Я открываю рот, чтобы ответить, но Джордж перебивает:
— Леди ранила меня, как всегда, — подмигивает он. — Но мы же друзья, верно?
Они с Антонией смеются, а я наблюдаю за этим, будто в замедленной съемке. Не могу точно объяснить, что творится внутри, но ощущение такое, словно что-то внутри меня что-то холодеет, разрастается, а после рвется на части.
Во мне снова поднимается гнев, острый и едкий.
— Мы не друзья, — говорю я ему. — И если не хочешь, чтобы я подала на тебя жалобу, оставь меня в покое.
— Ого, Ви, — говорит Антония, нахмурившись, словно я специально испортила ей веселье. — Что-то случилось или…?
— Ничего, — его улыбка застывает на месте. — Понял, Ви. Моя вина. Никогда не знаешь, кто способен оценить шутку.
Тревога в моей груди пускает корни, расцветает и тут же начинает гнить. Я резко отворачиваюсь, сославшись на необходимость принести что-то для Баша.
— Извини ее, — тихо говорит Антония, когда я отхожу. — Она просто такая.
Я уже почти скрываюсь из виду, но вдруг останавливаюсь, как будто меня ударили под дых.
— Не беда, — отвечает Джордж. — Виола славится своей… несдержанностью.
— Да уж, можно и так сказать, — Антония смеется, и у меня скручивает живот.
— Ей повезло, что у нее есть такая подруга, как ты, — добавляет Джордж.
— Ой, перестань, — Мне не нужно смотреть, чтобы понять, что Антония снова улыбается своей фирменной улыбкой. — Как вам ярмарка?
Они продолжают болтать, а я спешу прочь, ощущая, как боль постепенно превращается в тошноту.
Она извинилась за меня?
Я просто «такая»?
Конец лета на RenFair должен был стать чем-то веселым. Парад! Мы поднимаем тосты с индейкой за наш успех! Мы притворяемся, что сражаемся друг с другом на мечах! Мы фотографируемся вместе и обещаем быть на связи, хотя через неделю все сведется к мемам в группе на Facebook, которые выкладывает взрослый мужик по имени Кевин.
Но вместо радости к концу дня я ощущаю лишь пустоту и тошноту, словно кто-то воткнул мне нож в спину. Однако если я попробую объяснить это вслух, это прозвучит совсем не так. Как и в случае с Мэттом Дасом и остальными членами нашей группы ConQuest: я всегда кажусь той, кто портит всем настроение, а Антония — той, кто умеет быть милой. Умеет нравиться людям.
Вот только… почему? Почему она так поступает? Ей ведь тоже приходится слышать от парней те же неуместные шутки, что и мне, и читать те же мерзкие комментарии в интернете. Мы с ней находимся в одних и тех же условиях, так почему она не понимает, что ненормально, когда люди ведут себя так, будто я нечто, что они имеют право контролировать? Улыбнись, Ви, тебя нужно укротить…
— Ты в порядке? — спрашивает Баш, когда мы садимся обратно в мою машину.
— Да. — Я сглатываю и сажусь за руль. Антония ведет себя так, словно все в порядке. Она вынимает мой телефон из зарядки и подключает свой, что в обычный день меня бы не задело, но сейчас это как соль на рану.
— Круто, конечно, продолжай, — саркастично бормочу я.
— Что?
— Ничего.
Когда мы наконец доезжаем до дома, Баш сразу выпрыгивает, потому что его социальный календарь, как и всегда, требует, чтобы он был где-то через десять минут или и того меньше.
— Ты сможешь меня отвезти, правда? — выкрикивает он на ходу.
— Не задерживайся, — кричу я ему вслед. Мне нужно срочно избавиться от этих шароваров.
— А после ты отвезешь меня домой? — спрашивает Антония с заднего сиденья. — Не хочу идти пешком.
О, прекрасно.
— Рада быть твоим водителем, — бормочу я.
Она ловит мой взгляд в зеркале заднего вида.
— Ладно, а это сейчас что было?
— Что?
— Мой дом, вообще-то, в двух кварталов отсюда, Ви. Если это так трудно, я пройдусь.
— То есть, если я предложу тебе пройтись, я буду стервой, да? — спрашиваю я, чувствуя, как по коже расползается раздражение. — Даже после долгого дня, когда я просто хочу вернуться домой и переодеться?
— Эм, ты не единственная, у кого был длинный день, — она хмурится.
— О, конечно, как я могла забыть. — Я чувствую, как злость выходит из-под контроля. — Ты ведь целый день была занята важным делом — успокаивала тех, кого я якобы терроризировала.
— Ух ты, — она выпрямляется и открывает дверь машины, покачивая головой. — Похоже, у тебя и правда сегодня дурное настроение.
— Интересно, с чего бы это, — бормочу я себе под нос.
Она делает шаг, как будто собирается уйти, но затем передумывает и останавливается возле моего окна.
— Я тебе не враг, Ви.
«Но ты мне и не союзник», — с горечью думаю я. Злость снова вспыхивает внутри, а затем оседает, превращаясь во что-то еще более тяжелое.
— Я просто устала, — говорю я ей. — Раздражена. На нервах.
