Эти рассказы вовсе не предсказания. Автор первый удивится, если они обернутся пророчествами, совпадут с реальными событиями будущего. То же относится и к другим моим книгам.
Их основной мотив — “что будет, если”, их основной предмет — возможные перемены в технологии и культуре. Некоторые из моих фантазий никогда не сбудутся, другие — сбудутся непременно; я имею в виду межпланетные полеты.
Сначала я и в самом деле собирался пророчествовать и даже составил таблицу, пытаясь охватить ею псевдоисторию ближайшего будущего. Я часто обращаюсь к ней, работая над новыми вещами, время от времени вношу изменения. Саму идею такой таблицы я украл у мистера Синклера Льюиса — он придумал страну Виннемак и его столицу Зенит и снабдил книгу архивными документами, картами и подробнейшими планами. Для многих и многих Зенит мистера Льюиса стал реальнее, чем какой-нибудь городок Среднего Запада.
Итак, я решил, что такой творческий метод мне подходит и стянул идею. Теперь я рад случаю публично покаяться.
В 1940 году таблицу увидел Джон В.Кэмпбелл-младший и настоял на публикации в своем журнале. Я сопротивлялся, полагая, что опубликованная таблица стеснит меня, помешает писать вещи, которые в нее не влезут. А теперь я не могу без нее обходиться, и Фантастическая “история будущего” для меня так же реальна, как Плимутский Камень.[40]
Этот цикл рассказов я начал писать лет десять назад. В смысле Технологического прогресса это десятилетие стоило всего девятнадцатого века. Публике даже приелись ужасные пророчества фантастов. В моей таблице можно найти “ракетное ружье” — я отнес его на сто лет вперед, но уже во Второй Мировой войне немцы применили что-то в этом роде. Первый полет на Луну я отнес к 1978 году, но уже теперь понимаю, что он, скорее всего, совершится гораздо раньше.
А вот что вышло с рассказом “Взрыв всегда возможен”.[41] Я написал его через пару месяцев после первых известий о расщеплении урана и задолго до Манхэттенского проекта.[42] От написания до публикации — несколько месяцев, но за это время рассказ успел безнадежно, устареть. Многие технические детали кажутся теперь наивными, но я совершенно уверен, что основная идея рассказа актуальна и сейчас, атомная энергия до сих пор таит в себе ужасную опасность для человека и цивилизации. И все-таки люди продолжают с ней возиться.
Детали меняются — процесс продолжается. Технология идет вперед — люди упираются. Недавно я насчитал в одном киоске сорок астрологических журналов и ни одного астрономического. Всего триста лет прошло от Плимутского Камня до овладения атомной энергией, от свайных построек до ватерклозетов и центрального отопления. Но даже когда человек ступит на Луну, его мышление мало изменится.
Но он велик, этот век; такого еще не знала наша неустанно вертящаяся планета. Иногда он бывает смешон, чаще — трагичен, но неизменно — чудесен. Перед лицом будущего наши кошмары могу оказаться сущей чепухой. Но что бы нас ни ожидало, хорошее или плохое, я надеюсь участвовать в этом так долго, насколько воз можно.
Рассказы
ЛИНИЯ ЖИЗНИ
Председатель стучал своим молотком. Мало-помалу свист и крики стихли. Несколько самозванных приставов усадили на место наиболее горячих крикунов. Оратору было наплевать на этот гвалт. Его лицо сохраняло высокомерное, безмятежное выражение. Председатель повернулся к нему, еле сдерживая раздражение.
— Доктор Пинеро, — начал он, выделяя слово “доктор”, — я должен извиниться перед вами за эту вспышку. Я удивлен, как мои коллеги позволили себе забыться до такой степени, что прервали оратора, независимо от того, нравятся ли им его слова.
Пинеро расцвел, эта его улыбка сама по себе выглядела открытым оскорблением. Видно было, каких трудов председателю стоит себя сдерживать, однако он продолжил:
— Мне хотелось бы, чтобы заседание проходило пристойно. Продолжайте вашу речь. Однако я должен просить докладчика воздержаться от замечаний и заключений, которые могли бы шокировать собравшихся. Пожалуйста, держитесь в рамках доклада о вашем изобретении — если это в самом деле изобретение.
Пинеро развел в стороны свои полные белые руки.
— Как я могу вбить в ваши головы новую идею, если сначала не рассею ваши заблуждения?
Аудитория снова начала закипать. Кое-кто заорал на весь зал:
— Гоните прочь этого шарлатана! Хватит с нас!
Председатель дубасил по столу молотком.
