— Нет, не можешь, — шепчет он мне на ухо.
— К тому же, я едва тебя знаю.
— О, Виола, перестань. — Я чувствую, как вздрагивает его горло, когда он сглатывает. — Это неправда, и ты это знаешь.
Я не знаю, как или когда я тянусь к нему. Как мои пальцы вдруг оказываются на его толстовке, а мои предплечья прижимаются к его груди. Почему я дышу с ним в унисон, как будто мы это репетировали. Как будто каждый предыдущий контакт был лишь подготовкой — репетицией этих ощущений и того, насколько близкими мы могли бы стать в один прекрасный день.
— Это глупо, — выдыхаю я, сама не зная, говорю ли я о том, что мы стоим посреди улицы, или о чем-то другом.
— Да, — соглашается он серьезно. — Очень.
— Ты знал, когда звонил мне…?
— У меня были чувства. Много чувств. Но я не был уверен насчет твоих.
— А какие у тебя?
Он поднимает мой подбородок, почти касаясь моих губ.
— Ну что ж, — его голос становится тихим, губы на расстоянии миллиметра. — Ты почти все поняла правильно, Виола. Но я не так боюсь начать все сначала, как ты думаешь.
— Забавно, — проглатываю ком в горле. — А я немного в ужасе.
— Ты? — Он качает головой. — Ты ведь ничего не боишься. Никого.
— Хочешь сказать, что я ни для кого не бываю приятной?
— Нет. Ты просто не пытаешься никому понравиться. Это не одно и то же.
Его нос касается моего, и я едва приоткрываю губы, но тут же закрываю их.
— Ты ждешь, — замечаю я, осознавая, что он ни на шаг не двигается вперед. Он просто стоит, держа меня в объятиях, почти касаясь губами, но не совсем. Не до конца.
Он только пожимает плечами:
— Не думаю, что ты уже достигла того же уровня, что и я.
— И где именно это находится?
— Встретимся на середине и выясним.
Я резко выдыхаю, и напряжение между нами искрит, словно статическое электричество. Но он не знает о Цезарио. Не догадывается, с кем на самом деле все это время говорил.
«Просто скажи ему», — шепчет мне в голове голос Баша. — «Скажи, пока не стало слишком поздно».
— Что ты собираешься делать? — спрашиваю я, пытаясь рассуждать здраво. — С коленом? С Иллирией?
— Поразмысли об этом, — пожимает плечами Джек.
— Ты серьезно?
— Конечно, нет. Ты права, выбор за мной, — говорит он, наклоняясь ко мне, слегка покачиваясь, словно волны прилива толкают его вперед, но затем передумывает.
— Ты не готова, — говорит он, отстраняясь.
Я невольно тянусь к нему, словно притянутая гравитацией на его орбиту.
— Но я буду рядом, — добавляет он. — Если и когда ты будешь готова. Это не разовое предложение, знаешь ли.
— Собираешься нанять кого-то еще, чтобы он попытался заглянуть мне в голову? — шучу я, чувствуя раздражение, но скорее из-за самой себя.
— Нет. Я знаю, что у тебя на уме. И я хочу чего-то другого.
Это ранит меня. Я разрываюсь на части. «Джек, я должна тебе кое-что сказать…»
— Джек… — начинаю, но он качает головой. Его рука осторожно отпускает мои волосы, а пальцы скользят вниз, легко касаясь моего плеча, затем задерживаются на моих костяшках. Это движение такое внимательное, такое терпеливое, что у меня щемит в груди.
— Я ценю твою помощь, — говорит он. — Мне кажется, ты уже открылась мне больше, чем обычно, и для меня это многое значит. Но… — он касается края моей ладони, затем слегка пожимает плечами. — Я не хочу давить на тебя, заставляя делать то, чего ты не можешь мне дать.
Я не знаю, как это объяснить, но я понимаю: он имеет в виду меня, настоящую меня. Не меня-Цезарио, не меня — члена студенческого совета. Не меня в хорошие дни, когда я сговорчивая и улыбаюсь. Не частичку меня.
Он имеет в виду меня всю. Все версии.
— Джек, — говорю я отчаянно, — ты же знаешь, что я такая … стерва, верно?
Он тихо фыркает:
— Конечно, Ви. Если это означает, что ты никогда не сдаешься. Никогда не признаешь поражение. Никогда не уступаешь только потому, что кто-то этого от тебя ждет. — Его рука все еще рядом с моей. — Если это делает тебя стервой, Ви, тогда ладно, я надеюсь, что ты никогда не изменишься. Более того, я надеюсь, что ты изменишь меня. Мне нравится думать, что ты уже это сделала.
Эти слова пронзают меня, как удар.
— Но знаешь, — говорит он, собираясь меня отпустить, — давай просто уйдем с дороги, а потом…
Я сжимаю его руку и тяну обратно. Он резко поворачивается, чуть не падая:
— Ви, ты…
Это неуклюже, я знаю. Я обвиваю его шею руками и практически касаюсь его губ своими — и то, что я делаю, — так беспорядочно. Несмотря на все, что я знаю о романтических сюжетах или жизненных аспектах в теории, на деле я не умею целоваться. Не так, как мне бы хотелось поцеловать Джека Орсино — всем сердцем.
Смех, который вырывается из его губ прямо в мои, почти ошеломляет меня своей нежностью. Он мягкий и пронзительный, искренний и свободный. Он обнимает меня за шею, испытывая облегчение, удивление и беспомощную нежность, и я чувствую радость, перетекающую от него ко мне.
