«Верно мыслишь, — согласилось божество. — Только всех их тебе все равно не уничтожить. Им несть числа. — Божество помолчало. — Так ты по-прежнему хочешь продолжать борьбу?»
Макс в ответ лишь пожал плечами и вновь принялся орудовать мечом.
Тут он проснулся.
Кто-то говорил, что языком по-настоящему овладеваешь тогда, когда начинаешь изъясняться на нем и во сне. Своих снов Макс обычно не запоминал, так что ощущение было тем более необычным и приятным. Значит, основная цель на данном этапе достигнута. Испанский язык освоен. Теперь, какие бы там драконы впереди ни ждали, можно смело заканчивать школу и готовиться к колледжу, а там и к взрослой жизни.
Глава 4Понимание понимания
1968 год
В выпускном году Макс поступил на университетские подготовительные курсы в Андовере, на которых вполне успевал, но не слишком-то выделялся, особенно по факультативным дисциплинам. В итоге он сосредоточился, занимался серьезно, подал заявления в несколько учебных заведений, не забывая и о плотских утехах.
Поступить в колледж по своему выбору для него не составило труда. Макс получил несколько писем о зачислении и решил попробовать тот, что при Йельском университете. Тем временем у него сложились немногословные, но на редкость симпатичные отношения с пятнадцатилетней Лиззи. С ней он познакомился на танцах в эксклюзивном кантри-клубе. В тот вечер Макс уже успел станцевать с несколькими разодетыми, разбитными старлетками. Лиззи не походила ни на одну из них. На вопрос, какая у нее любимая книга, она ответила: «Кэнди» — на редкость смелый, без малого порнографический роман, ходивший в то время в бестселлерах.
Макс оказался заинтригован. Ишь ты, такая молоденькая, а уже смелая! И глаза вон какие загадочные, и фигурка очень даже ничего. А улыбка! В общем, в тот же вечер он решил за ней приударить.
От ее дома до жилища Макса было рукой подать. Он в основном пропадал в Андовере, поэтому встречи у них приходились по большей части на каникулы. Тем не менее роман процветал.
Они подолгу гуляли или же пробирались в спальню Макса, расположенную над гаражом, куда как нельзя кстати вел отдельный вход, и там могли как следует уединиться.
Их отношения можно было назвать бессловесными. Наедине они были немногословны. Поцелуи, петтинг, вглядывание друг другу в глаза — этим они могли заниматься часами. Но при этом оба были девственниками и не спешили чересчур быстро перейти на углубленный уровень интимности.
Это полузаочное ухаживание длилось у Макса столько же, сколько и занятия на подготовительных курсах. Летом перед его отъездом в университет они как-то провели выходные в Нью-Йорке, остановившись в пустующей квартире отца на пересечении Восемнадцатой улицы и Ирвинг-плейс, что через дорогу от «Таверны Пита». Тогда они с Лиззи и решили довести свое знакомство до истинно глубокой физической близости, со всеми подобающими ощущениями и эмоциями.
Занявшись единожды любовью, они уже не останавливались. Хитом сезона тогда как раз была песня «Почему бы не заняться по дорожке?» с битловского «Белого альбома», и Лиззи с Максом этому девизу безусловно следовали во всех подходящих местах.
В сентябре парень приступил к учебе, видеться с Лиззи получалось уже реже, но он ей регулярно писал. С ответами она была не особо пунктуальна, так что Макс какое-то время пребывал в блаженном неведении, прежде чем ему стало понятно, что он ей больше не нужен. В конце концов, ей было всего шестнадцать, а зачем, скажите, старшекласснице ухажер-студент, с которым они тем более видятся через пень-колоду? В общем, Лиззи отослала Максу прощальное письмо, которое он получил как раз на свое девятнадцатилетие, двенадцатого декабря шестьдесят восьмого года и, разумеется, расстроился дальше некуда, можно сказать, впал в депрессию.
Уныние усугублялось еще и тем, что университет ему особо не приглянулся. Парню не нравилось ни общежитие с окнами на дорогу, по которой, не давая ни заснуть, ни выспаться, ночь напролет жужжали грузовики; ни то, что с подругой теперь ни увидеться, ни тем более обняться; ни то, что в аудитории набивается по полтыщи студентов, которых профессура даже не знает по именам.
Математика была у Макса профилирующей дисциплиной, но ему не особо хотелось посещать занятия, где доцент-австралиец использовал иную систему символов, чем та, к которой он привык в школе. Накладывала свой безумный отпечаток и война во Вьетнаме, и легкие наркотики, которыми напропалую баловались и сокурсники, и даже преподаватели. В общем, до профилирующей ли тут дисциплины, до математики ли?
Не особо утешали его и другие предметы. Скажем, на занятиях по психологии выяснялось, что, согласно стадиям развития личности, детский ум неспособен выявлять и изучать абстрактные понятия. Вот так да! Куда же в таком случае девать реальность ощущений и впечатлений собственного детства?
А тут еще политическая нестабильность: убийство президента Кеннеди, «Черные пантеры», Эбби Хоффман и, наконец, убийство Мартина Лютера Кинга. Тут, ясное дело, и лошадь рассудком тронется, что уж говорить об эмоционально нестабильном первокурснике?