— Господа, прошу вас! — Потом обратился к Пинеро. — Должен ли я напомнить вам, что вы не являетесь членом Академии и что она вас сюда не приглашала?
Брови Пинеро взлетели вверх.
— Что? Разве приглашение было не на бланке с грифом Академии?
Председатель облизнул пересохшие губы.
— Правда. Я сам написал это приглашение, но сделал это просьбе одного из попечителей — человека очень уважаемого, но не ученого, не члена Академии.
Пинеро снова расплылся в своей раздражающей улыбке.
— Вот как? Этого следовало ожидать. Уж ни старикашка ли Бидуэлл из Объединенных Компаний страхования жизни? Ведь это он попросил своих подопечных выставить меня жуликом? Если я смогу назвать каждому человеку день его смерти, никто не польстится на его полисы. Но как вы сможете это проделать, даже не выслушав меня? Даже не попытавшись понять меня? А?! Он науськивает шакалов на льва, — и Пинеро демонстративно повернулся спиной к аудитории.
Шум в зале усилился, послышались угрозы. Председатель тщетно призывал к порядку. Из переднего ряда поднялся человек.
— Господин председатель!
Председатель облегченно вздохнул и крикнул:
— Господа! Слово имеет доктор Ван Рейн Смит.
Шум быстро утих.
Доктор прочистил горло, пригладил прядь чудесных седых волос и сунул руку в карман элегантных брюк, словно выступал в женском клубе.
— Господин председатель, уважаемые члены Академии Наук, будем терпеливы. Даже убийца имеет право на последнее слово перед приговором. А чем мы хуже суда? Разве наш приговор не должен диктоваться только разумом? Я гарантирую доктору Пинеро, что он будет выслушан спокойно и беспристрастно, несмотря на то, — тут он отвесил в сторону Пинеро легкий поклон, — что мы не знаем, какой университет присудил ему ученую степень. Если он солжет, это нам не повредит, если мы услышим истину, то сможем оценить ее, — его мягкий, хорошо поставленный голос очаровывал и успокаивал. — Возможно, манеры уважаемого доктора не всем по вкусу. Давайте не будем придавать этому особого значения, отнесем на счет национального или социального происхождения докладчика. Наш давний друг и благодетель попросил нас выслушать этого господина и вынести суждение по поводу его выступления. Давайте же сделаем это спокойно и с соблюдением всех этических норм.
Он уселся под гром аплодисментов, удовлетворенно осознавая, что еще выше поднял свой престиж интеллектуального лидера собрания. Завтрашние газеты, возможно, упомянут о впечатляющей речи самого красивого президента университета в Америке”. И, кто знает, может быть старый Бидуэлл перестанет тянуть с очередным пожертвованием.
Когда аплодисменты стихли, председатель повернулся к виновнику беспорядка, который с безмятежным лицом сидел, сложив руки на животике.
— Вы будете продолжать, доктор Пинеро?
— А я должен продолжать?
Председатель пожал плечами.
— Ведь за этим вы и явились сюда.
— Верно, — Пинеро встал. — Совершенно верно. Но стоило ли мне являться сюда? Найдется ли среди вас хоть один, кто мог бы посмотреть на голую истину, не краснея при этом? Я думаю, что нет. И этот ваш покровитель, что просил вас выслушать меня — ведь он уже осудил меня и приговорил. Он сторонник порядка, а не истины. Но понимает ли он, что иногда истина бросает вызов порядку? А вы понимаете это? Мне кажется — нет. Таким образом, если я откажусь говорить, вы вынесете мне свой приговор заочно. Простой человек с улицы будет думать, что я, Пинеро, обманщик и мистификатор, а это не входит в мои планы. Я буду говорить. Вкратце повторю суть моего открытия. Говоря простым языком, я открыл способ, с помощью которого могу сказать человеку, сколько ему осталось жить. Я могу предупредить каждого, когда ему ждать ангела смерти. Я могу сказать вам, когда безносая постучит в вашу дверь. За пять минут с помощью моего аппарата я скажу любому из вас, сколько песчинок осталось в часах вашей жизни.
Он остановился, и скрестил руки на груди. Минуту все молчали, потом в зале возник шумок. Наконец, вмешался председатель.
— Вы кончили, доктор Пинеро?
— Что еще я могу сказать?
— Но вы не рассказали, как вы сделали ваше открытие.
Пинеро поднял брови.
— Вы всерьез надеетесь, что я позволю мальчишкам играть плодами моей работы? Это опасное занятие, друзья мои. Я доверяю его только тому, кто его понимает, а именно — себе, — и он постучал себя в грудь.
— Но каким же образом мы узнаем, что за вашими словами что-то стоит?