— Просто, чтобы ты знал, — говорю я, отрываясь на секунду, чтобы упрекнуть его, — это не значит, что я…
— Значит, — прерывает он и целует меня снова.
На этот раз это происходит медленно и серьезно, как будто он точно знает, что это значит для нас обоих, и планирует сделать это правильно. Его пальцы касаются моих щек, скользят по линии подбородка, запутываются в волосах, а после замирают на шее. И только когда вдали вспыхивают фары, я возвращаюсь в реальность, дергая его к тротуару, и мы едва успеваем убраться с дороги.
Я задыхаюсь от смеха, хохот Джека разрывает тишину ночи.
— Пойдем, — говорит он, обнимая меня за плечи. — Я провожу тебя до машины.
— Что? Но…
— У нас есть завтра. И послезавтра. И еще день после. — Мы спотыкаемся на ходу, и он целует меня, безнадежно пытаясь подобрать слова между поцелуями.
— Джек, мне надо тебе кое-что сказать…
Но слова застревают у меня в горле. Я не могу так с ним поступить.
Я не могу быть той, кто расскажет ему, что все это было нереальным. Не сейчас.
— Я знаю, — говорит он, но на самом деле это не так. Он не может знать. Он никак не может почувствовать все то, что творится у меня в груди — уродливое, громкое и яркое. Но потом он открывает дверь моей машины, шутливо пристегивает меня ремнем безопасности и выводит на влажном стекле: «ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ, ВИ РЕЙЕС».
Я знаю, что эта надпись будет там утром, и так будет до тех пор, пока я не сотру ее начисто. До тех пор, пока не испорчу ее, что, конечно, рано или поздно произойдет.
Потому что я собираюсь ему сказать. Я должна ему сказать.
Но не раньше, чем он поцелует меня через окно в последний раз, и я подумаю: «Ладно, мам».
Ладно, может быть, ты была чуть-чуть права.
Джек
— Черт, меня убили, — хмурится Курио, когда его рыцарь (которого я, имея некий опыт, посоветовал ему не называть своим именем) получает удар в грудь посохом мага. — Черт, это было жестоко.
— Я же тебе говорил, — вздыхаю я, — если бы ты просто кликнул мышью, чтобы увернуться…
— Ты нихрена мне не сказал, Орсино…
Подняв взгляд, я замечаю, как Ви наблюдает за мной с ее обычного места за лабораторным столом. Я подмигиваю, и она издали тихий вздох, хотя я все равно замечаю на ее губах легкую улыбку.
— Удивительно, что это не запрещено на школьных компьютерах, — комментирует Курио будничным тоном, не подозревая, что с момента, как я поцеловал Ви Рейес два дня назад, вся Вселенная изменилась. — Значит, Твиттер заблокирован, но в игры можно играть сколько угодно?
— Ну, это познавательно, — отвечаю я. — Практически введение в компьютерные науки.
— Ты же знаешь, что у нас есть курс по компьютерным наукам, да?
— Что, серьезно? — Черт, наверное, мне стоило внимательнее выбирать факультативы. — Впрочем, это ведь не ракетостроение, Курио.
— Может, для тебя и нет. — Он вытягивает ноги и поворачивается ко мне. — Но это не совсем то, о чем я говорил.
— Ты же сказал, что хочешь отвлечься от всего. — Он поймал меня на пути в комнату для совета, где я работал над нашими турнирными плакатами. — И, кстати, — добавляю я, указывая на его аватар, возвращающийся в Камелот, — я не могу позволить тебе позорить меня на турнире.
— Я точно опозорюсь, — уверяет Курио, — но если это ради благой цели…
— Ради моего эго? Определенно.
Он смеется:
— Приятно видеть, что ты немного расслабился. Я так понимаю, ты уладил вопрос с Иллирией?
Издалека я замечаю, что Ви перестала лихорадочно щелкать клавиатурой ноутбука.
— Честно? Пока нет. — Я стараюсь говорить бодрым тоном, что оказывается даже проще, чем я ожидал. — Но посмотрим, что они мне ответят.
— Что ты им написал?
— Правду. — Я хочу, чтобы это звучало спокойно, хотя на самом деле чувствую себя не так. В ответе я написал, что реабилитация идет неплохо, но прогресс все еще медленный, и я не уверен, что буду готов к плей-офф. Я приложил письмо от Эрика и доктора Барнса, в котором говорится, что я, вероятно, смогу вернуться в форму через восемнадцать месяцев. Добавил, что если этот срок слишком долгий для них, что ж, я понимаю и желаю им удачи.
«Иллирия — моя мечта», — написал я. — «Это не изменилось, но я понял, что не могу давать обещаний в отношении того, что не могу контролировать. Я буду придерживаться плана тренировок, назначенного моими врачами, и продолжу проходить курс физиотерапии с такой же самоотдачей, с которой я выступал в течение четырех сезонов в команде Мессалины. Я могу обещать лишь, что если Джек Орсино — тот игрок, который вам нужен, я останусь им и вернусь следующей осенью. Но если вы предпочитаете судить обо мне по состоянию колена или по рискам, связанным с ним, я пойму, если вы решите пойти в другом направлении».
Можно сказать, я дал им возможность от меня отказаться. Надеюсь, что они ей не воспользуются, но теперь эта мысль не кажется мне такой пугающей, как раньше.