— А не жидковаты автомобильные двигатели для энергетики будут? — тут же нашёл академик слабое место в моих рассуждениях.
— У нас, после войны, заводы, на которых танки делали, тоже не закрылись. Одних "тридцать четвёрок" сделали больше восьмидесяти тысяч. А у них, между прочим, двигатель, по номиналу, на четыреста лошадок. В пике — до пятисот. В киловатты перевести? Мало четырёхсот — берите судовые двигатели. Они ещё мощнее. Только я думаю, что четыре средних агрегата будут оптимальнее загружены, чем два больших. Да и профилактику проще проводить.
— В одном, Павел, вы точно правы. Большой славы такие проекты не принесут. Не хватает в них героического пафоса, и на первые полосы газет с ними тоже не попадёшь, — чуть криво улыбнулся учёный.
— Это смотря как подать, — не согласился с ним я, после недолгого раздумья, — Если под видом конверсии, то кто его знает. Можно и на первых полосах зарубежных газет отметиться, а не только наших центральных.
— Конверсия — это что? Превращение? Преобразование? — нахмурил лоб академик, услышав незнакомый термин.
— В нашем случае — перевод оборонной промышленности на выпуск продукции гражданского назначения. Разумеется, с максимально широкой оглаской в прессе. Мирная инициатива СССР, и прочие благоглупости. Впрочем, пропагандисты сами сообразят, как это лучше подать.
— Та-ак, уже теплее, заметно теплее. Можно даже сказать — горячо. Подождите-ка, так это же просто идеологическая бомба получится! Хм, времени у нас уже полвосьмого. Отлично, пойдёмте со мной. Думаю, мы успеем, — Капица резко сорвался с места, и, наклонив корпус вперёд, бодро попёр по одной из тропинок, поднимающихся в верхнюю часть парка. Наверху он осмотрел открывшуюся там аллею, и уже спокойнее пошёл в тот её конец, где виднелись люди, сидящие на парковых скамейках.
С первым мужчиной, лет тридцати пяти, академик обменялся едва заметным кивком, и уже совсем не торопясь, пошёл к старику, сидящему чуть поодаль. Тот то ли задумался, то ли задремал, опёршись на простенькую трость, и склонил голову так, что всё его лицо скрывали полы лёгкой летней шляпы. Шагах в десяти от лавочки, академик подал мне знак, чтобы я чуть приотстал, а сам, пройдя вперёд, негромко кашлянул.
— Добрый вечер, Пётр Леонидович. Давно ты сюда не заглядывал — отозвался старик, разгибая спину, и выпрямляясь, — Кто это сегодня с тобой, что-то не узнаю?
— Гость из Свердловска. В некотором роде мой коллега, хоть он так и не считает. Себя зовёт практиком, а нас клеймит теоретиками, — с лёгкой ироничной улыбкой отозвался учёный.
— Надо же. Он и тебя в теоретики записал? — слегка улыбнулся старик, и я только в этот момент понял, что вижу перед собой Косыгина. Члена Политбюро ЦК КПСС, а заодно и Председателя Совета министров СССР. Узнать его оказалось нелегко. На страницах газет и журналов, а то и на экране телевизора, Косыгин всегда выглядел, как уверенный и успешный Руководитель. В жизни всё оказалось не так. Передо мной сидел старик, не так давно перенёсший инфаркт. Выглядел он, прямо скажем, очень плохо. Вроде совсем недавно я смотрел в кинотеатре журнал, где он был бодр, весел и излучал море энергии, а теперь…
Интересная штука — инфаркт миокарда. Первую волну ужаса человек испытывает, когда его сердце останавливается, в глазах темнеет, от страха сжимаются сосуды, увеличивая и без того тяжёлое состояние. Обычно на эти мгновения приходится большинство летальных исходов. Многие инфарктники успевают увидеть и начало ослепительно белого, призрачного тоннеля, на который я уже насмотрелся за время реинкарнаций. У тех, кто выжил, очень часто чувство страха так и остаётся. Врачи даже название придумали — кардиофобия. Этой боязни подвержены многие люди. Хотя известно, что некоторые из них стараются не показывать своего иррационального страха, вполне понимая, что для него нет оснований.
Страдающим кардиофобией непросто приспособиться к нормальной жизни. Они настолько поглощены собственными страхами, что порой не обращают внимания на окружающих.
Разглядывая Косыгина, я отчаянно пытался понять — как же мне поточнее определить, насколько глубоко его затянула болезнь.
— Не только записал, но даже под это вполне обоснованную базу доказательств подвёл. Честно скажу, по ряду вопросов я сходу не представляю, что ему и ответить, — академик демонстративно развёл руки, высказывая вполне определённое недоумение.
— Ага, то есть ты сам не справился, и приволок его ко мне, — высказал предположение старик, начав проявлять подобие интереса.
— Вовсе нет. Мысли у него необычные. Полностью в твоём вкусе, — Капица неожиданно перешёл с Косыгиным на Ты, что меня изрядно поразило, — Вроде того, как за три копейки червонец заработать, да ещё и добрую славу за это поиметь.
— Ну что же. Подходи сюда, добрый молодец. Знакомиться будем, — похлопал Косыгин по лавке, обозначая мне место для визита и собеседования. Я заметил, как на следующей лавке дёрнулись и привстали двое молодых парней, но спустя секунду настороженно сели обратно.