— Очень просто. Вы создаете комиссию, я показываю ей аппарат в действии. Если он сработает — отлично, вы это засвидетельствуете, если нет — я дискредитирован и извинюсь перед вами. Я, Пинеро, извинюсь перед вами.
Из задних рядов поднялся худой, сутулый человек. Ему предоставили слово и он сказал:
— Господин председатель, уважаемый доктор говорит это всерьез? Не кажется ли вам, что он предлагает подождать лет двадцать-тридцать, пока испытуемый не умрет, тем самым подтвердив его правоту?
— Фи, какая чушь! — ответил Пинеро, не дожидаясь ответа председателя. Неужели вы столь невежественны в статистике и не знаете, что среди большой группы людей всегда найдется хоть один, кому суждено умереть в ближайшем будущем? Вот что я предлагаю — я обследую каждого из сидящих здесь и укажу того, кто умрет в течение ближайших двух недель, скажу день и час его смерти, — он обвел собравшихся свирепым взглядом. — Вы согласны? С места поднялся солидного вида человек и начал говорить рассудительным тоном:
— Лично я категорически против такой методики эксперимента. Как медик, я могу с сожалением констатировать, что большинство моих коллег страдают серьезными сердечными заболеваниями, и если доктору Пинеро известны их симптомы, а это не вызывает сомнений, то он и без упомянутого аппарата может с точностью предсказать кончину любого из них.
— Доктор Шепард совершенно прав, — поддержал его другой оратор. — Чего ради нам тратить время на колдовские трюки? Я уверен, что этот человек, называющий себя доктором Пинеро, пытается использовать наше собрание в своих личных целях, заставить нас участвовать в фарсе, плясать под его дудку. Я не знаю сути этого рэкета, но ясно вижу намерение использовать нас для рекламы его делишек. Я думаю, господин председатель, нам следует вернуться к нашим текущим делам.
Это предложение было встречено аплодисментами, но доктор Пинеро не успокоился. Игнорируя крики, он продолжил свою речь, мотая головой, с всклокоченными волосами.
— Варвары! Имбецилы! Тупые болваны! Ваши умишки не в силах понять величайшего открытия всех времен. От вашего свинского невежества и Галилей в гробу перевернется. И у этого толстого болвана повернулся язык назваться медиком. Ему есть более подходящее название! А этот лысый коротышка… Вот в ы! С философским видом несете чепуху о жизни и о времени, судите о них в узких рамках своих понятий. Что вы о них знаете? Вас даже не научили отличать при случае правду от лжи, — он уже брызгал слюной. — Вы называетесь Академией Наук. Вы — сборище могильщиков, которые заняты только тем, что бальзамируют отжившие идеи предшественников.
Он перевел дух, взялся за углы кафедры и трахнул ею об пол. Репортеры вскочили на ноги. Председатель объявил перерыв.
К доктору Пинеро бросились из ложи прессы. Он упруго шел по проходу, улыбаясь и насвистывая какой-то мотивчик. От его агрессивности не осталось и следа. Вокруг него сгрудились репортеры.
— Как насчет интервью, док?..
— Скажите, что вы думаете о новой системе обучения?
— Каковы ваши взгляды на загробную жизнь?
— Док, снимите вашу шляпу, сейчас вылетит птичка. Поверните голову.
Он широко улыбался им.
— Подождите, ребята, не все разом. Я сам собирался позвать вас. Как насчет того, чтобы пойти ко мне?
Через несколько минут они уже расположились в грязной комнате Пинеро и закурили сигары.
Пинеро оглядел их и просиял.
— Что вам налить, ребята? Виски, скотч или бурбон? — он казался совершенно беззаботным. — Ну, ребята, что бы вы хотели узнать?
— Давайте по порядку, док. Вы в самом деле что-то изобрели?
— Изобрел, друг мой, изобрел.
— Расскажите нам об этом. Ведь в Академии вы, по существу, ничего не рассказали.
— Извольте, дорогие мои. Это мое изобретение. Я собираюсь делать из него деньги. Готовы вы рассказать об этом в газетах?
— Выкладывайте скорее, док, если хотите попасть в утренний выпуск. Что вы используете? Хрустальный шар?
— Не совсем. Хотите посмотреть на мой аппарат?
— Естественно. Где он у вас?
Пинеро повел репортеров в соседнюю комнату.
— Вот он, ребята.
Они увидели громоздкий аппарат, чем-то похожий на медицинскую рентгеновскую установку. Было видно, что аппарат работал на электричестве, на нем было несколько приборов со знакомыми символами, хотя нельзя было понять, зачем они здесь.
— Как он действует, док?
Пинеро сморщил губы в презрительной усмешке и немного помешкал.