Той осенью Герберт с Джейн переехали из нью-йоркского пригорода в Гринвич, штат Коннектикут. Так что к Максу они теперь были ближе, всего в сорока пяти минутах езды.
В ту пору в ходу было понятие «консолидация», а потому Герберта навязчиво обихаживала «Литтон индастриз» — одна из серьезных компаний, решивших интегрировать издательский бизнес в более крупный холдинг СМИ. Проще говоря, началась скупка издательств поменьше, и Герберт получал одно предложение за другим. Параллельно поступали предложения от конкурентов. Цены были высокими. Наконец одному из покупателей удалось-таки сломить сопротивление строптивца. «Перфект филм» — фирма по моментальным фотоснимкам — предложила Герберту стать главой издательского отдела. Он же, в свою очередь, мог использовать деньги «Перфект филм» для покупки других издательских фирм.
Продавать свое собственное издательство Герберту не хотелось, но уж очень велик оказался соблазн возглавить солидную организацию, и он не устоял. Для начала надо было переехать из штата Нью-Йорк в Коннектикут, где в шестьдесят восьмом был гораздо более низкий налог на прирост капитала, а подоходный налог штата отсутствовал вовсе.
Так Макс в одночасье лишился и своей комнаты над гаражом, и вообще какой-либо базы, в том числе эмоциональной, когда на Рождество приехал навестить родителей, так сказать, домой. Мать то спала, то была нетрезвой. Отец, в свою очередь, так плотно занимался переоформлением своей компании, что его толком и дома нельзя было застать.
Макс оказался полностью заброшенным.
Время стояло неспокойное. Многие его сверстники боялись загреметь в армию и угодить во Вьетнам, где становилось все горячее. Максу призывная повестка пока не светила, но и в колледже оставаться его тоже не тянуло.
— Мама! — сетовал он в разговорах с Джейн. — Ну зачем он мне сдался, в самом деле? Преподаватели там хуже тех, что были на подготовительных курсах, и в Испании, и даже в Хекли. Пара-тройка факультативов, а в остальном занятия — тоска смертная.
— А ты не сдавайся. Наладь как-то контакт с сокурсниками и преподавателями, и все у тебя переменится, вот увидишь, — увещевала мать в минуты просветления. — Главное, не опускать руки. Нет ничего важнее образования.
— Ладно, останусь, раз уж тебе так хочется, — шел Макс на попятную. — Только кажется мне, все это напрасная трата и времени, и денег.
— Ты поверь мне в главном, — убеждала мать. — Во взрослой жизни ты очень укрепишься, пройдя все это и дойдя до диплома. И вот увидишь, эта сила тебе по жизни ох как пригодится. А потому, сыночек, обещай мне, что обязательно останешься и дойдешь до диплома. Прошу тебя! Ну?
Не желая разочаровывать мать, он обещал.
Несмотря на некоторую отстраненность Макса, друзья в колледже у него все же были: Арчибальд Бенсон, знакомый еще по вояжу в Барселону, и Крис Гарви с Карлом Бекером. В начале десятидневных весенних каникул Крис с Карлом для прикола предложили Максу хапнуть колес. А и вправду, убудет с него, что ли?
В шестьдесят восьмом году множество студентов экспериментировали с наркотиками. В колледжах это была своеобразная часть культуры, наряду с прог-музыкой и авангардной модой.
К восторгу приятелей, Макс заглотил колеса, что говорится, со свистом. Как ни странно, при этом он впал не в эйфорию, а в глубокий сон, продлившийся двое суток кряду.
Парень проснулся полным сил и взбодренным новыми идеями. За тот десяток каникулярных дней он жадно проглотил пособия за все пять учебных курсов. При этом ему совершенно не требовалось сна — ну разве что откинуться на полчасика, не больше.
Возвратившись в кампус, он за ночь перед экзаменом по философии написал проект курсовой, предписанной профессором Робертом Фоксом, с которым, кстати, у них было внешнее сходство. Задание профессора гласило: «Написать критику на йельскую систему образования, руководствуясь “Моделями мысли” Уайтхеда». Альфред Норт Уайтхед считался лидером в области мирового системного мышления. Он обоснованно утверждал, что все знание сосредоточено в пределах и возможностях систем, в которых взаимодействуют меж собою люди. Макса в минуту озарения осенило, что главное ограничение здесь — рамки человеческой сущности.
До него дошло и то, что человек достигнет полного понимания сути, лишь полностью став человеком и допустив живые эмоции и чувства в аналитическую среду научных изысканий.
«Йельский же университет, само собой, с этой задачей не справляется, — делал вывод Макс. — Каждую дисциплину он членит на обособленные предметы и аспекты, разделяет на специальности, которые преподаватели и лекторы мусолят лишь меж собой, но никак не со всеми теми, кто находится вне этой замкнутой системы».
Парень писал, что студенты чем дальше, тем больше изучают лишь мелочи. Они отдаляются от цели Уайтхеда, суть которой заключена в понимании понимания. Готовясь к написанию курсовой, Макс параллельно закончил читать «Душу на льду» Элдриджа Кливера — историю движения «Черных пантер» и ярости ее темнокожих активистов, притесняемых ограничениями и несправедливостью законодательной системы США первой половины двадцатого века. Местами язы