Четыре шага. От силы три секунды. Много это или мало на принятие жизненно важного решения? Почти год я всячески скрывался, стараясь нигде не засветиться. А теперь сам же, за один день, всё это и рушу. Ощущаю себя полным идиотом.
Поначалу беседа не сложилась. Энергичное вступление Капицы наткнулось на апатию Косыгина, и академик заторопился, ещё сильнее взвинтив темп объяснений.
— Ладно, тебя я выслушал, а что твой протеже думает? — повернулся ко мне старик.
— Думаю, что подлечить вас надо, а то разговор у нас не получается, — честно ответил я про то, что видел.
— Не время сейчас, чтобы по больницам разлёживаться. Большие перемены грядут, — насупился Косыгин.
— Мне нескольких секунд хватит. Впрочем, спросите, как себя Пётр Леонидович чувствует. Он тоже сегодня приболел и хандрил. Даже от прогулки отказывался, — я повернулся к учёному за подтверждением своих слов, и понял, что учёный, увлёкшись нашей с ним беседой, он и забыл о том, что произошло у него дома. Сейчас он вспомнил то своё состояние, и скорее всего сопоставил его со своим энергичным подъёмом в гору, который он только что совершил.
— Алексей Николаевич, попробуй. Мне сильно помогло. Вроде под вечер по дому еле ползал, а тут к тебе на гору, как молодой сайгак прискакал, — описал академик свои ощущения.
— И что, вылечился за несколько секунд? — не поверил Косыгин.
— Секунд пятнадцать он тебя за руки подержит, а уже где-то через минуту — две тебя начнёт отпускать. У меня и шея, и поясница прошла. Да ты попробуй, не убудет же, — настаивал учёный, заметив сомнения на лице старика.
— Смотри, Пётр, если это окажется глупой шуткой, я рассержусь, — Косыгин поджал губы и бросил на меня недоверчивый взгляд.
На вопросительный взгляд академика, я успокаивающе кивнул.
— Должно помочь. По крайней мере, чувствовать себя станете значительно лучше, обещаю, — вмешался я, и вытянул перед собой обе руки, предлагая начать.
Как обычно я прикрыл глаза, а когда снова их открыл, мы оказались уже вшестером. Вплотную к скамейке подтянулась косыгинская охрана, и если бы не вмешательство Капицы, то они меня бы точно нейтрализовали уже, как минимум. Желание такое на лицах телохранителей читалась явно, и скрывать его они не собирались.
— Дышать легче стало, и грудина не так болит, — спустя долгую минуту томительного ожидания заметил Косыгин, — Интересные методики вы начали разрабатывать.
— Как же, мы. Мне самому вот он загадку задал. Отказался объяснять, как он это делает, — обрадовано откликнулся академик, сильно переживавший за результат, — Сказал, что подсказку даст в конце прогулки, если сам не догадаюсь.
— Посмотрим, как на меня его лечение подействует, если что, и я с вами в угадайку сыграю, — улыбнулся Косыгин, жестом отпуская охрану, — Так что там у вас с конверсией?
Идею объясняли в два голоса. Премьер, как я его про себя окрестил, недаром сам себя называл — Главный инженер Советского Союза. Для начала он переориентировал нас на двигатели от Т-54, которые массово снимали с вооружения, и пообещал узнать, как обстоят дела с производством более мощных, от Т-62.
К счастью, мне не пришлось долго объяснять преимущества блочной компоновки. Весь агрегат мы планировали запихнуть в обычный железнодорожный контейнер. Это решало массу транспортных проблем, а сроки ввода такой электростанции в строй сокращало до одного дня. Грубо говоря, контейнер можно было выгрузить на ровную площадку, и подвести необходимые трубы и провода. Северный вариант легко снаружи обшить утеплёнными панелями.
— А что, очень неплохо себя чувствую, — сказал в заключение Косыгин, встав со скамейки и сделав несколько разных разминочных движений руками. — Мой ответ на твою загадку неправильный, наверное, но я бы твоё лечение назвал шаманством.
— На самом деле ответ очень хорош. По крайней мере, суть верно ухвачена, — не смог я сдержать ухмылки, заметив, как академик меняется в лице.
- Да. Так точно. Понял, всю пятёрку послезавтра отправим на Кубу, — полковник сел в кресло, с которого он вскочил, узнав, кто с ним разговаривает. С раздражением скомкав насквозь промокший носовой платок, он с треском открыл новую упаковку и вытер вспотевшее лицо. День с самого утра не задался. Раньше он за год службы не имел такого количества неприятных разговоров с начальством. Все хотели подробно знать, что же всё-таки произошло в Алуште, и как этот чёртов спортсмен смог смыться оттуда, да ещё вместе с женой. Дальнейшую разработку объекта ему сегодня успели запретить целых три раза.
В Москве тоже не всё было гладко. Анастас Иванович выпытал у сына, кто и как мог от него узнать про Уральца. Затем все добытые сведения были доведены до сведения одного из замов Устинова. Не прошло и часа, как один чересчур ретивый контрразведчик краснел и бледнел перед своим начальством, после его вызова "на ковёр". Как говорят сами военные, армия без разведки — слепа, без контрразведки — беззащитна. Вот только защита интересов армии не предполагает необходимости калечить членов Сборной СССР, особенно перед Чемпионатом Европы. Мнение ретивого офицера, что он беспокоился за секретность, кроме того было задание плотнее привлечь парня к работе, а руки — ноги — это не голова, его начальство не приняло. Одним буханьем начальственного кулака об стол в этот раз дело не ограничилось. Влепили "строгач".