— Вам всем, наверное, знаком трюизм, что жизнь имеет электрическую природу. Это не совсем верно, однако, это поможет вам понять мою идею. Часто говорят, что время — это четвертое измерение. Возможно, это так и есть, а возможно и нет. Об этом так много говорили, что фраза потеряла смысл и стала языковым штампом, которым пользуются одни болваны. Но я хочу показать вам это воочию.
Он подошел к одному из журналистов.
— Возьмем, к примеру, вас. Ваше имя, если я не ошибаюсь, Роджерс? Так вот, Роджерс, вы, как пространственно-временное явление, обладаете четырьмя измерениями. В вас футов шесть роста, дюймов двадцать в ширину и в толщину не более десяти дюймов. Во времени вы тоже обладаете протяженностью где-то с 1916 года. За это время вы прошли по оси времени до того момента, который мы называем Настоящим. На одном конце оси — младенец, пахнущий кислым молоком и пачкающий пеленки, на другом конце — старик, которому где-то около восьмидесяти лет. Представим это пространственно-временное явление, то есть Роджерса, как некую форму в виде человека, которая протянулась сквозь годы и находится одним концом в материнской утробе, а другим — в могиле. Сейчас она проползает мимо нас и, разрезая ее поперек, мы воспринимаем одно отдельное тело. Но это неверно. Это лишь физическая протяженность нашего червя, протянувшегося сквозь годы. Физически — эта протяженность представляет собой целое поколение, нечто вроде того, как виноградная лоза выбрасывает усы — эта форма порождает другие. Мы впадаем в ошибку, если будем рассматривать эту лозу как нечто отдельное и индивидуальное.
Он замолчал и посмотрел на окружающих. Один из газетчиков недоверчиво спросил:
— Все это великолепно, Пинеро, но все же, как вы это докажете?
Пинеро наградил его улыбкой.
— Терпение, мой друг. Помните, я говорил вам, что жизнь — это электричество. Теперь представим нашу червеобразную форму как проводник. Возможно, вы слышали, что связисты с помощью своих приборов могут точно указать место обрыва трансатлантического кабеля, не вытаскивая его на берег. То же делаю и я с нашим червяком. С помощью моего прибора я могу сказать, когда произойдет обрыв, когда наступит смерть. Или, если вам угодно, я могу произвести обратные измерения и назвать дату вашего рождения. Это убедительнее: уж ее-то вы знаете.
— Вот вы и попались, док, — усмехнулся газетчик. — Если все, что вы говорили о черве и лозе, верно, то вы не сможете назвать день рождения. Связь поколений — это цепь рождений. Ваш проводник достигает самого отдаленного предка.
Пинеро просиял.
— Остроумно, друг мой, но ведь это лишь аналогия, отдаленная и неточная. В самом деле, с помощью таких измерений нельзя узнать длину проводника. Лучше представьте себе длинный коридор. Его протяженность мы можем измерить с помощью эха. Каждое рождение — колено коридора. Стена отразит эхо, а я его обнаружу. Я могу ошибиться только в одном случае — если женщина носит ребенка. Трудно разделить ее линию жизни и линию жизни эмбриона.
— Мы надеемся увидеть доказательства.
— Ну конечно, друг мой. Хотите попробовать?
— Доигрался, Люк? Теперь или решайся, или заткнись.
— Хорошо. Что я должен делать?
— Напишите на листке бумаги дату вашего рождения и отдайте его вашим коллегам.
Люк так и сделал.
— Ну а теперь?
— Снимите верхнюю одежду и садитесь сюда. Теперь скажите мне, похудели вы в последнее время или пополнели? Ни то, ни другое? А сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Чудесный вес. Этакий крепкий мальчуган,
— Зачем вам вся эта чепуха?
— Чтобы ловчее отпрепарировать нашего червя, милый Люк. Не угодно ли вам теперь сесть вот сюда? Положите вот этот электрод под язык. Не бойтесь, это безопасно: напряжение не больше милливольта.
Доктор отошел от Люка и скрылся за аппаратом, потом опустил себе на голову колпак и потрогал приборы. Ожили циферблаты, машина загудела. Потом гудение прекратилось и доктор вынырнул из-под колпака.
— Что-то около февраля двенадцатого года. У кого листок с датой?
Листок достали, развернули и прочли:
— 22 февраля 1912 года.
Все умолкли. Наконец, кто-то из журналистов спросил:
— Док, можно я еще выпью?
Напряжение спало и все разом заговорили.
— Попробуйте на мне, док.
— Лучше на мне, док. Мне это нужно знать. Я сирота.
— Пропустите нас всех через эту машину, док!
