась. Он не мог взять в толк, что происходит. Загнала его в душ, а сама зажгла свечи, раскрыла шторы, впуская в комнату лунный свет. Ему и тогда показалось странным все это. А особенно то, что творилось с ним.
Еще вчера он любил Ольгу, собирался жениться на ней, испытывал нежность и благодарность. Ему было хорошо, легко и надежно, как бывает надежно, если чувствуешь — рядом свой человек. Единственный, предназначенный тебе судьбой, и готовый разделить с тобой горе и радость. Ольга и была таким человеком. И вдруг — точно солнечный удар. Ксюша! Зашла в зал, а у самой глаза горят. Светятся, ей Богу, как у ведьмы с Лысой горы.
Он и подумал тогда — ведьма. Вернее, не успел подумать. Тело словно обожгло огнем, оно больше не подчинялось рассудку. Душе было горько и стыдно — а тело ликовало и пело. И тянулось к ее телу.
Неужели, Ксения могла решиться на такое? Пойти к гадалке или к колдунье, совершить обряд? Может быть, все это полная чепуха?
Да нет, не чепуха. Иначе, зачем ей было финтить: отдалась бы ему в спортзале, обоим было бы хорошо. Так нет — зазвала его к себе домой, да еще и не сразу, а в определенное время. Ясно теперь, дожидалась, пока луна появится. Ах ты, Ксюша, Ксюша, змея подколодная!
А наутро — как смотрела! Ждала — подействовал ли приворот. А тот действовал. Николай чувствовал себя, как нитями незримыми привязанным к ней. Это волшебное тело, эта кукольная улыбка. О, Господи!..
…Он застонал вслух, закрыл лицо руками. В квартире было темно, но ему не хотелось включать свет. Нужно разобраться во всем, разобраться, не спеша, без лишних эмоций. Любил ли он Ксению? Любит ли ее сейчас?
Нет, не любил! Никогда не любил — она всегда, с первой минуты казалась ему стервой и хищницей. Строила ему глазки, норовила прижаться поплотней. А доверчивая Ольга смущалась и краснела.
За это она ему и понравилось — за свое смущение, за смешной румянец, за милое косноязычие. А еще — за теплоту в глазах, за дружеское пожатие руки, за тихий голос, произнесший такую важную для него фразу: «Это пройдет, Коля. Обязательно пройдет».
Он верил ей. Ей можно было верить, она знала что-то, чего не знал никто другой. Чего никогда не знала самоуверенная Ксюша. Возможно, она знала о настоящей любви — не понаслышке, а через собственную шкуру. И потому казалась уязвимой и беспомощной.
«Ольга, Оля, Оленька. Какой же я мерзавец. Спрятал тебя от жестокого мира в своих объятиях, дождался, пока ты доверчиво положишь голову на мое плечо. И ударил наотмашь. Точь-в-точь, как тот твой, прежний. Нет, хуже, во много крат хуже. Тот не любил тебя, а я любил. Я любил тебя, Оленька, как не любят телом одним, как любят сердцем. Сердце в человеке главное. Я об этом позабыл. Меня заставили позабыть…»