— Может, стоит попробовать быть немного добрее? — предлагает она игривым тоном, но все, что я слышу, — это пассивно-агрессивное напоминание о том, что она сожалеет. Она будто бы извиняется, но, конечно же, не передо мной. Она извиняется за меня. Извиняется за то, что я такой ужасный человек. За то, что не может меня изменить. За то, что она вообще со мной дружит. — Может, часть твоего стресса исчезла бы, — добавляет она, — если бы ты просто позволила людям быть собой, не угрожая на них пожаловаться.
Я открываю рот, чтобы возразить, что это была не угроза, но понимаю: даже если я и подам жалобу на Джорджа, ничего не изменится. Он ничего «такого» не сделал — вот и вся суть. Как он это называл? Шутка, да? А настоящая шутка в том, что стоять слишком близко или игнорировать слово «нет» — это даже не преступление. Это просто… «парни — есть парни». Не уверена, что смогла бы объяснить это лучше, чем просто сказав: «он доставляет мне дискомфорт».
Но мне казалось, что хотя бы моей лучшей подруге не нужно ничего объяснять.
— Увидимся завтра? — говорит она с улыбкой.
Прежде чем я успеваю ответить, из дома вылетает Баш, крича так, будто я его личный водитель.
— Поехали! — командует он, слегка подтолкнув меня.
— Извини, Антония, мне надо…
— Ничего страшного. До встречи! — кричит она нам обоим.
Я выезжаю с подъездной дорожки, и она машет нам вслед. Видимо, все в порядке.
(Ведь все в порядке, да?)
Джек
— Итак, колено, — говорит доктор Барнс. — Повреждение очень серьезное: разрыв передней и задней крестообразной связок, мениска — полный набор. Я сделал все, что мог, но потребуется время, прежде чем мы сможем начать реабилитацию.
Я отключаюсь, пока он говорит о шести неделях на костылях, о том, что полное восстановление займет восемь, а то и двенадцать месяцев, и о трудностях с возвращением подвижности, учитывая состояние колена. Хорошая новость заключается в том, что я молод и здоров, а также у нас есть отличная физиотерапия и нет причин, по которым трансплантат не сможет прижиться. Он говорит, что важно сохранять оптимизм и не торопиться, если я хочу снова нормально использовать колено не только для футбола, но и для повседневной жизни: ходьбы, бега, любых активных упражнений.
— Я не могу предсказать будущее, но если ты будешь работать, то пожнешь плоды. Джек, я знаю, что это очень сложно. Твои мама и папа полностью тебя поддерживают, мы уже обсудили с Эриком график твоих занятий, и, честно говоря, не переживай из-за этого, сынок. Это просто жизнь.
Я моргаю и перевожу взгляд с доктора Барнса на отца.
— Могу ли я по-прежнему ходить на тренировки с командой? — спрашиваю я.
Доктор Барнс понимает, что я не прошу о чуде. Я просто хочу быть рядом с командой как их капитан. Как выпускник. Я прошу: пожалуйста, не отнимайте у меня все, не сейчас. Не вот так, одним махом.
— Джек, — начинает моя мама со страдальческим выражением лица, но отец качает головой, отчего она замолкает.
— Конечно, — говорит он, а доктор Барнс опускает взгляд на свои руки. — Конечно.
— Чувак, — говорит Ник, приехавший навестить меня через несколько дней после операции. — Ты выглядишь…
Он бросает взгляд на крошки на моей рубашке, которых там предостаточно. Я ем чипсы на диване, где теперь сплю и практически живу, поскольку подниматься по лестнице в спальню на костылях мне слишком тяжело.
— Ты неважно выглядишь, брат, — констатирует он с сочувствием.
— Я в порядке. — На самом деле это означает, что я чертовски зол и полон обиды. Я не знаю, каким, черт возьми, будет мое будущее. Моя девушка отвечает лишь на каждое третье сообщение, и, похоже, она делает это нарочно. Сегодня утром Ви Рейес написала мне черт знает что о встрече выпускников. Единственное, что радует — она, похоже, так же несчастна, как и я. Но неважно, насколько отстойна загадочная жизнь Ви, у меня есть мама, которая говорит о возможных специализациях так, будто моя футбольная карьера закончена. И в то же время отец присылает мне множество cтатей с исследованиями о разрывах крестообразных связок, словно это всего лишь временное явление.
«Иллирия все равно даст тебе шанс», — говорит он, — «если ты просто покажешь им, что c тобой все в порядке. Если ты захочешь вернуться, то просто вернешься». Видеть и воплощать, восклицательный знак! Просто представь, что ты не прикован к дивану — это же так просто! Заставь себя подняться, Джек, даже если каждое движение дается с трудом! Даже если все, чем ты был раньше, исчезло!
Но вслух я говорю:
— Не знаю. Мне скучно.
— А-а, — облегченно кивает Ник, поскольку я не сказал чего-нибудь более мрачного. По всей видимости, я ответил правильно. И вообще, это правда. Прошла всего неделя, а меня уже тошнит от сериалов на Netflix, да и домашку долго не поделаешь, иначе просто сойдешь с ума. Прямо сейчас я должен быть на поле, но поскольку о футболе не может быть и речи, а с Оливией все непонятно, большая часть моих обычных занятий отпала.
— Я так и думал, — говорит Ник. — Где твой ноутбук?
Я напоказ роюсь в карманах и нахожу его под диваном.
— Вот. Только не говори, что это порнуха.