— Очень полезно, Себастьян, спасибо…
— Просто скажи ему сейчас, — настаивает Баш. — Признайся, что ты — настоящий Цезарио и что…
— Что именно? Что я просто врала ему все это время? — Я откидываюсь на спинку кровати и издаю стон. — Мне не стоило соглашаться на этот турнир. И на квест с ним не надо было соглашаться. И…
— Ладно, хватит, — перебивает Баш, пнув меня по щиколотке, за что я тут же пинаю его в ответ. — Ай, Виола…
— Мне просто нужно передумать и сказать «нет», так ведь? Я просто скажу «нет».
Кажется, я уже придумала решение, учитывая, что Джек сначала спросил меня (Ви, девушку, очевидно, полную идиотку), а потом Цезарио (гуру виртуальных рыцарей, который тоже я). Но к тому моменту, как он сообщил, что уже записал меня, было слишком поздно объяснять, что я на самом деле думаю, а именно: О БОЖЕ, НЕТ, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО.
— Если ты передумаешь, он просто попытается убедить того, кого считает настоящим Цезарио, а это, напомню, я, — говорит Баш, и я понимаю, что упустила какую-то часть этой истории. — И если он так настойчив, как ты говоришь…
— Он такой, — соглашаюсь я. В последнее время Джек действительно стал более упорным, и, вероятно, это моя вина. Разве прежний Джек Орсино додумался бы составить бюджет? Или подробный список школьного оборудования? Мне стоило довольствоваться тем, что я выполняю всю их работу. Все было проще, когда я могла наблюдать за некомпетентностью окружающих и самостоятельно решать, как все должно быть сделано. — Да, ты прав, он наверняка попытается убедить тебя лично.
ГЕРЦОГОРСИНО12 практически умолял. Ему так хотелось двигаться вперед в чем-то, что выходит за рамки футбола, и в этом, черт возьми, есть и моя вина. (Почему я просто не могла заткнуться?!)
— Итак, — говорит Баш, — ты выбираешь признаться или…
— Или. — Я резко сажусь, задев его плечом. — Или…?
— Никакого «или», — поправляет он. — У тебя нет нескольких вариантов. Есть лишь один вариант, и это…
— Ты, — меня осеняет. — Я просто научу тебя играть в игру, как будто ты — это я!
— Что? — громко восклицает Баш, но, боже мой, это гениальная идея.
— Ты можешь сыграть на турнире вместо меня! — Не могу поверить, что не додумалась до этого раньше. — К тому времени мы с Джеком почти закончим квест, так что…
Глаза Баша вылезают из орбит от шока. Или от чего-то другого.
— МАМА! — внезапно орет он, вскакивая с места и выбегая из моей комнаты.
— Эй, Баш! — Вот маленький придурок. Я бросаюсь за ним по лестнице, и мы оба с шумно спускаемся вниз. — Клянусь богом, если ты сделаешь из этого…
Баш резко останавливается. Я врезаюсь ему в спину и чуть не падаю, споткнувшись и ударившись голенью о деревянную ножку шкафчика в коридоре. Из моих уст вырывается поток проклятий.
— Ох, — говорит Баш. — Извини.
— Ты действительно должен извиняться, — ворчу я, ощущая, как на ноге начинает набухать синяк размером с Плутон. — Ты что, с ума сошел? Ты же не можешь бежать к мамочке каждый раз, когда…
Но тут я осекаюсь, потому что Баш разговаривает не со мной. И не с мамой.
— Привет, ребята, — говорит пастор Айк, слегка улыбаясь. — Что-то случилось?
Когда я впервые встретила пастора Айка, подумала: «Ладно, я понимаю, в чем его привлекательность». Он не типичный мамин парень — то есть, не похож на телевизионных детективов, — но я могу понять, почему он может кому-то нравиться. В нем есть что-то мальчишеское: словно он целыми днями держит в руках музыкальные инструменты, легкая сутулость и растрепанные светло-русые волосы с вкраплениями седины. Он смеется робко и делает паузы перед ответом, что делает его понятным и немного рассеянным. И, конечно, я его ненавижу.
Ну ладно, я не ненавижу его. Я ненавижу саму идею его существования по понятным причинам. Например, он сидит за нашим обеденным столом, которым мы почти никогда не пользуемся, да еще и на стуле напротив меня, на котором обычно никто не сидит. Он, похоже, не понимает, что приглашать посторонних на ужин — совсем не в духе нашей семьи. (Все трое из нас находятся где-то в спектре «непригодных для компании» людей, и любые наши попытки вести себя по правилам приличия заренее обречены на провал.)
Кроме того, мама в последнее время стала гораздо жизнерадостнее, что жутко раздражает. Не потому, что я хочу, чтобы она была несчастной, конечно. Просто странно видеть, что рядом с пастором Айком — ну ладно, Айзеком, — она стала кем-то, эм…
— Ви, как тебе паста? Это ее любимое блюдо, — лепечет мама на одном дыхании, наклоняясь к пастору Айку. Он вежливо улыбается мне, а затем с гораздо более теплой улыбкой смотрит на нее, пока она продолжает болтать.
Это было бы мило, если бы мама всегда была такой нервной. Но моя мама — холодная феминистка, которая считает, что большинство людей глупы, а мужчины — бесполезны. Она едва ли умеет нормально готовить, и эта «паста» — по сути запеченные макароны с сыром, которые мы с Башем едим минимум раз в неделю, потому что у нее постоянно дедлайны и нет времени на кулинарные шедевры. Если присутствие пастора Айка означает, что наша семья внезапно станет зависеть от мнения мужчины (Баш не в счет), то я не думаю, что я этого хочу.