Улыбаясь, он выполнил все их просьбы, то ныряя под колпак, словно суслик в нору, то вылезая из-под него. Ответы неизменно совпадали с записями на листках.
— Послушайте, Пинеро. а как насчет предсказывания смерти?
— Сколько угодно. Кто желает попробовать?
Никто не отозвался. Потом вперед вытолкнули Люка.
— Иди, иди, смельчак. Сам напросился.
Люк позволил усадить себя в кресло машины. Пинеро сделал несколько переключений и нырнул под колпак. Когда гудение прекратилось, он вылез оттуда потирая руки.
— Ну вот и все, ребята. Хватит вам на колонку?
— Эй, а как же предсказывание? Когда Люк загнется?
Люк посмотрел на доктора.
— Да, в самом деле. Что вы скажете?
Пинеро поморщился.
— Господа, я удивлю вас, но за эти сведения нужно платить. Кроме того, есть профессиональная тайна. Я не могу сообщить эти сведения никому, кроме самого клиента.
— Я не возражаю. Расскажите им.
— Простите, но я вынужден отказаться. Я обещал вам показать как это делается, а об результатах разговора не было.
Люк бросил окурок на пол и затоптал его.
— Это обман, ребята. Ему ничего не стоило узнать даты рождения всех репортеров в нашем городе. Вы передергиваете, Пинеро.
Пинеро посмотрел на него с сожалением.
— Вы женаты, друг мой?
— Нет.
— У вас есть наследники? Или близкие родственники?
— Нет. А что, вы собираетесь усыновить меня?
Пинеро печально покачал головой.
— Простите меня, дорогой Люк, но дело в том, что до завтра вы не доживете.
“ЗАСЕДАНИЕ АКАДЕМИИ ЗАКОНЧИЛОСЬ СКАНДАЛОМ.”
“УЧЕНЫЕ ОТВЕРГЛИ ПРОРОКА.”
“СМЕРТЬ ПРИДЕТ ВОВРЕМЯ.”
“ДОК НАЗОВЕТ ВАМ УРОЧНЫЙ ЧАС.”
“ШАРЛАТАНСТВО — УТВЕРЖДАЮТ ЯЙЦЕГОЛОВЫЕ.”
“…через двадцать минут после странного пророчества доктора Пинеро, репортер Тимонс, направляющийся в редакцию “Дейли геральд”, где он работал, был убит на Бродвее сорвавшейся вывеской”.
“Доктор Пинеро отказался от комментариев, однако подтвердил факт предсказывания смерти, сделанного с помощью так называемого баровитометра. Начальник местной полиции…”
“ВАС ЗАБОТИТ БУДУЩЕЕ????????”
ОБРАТИТЕСЬ К ДОКТОРУ ХЬЮГО ПИНЕРО, БИОКОНСУЛЬТАНТУ. ОН ПОМОЖЕТ ВАМ СПЛАНИРОВАТЬ БУДУЩЕЕ С ПОМОЩЬЮ НЕПОГРЕШИМЫХ НАУЧНЫХ МЕТОДОВ.
НИКАКОГО ШАРЛАТАНСТВА!
НИКАКОГО СПИРИТИЗМА!
10 000 ДОЛЛАРОВ В СЛУЧАЕ ОШИБОЧНОГО ПРЕДСКАЗАНИЯ! С ЗАЯВКАМИ И ВОПРОСАМИ ОБРАЩАЙТЕСЬ В
“ПЕСКИ ВЕКОВ, ИНКОРПОРЕЙТИД”
Мажестик Билдинг, комната 700.
ДОГОВОР
Я, Джон Кэбот Уинтроп-третий из фирмы “Уинтроп, Уинтроп, Дитлен и Уинтроп”, адвокат, подтверждаю, что Хьюго Пинеро передал мне десять тысяч долларов в денежных знаках, имеющих законное хождение на территории Соединенных Штатов, с тем, чтобы я поместил их в банк по моему выбору на следующих усло-виях.
Данная сумма целиком и полностью выплачивается первому из клиентов Хьюго Пинеро или “Пески Веков. Инк.”, кто переживет предсказанный срок или каким-либо другим образом докажет несостоятельность предсказания. Кроме того, я подтверждаю, что согласуясь с полученными инструкциями, положил указанную сумму на счет местного отделения Первого Национального Банка.
Заверено подписью и печатью.
Джон Кэбот Уинтроп-третий.
Заверено моей подписью и печатью апреля, второго дня, 1951 года. Альберт М. Свенсон. Государственный нотариус графства и штата. Полномочия действительны до 17 июня 1951 года.
“Добрый вечер, господа радиослушатели и радиослушательницы. Внимание! Хьюго Пинеро, Чудодей из Ниоткуда, сделал сегодня свое тысячное пророчество. Пока никому не удалось получить десятитысячную неустойку. Тринадцать его клиентов умерли точно в предсказанное время. Правда, новости Пророка Пинеро не из приятных. Ваш покорный слуга, например, не хотел бы…”
Бесцветный баритон судьи нарушил царившую в зале тишину.
— Мистер Вимс, вернитесь, пожалуйста, к существу дела. Ваше заявление будет рассмотрено судом в свое время. С другой стороны, доктор Пинеро просит запретить вашему клиенту препятствовать легальному бизнесу доктора. Если вы обратитесь в суд, будьте любезны оставить в стороне риторику и объяснить прямо, почему я должен отклонить просьбу доктора Пинеро.
Мистер Вимс дернул подбородком, ослабил галстук и начал:
— С позволения уважаемого суда, я представляю здесь общество…
— Один момент. Мне казалось, что вы представляете здесь Объединенные Компании страхования жизни.
— Да, ваша честь, формально это так, но в широком смысле я представляю всех страховщиков и поверенных, равно как и прочих финансистов. Я представляю здесь держателей акций и полисов, которые составляют большинство населения. Кроме того, я не ошибусь, если скажу, что представляю здесь весь народ, неорганизованный и совершенно беззащитный.
— Мне думается, что народ здесь представляю я, — сухо заметил судья. — Должен просить вас выступать только от имени своего клиента. Однако продолжайте, излагайте ваши тезисы.
Старый адвокат сглотнул слюну и начал:
— Ваша честь, мы настаиваем на запрещении бизнеса Пинеро по двум причинам, каждая из которых достаточно основательна. Во-первых, этот человек занимается предсказанием, что противоречит как законам, так и общественным установлениям. Он — обычная гадалка, бродячий шарлатан, спекулирующий на доверчивости публики. Но он умнее обычных джипси,[43] фокусников, астрологов и столовращателей, и тем самым, гораздо опаснее их. Он пользуется наукообразными методами, пытаясь придать своей магии благородный вид. Здесь присутствует один из ведущих представителей Академии Наук, знающий, насколько абсурдны утверждения этого человека. Во-вторых, даже если его предсказания и правдивы, несмотря на абсурдность аргументации, — тут мистер Вимс выдавил улыбку, — мы утверждаем, что его деятельность противоречит общественным интересам вообще и незаконно вторгается в сферу интересов моего клиента в частности.
С места поднялся доктор Пинеро.
— Ваша честь, можно мне сказать несколько слов?
— Что вы хотите сказать?
— Мне кажется, что я, предприняв краткий анализ, могу прояснить для вас ситуацию.
— Ваша честь, — вмешался Вимс. — Это противоречит процедуре.
— Терпение, мистер Вимс. Суд охраняет ваши интересы. Мне кажется, что чем больше света прольется на это дело, тем лучше будет для всех. Если доктор Пинеро будет краток, я разрешаю ему выступить. Начинайте, доктор Пинеро.
— Благодарю, ваша честь. Итак, отвечая на первый тезис мистера Вимса, я готов признать, что…
— Минутку, доктор. Вы хотите сами выступить в свою защиту? Сможете ли вы сами защищать свои интересы?
— Я попытаюсь, ваша честь. Мои друзья на скамье напротив могут подтвердить, что я гожусь для этого.
— Хорошо, можете продолжать.
— Итак, я признаю, что в результате моих действий многие расторгли договоры страхования жизни, но возражаю против утверждения, что мои действия приносят какой-либо вред. Правда, они подрывают престиж Объединенных Компаний страхования жизни, но это лишь естественное следствие моего открытия. Отныне их полисы устарели так же, как лук и стрелы. Если руководствоваться их логикой, то следовало бы запретить открытия Эдисона и производство электрических ламп, чтобы не наносить вреда производителям керосиновых. Я готов признать и то, что основным моим занятием является предсказание времени смерти, но отрицаю, что при этом используется магия: черная, белая или радужная. Если предсказания, совершаемые с помощью научных методов, противозаконны, то, в первую очередь, надо призвать к ответственности статистиков Объединенной Компании, которые рассчитывают ежегодный процент смертей в той или иной группе страхователей. Я предсказываю смерть в розницу, а Объединенная Компания — оптом. Если их действия законны, то почему противозаконны мои? Я допускаю, что трудно рассудить, прав я или нет, но при этом утверждаю, что все эти так называемые эксперты из Академии Наук заранее уверены в моей неправоте, хотя абсолютно ничего не знают о моем методе, и посему не могут вынести верное мнение о нем…
— Минутку, доктор. Правда ли, мистер Вимс, что ваши эксперты не знакомы с теорией и практикой доктора Пинеро?