— Отлично. На вкус как века неоплачиваемого женского домашнего труда, — говорю я, и моя мама хихикает, поскольку ей очень некомфортно. Пастор Айк бросает на меня странный взгляд.
— В общем, — объявляет Баш, — у нас с Ви этическая дилемма.
— Это не так, — отвечаю я, потому что, если он решил обсудить это c тем, кто привык использовать псалмы как оружие, то у нас уже есть Лола. — Не обращайте на него внимания, — говорю я пастору Айку. — У него слишком бурная фантазия. На грани бреда.
— Что происходит? — спрашивает мама, аккуратно накручивая пасту на вилку.
— Ничего, — отвечаю я в тот же момент, когда Баш заявляет:
— Ви — мошенница.
— Я не мошенница…
— Именно она, просто не очень успешная…
— Так ты собираешься рассказать нам, почему ты засиживаешься по ночам? — спрашивает мама, наконец сбрасывая образ идеальной хозяйки и смотря на меня взглядом «у меня степень магистра журналистики, Виола, не испытывай меня». — Не думай, что если я ничего не сказала, значит, я ничего не заметила.
Я напрягаюсь. Мне не нужно, чтобы пастор Айк набросился на меня вместе с моей матерью и братом.
— А как же доверие к моим решениям? — возражаю я. — Возможность попрактиковаться перед независимой взрослой жизнью?
— Вот поэтому я и не вмешиваюсь. Но мне кажется, доверие к твоим решениям подразумевает, что ты принимаешь их с умом.
Мама бросает на меня предостерегающий взгляд.
— Это действительно ерунда, — говорю я раздраженно. — Я просто… Мне нужна помощь Баша кое в чем, а он не хочет.
— В чем помощь? — спрашивает мама.
— Ни в чем, — говорю я, когда Баш добавляет:
— В преступном сговоре.
— Это не сговор!
— По крайней мере, я — приложение, — настаивает он, перекрикивая мой громкий стон.
— Я думаю, ты имеешь в виду «сообщник»…
— Так ты признаешь это! — победно вопит он.
— Кхм-кхм, — громко перебивает нас мама, и тут все одновременно замечают, что пастор Айк тихо хихикает, опустив голову.
— Что-то смешное? — спрашивает она его голосом, звучащим… Ну, очень по-мамски.
Он кашляет.
— Да. Извините. Немного.
Я бы с удовольствием продолжала злиться на него, но он выглядит по-настоящему смущенным, словно на самом деле надеялся, что его не заметят.
— Пожалуйста, — ворчит моя мать. — Просвети нас.
— Это просто очень мило, — говорит пастор Айк. — То, как вы хорошо знаете друг друга.
— Мы живем вместе, — отвечаю я. Мама бросает на меня взгляд «будь добра, следи за тоном».
— Это еще ни о чем не говорит, — продолжает пастор Айк. — Я видел множество семей, которые ужинают вместе, не говоря ни слова. А в вашем случае совершенно очевидно, что вы друг друга действительно любите.
— Сегодня утром Ви назвала меня идиотским клоуном, — вставляет Баш.
— Это правда, — подтверждаю я. — Я так сказала, и он действительно такой.
— И это мой выбор, — настаивает Баш.
— Вы оба клоуны, — говорит мама.
Пастор Айк снова улыбается.
— Прекрати, — говорим мы ему хором.
— Видите? Это мило, — пожимает плечами пастор, и мама слегка шлепает его по руке.
— Не называй нас милыми…
— Мы не милые, — соглашаюсь я.
— С эстетической точки зрения, это больше похоже на любовное противостояние, — вносит свою лепту Баш.
— М-м, — отвечает пастор Айк. — Ну, в таком случае, мои извинения.
— У тебя есть какие-нибудь советы для моих грешных детей? — спрашивает мама.
— Профессиональные. Как человека духовного.
— Только не цитируйте мертвых белых мужиков, — добавляю я. Мама пинает меня под столом. — Что?
— Ну, — говорит пастор Айк, вытирая рот салфеткой и откидываясь на спинку стула. — Обычно честность — лучшая политика…
— Ха, — восклицает Баш, размахивая вилкой.
— …но, — продолжает пастор Айк, — в социуме ложь имеет определенную антропологическую ценность. Особенно, если она предотвращает боль или оскорбления.
— Ха-ха, — сообщаю я Башу и добавляю пастору Айку: — Теперь скажите ему, что любить свою сестру означает иногда делать ей маленькие одолжения.
— Чтобы избежать боли или оскорбления? — осторожно уточняет пастор Айк.
— Да, почему бы и нет, — отвечаю я, отправляя в рот еще один кусок пасты, замечая, как мама, сидящая напротив, хмурит брови.
— Ну, в конечном счете, ты не можешь контролировать никого, кроме себя, — говорит пастор Айк. — И я считаю, что ты получаешь в этой жизни то же, что отдаешь.
— Что посеешь, то и пожнешь? Очень по-библейски, — замечаю я.
— Это древняя мудрость, — возражает он. — Я не думаю, что ты всегда получаешь это обратно сразу. Иногда требуется много времени, целая жизнь, чтобы вернуть то, что ты отдаешь другим. В лучшем случае это — любовь. — Он смотрит на мою маму и быстро, виновато, отводит взгляд. — В других случаях — порядочность, дружба, доброта…