Мистер Вимс забеспокоился, забарабанил пальцами по столу, потом спросил:
— Могу я просить высокий суд предоставить мне несколько минут?
— Конечно.
Мистер Вимс быстро, шепотом проконсультировался со своими присными и повернулся к судье:
— Мы хотим внести предложение, ваша честь. Пусть доктор Пинеро изложит свой метод, а потом эти выдающиеся ученые уведомят высокий суд, насколько он основателен.
Судья вопросительно глянул на Пинеро. Тот отпарировал:
— Я никогда на это не соглашусь. Основателен мой метод или нет, но отдавать это открытие в руки дураков и знахарей опасно, — он простер руку к первому ряду кресел, где сидели ученые, сделал паузу и язвительно улыбнулся, — как я уже говорил однажды этим господам. Кроме того, нет необходимости излагать мой метод, чтобы доказать его основательность. Разве обязательно знать биологию, чтобы видеть, как курица несет яйца? Разве обязательно разбирать мой аппарат для удовлетворения тщеславия этих господ, чтобы убедить их в его работоспособности? В науке существуют два пути — собственно научный и схоластический. Первый базируется на эксперименте, второй — на утверждениях авторитетов и слепом эпигонстве. Научный метод превыше всего на свете ставит экспериментальное доказательство, а теория для него — только объяснение экспериментальных данных. Академический подход напротив, абстрагируется от фактов, авторитеты для него — все. Его последователям подавай теорию, основанную на утверждениях этих авторитетов. Сторонники этого подхода, словно устрицы, цепляются за отжившие теории, они всегда препятствовали всему новому в науке. Я готов доказать мою правоту и, как Галилей в подобных обстоятельствах, утверждаю: “И все-таки она вертится!”
Однако я уже предлагал этим господам доказательства, но они их отвергли. Сейчас я повторяю свое предложение. Позвольте мне предсказать продолжительность жизни всех членов Академии Наук. Пусть они выберут комиссию для проверки моих предсказаний. Для каждого испытуемого мы заготовим два конверта. На одном я снаружи напишу имя испытуемого, а внутри — дату его смерти. На другом конверте я напишу то же самое, только наоборот: дату — снаружи, имя — внутри. Пусть комиссия положит эти конверты в банковский сейф. Когда мы берем такую большую группу людей, смерть, если верить статистикам Объединенной Компании, не заставит себя ждать дольше двух недель. Тогда комиссия соберется, вскроет соответствующие конверты и установит, лжец Пинеро или нет, — он умолк, выпятил грудь и глянул на вспотевших ученых. — Ну?
Судья поднял брови и повернулся к мистеру Вимсу.
— Вы согласны?
— Ваша честь, у нас есть лучшее предложение…
Судья прервал его.
— Если вы не согласитесь на этот эксперимент, я вам прикажу произвести его или, еще лучше, немедленно вынесу приговор в пользу доктора Пинеро.
Вимс стушевался и, глянув на своих ученых свидетелей, ответил:
— Мы согласны, ваша честь.
— Вот и отлично. Детали обсудите между собой, а пока у меня нет оснований запрещать доктору Пинеро заниматься его бизнесом. Окончательное решение дела откладывается до получения доказательств. В завершение я хочу дать совет мистеру Вимсу и клиенту, которого он представляет. Среди определенной части населения нашей страны бытует мнение, что если кто-то из чего-то извлекает выгоду в течение ряда лет, то и правительство, и суды должны заботиться о том, чтобы он мог заниматься этим и в будущем, даже если изменившиеся обстоятельства поставят его занятия в противоречие с общественными интересами. Эта странная доктрина не находит себе поддержки ни в законах, ни в обычаях. Никто, будь то человек или корпорация, не имеет права обращаться в суд с требованием остановить часы истории или заставить время идти вспять ради их личных интересов. У меня все.
Бидуэлл громко фыркнул.
— Если вы не придумаете ничего более путного, Вимс, Компании придется подыскать себе нового адвоката. Прошло десять недель с тех пор, как вы провалили дело, и все это время проклятый сукин сын гребет из-под нас денежки. Если так пойдет и дальше, все страховые компании разорятся. Хоскинс, сколько мы уже потеряли?
— Трудно сказать, мистер Бидуэлл, но с каждым днем теряем все больше. На этой неделе мы оплатили тринадцать больших полисов. Все они были выписаны после того, как Пинеро начал свой бизнес.
Один из присутствующих, худощавый коротышка, заметил:
— Мы даже не можем блокироваться с другими компаниями, пока у нас нет уверенности, что они не слышали о Пинеро. Мистер Бидуэлл, намерены вы ждать, пока ученые раздолбают его?
— Вы великий оптимист, Олдри, — фыркнул Бидуэлл. — Они его не раздолбают. Этот ублюдок не врет. Здесь идет борьба не на жизнь, а на смерть, и если мы будем ждать, то погибнем.
Он сунул сигару в пепельницу и с остервенением размял ее.
— Выметайтесь все отсюда. И вы тоже, Олдри. Я буду действовать сам. Другие компании пусть ждут, но Объединенные ждать не будут.
Вимс нервно облизнулся.
— Может быть, вам понадобится моя консультация, мистер Бидуэлл?
Бидуэлл рявкнул и все исчезли. Он подождал, пока закроется дверь, потом нажал на клавиш селектора.
— Пригласите его сюда.
Открылась другая дверь и на пороге появился элегантно одетый мужчина. Маленькие темные глазки обежали комнату, он вошел и направился к Бидуэллу. Ровным, ничего не выражающим голосом он поздоровался. Его лицо было неподвижно, только глаза бегали.
— Вы хотели говорить со мной?
— Да.
— Что вы предлагаете?
— Садитесь. Обсудим.
Пинеро встретил молодую пару на пороге кабинета.
— Входите, входите, дорогие мои. Садитесь. Чувствуйте себя как дома. Что вам угодно от Пинеро? Обычно, такие молодые люди не думают о смертном часе.
Молодой человек замялся.
— Ну… видите ли, доктор Пинеро, я — Эд Хартли, а это — моя жена Бетти. Мы хотим… значит, Бетти ждет ребенка, ну и…
Пинеро одарил их лучезарной улыбкой.
— Понимаю. Вы хотите узнать, сколько вам осталось жить, чтобы наилучшим образом обеспечить младенца. Похвальная предусмотрительность. Вы хотите испытаться один или ваша жена тоже?
— Оба, — ответила Бетти.
Пинеро улыбнулся ей.
— Пусть будет так. Я согласен. В вашем положении трудно назвать точную дату, но я постараюсь дать вам самые полные сведения. Я точно скажу, когда родится ребенок. А теперь идемте в мою лабораторию, дорогие мои, и приступим к делу.
Он записал их имена и подвел к аппарату.
— Сначала миссис Хартли. Будьте добры, зайдите за эту ширму и снимите верхнюю одежду. Не надо меня стесняться, я старый человек и к тому же врач.
Он отвернулся, чтобы наладить аппарат. Эд кивнул жене и она скользнула за ширму. Вскоре Бетти появилась, прикрытая только двумя шелковыми лоскутками. Пинеро поднял глаза, отметив про себя свежесть ее юного тела и трогательную застенчивость.
— Вот так, дорогая моя. Теперь надо взвеситься. А сейчас садитесь сюда и положите под язык этот электрод. Нет, Эд, не надо держать ее за руку, а то ничего не получится. Это займет меньше минуты и совершенно безопасно.
Он нырнул под колпак машины и циферблаты ожили. Вскоре он вылез из-под колпака, очень недовольный.
— Эд, вы все-таки держите ее?
— Нет, доктор.
Пинеро снова исчез, но на этот раз задержался дольше. Потом велел девушке встать и одеться.
— Эд, приготовьтесь вы.
— Что там у Бетти, доктор?
— Возникли кое-какие затруднения, поэтому сначала испытаем вас.
На этот раз он вылез из-под колпака совершенно расстроенный. Чтобы Эд этого не заметил, он хлопнул молодого человека по плечу и заставил себя улыбнуться.
— Ничего страшного, мой мальчик. Маленькая неполадка в аппарате. К сожалению, я не могу сегодня дать вам совет. Машину нужно подремонтировать. Сможете вы зайти завтра?
— Наверное, да. Жаль вашу машину. Надеюсь, ничего серьезного?
— Пустяки, я уверен. Завтра за те же деньги я вам отвечу.
— Спасибо, доктор, вы так добры.
— Но, Эд, завтра у меня встреча с Эллен.
Пинеро повернулся к ней.
— Подарите мне несколько минут, юная леди. Я уже старик и мне так редко удается бывать в компании молодых людей. Ну пожалуйста!
Он вежливо провел их в свой кабинет и усадил на стулья. Потом велел принести лимонад и кексы, предложил им сигареты, а сам закурил сигару.
Минут через сорок Эд, наконец, заметил, что Бетти чем-то озабочена и делает ему знаки. Доктор Пинеро тем временем рассказывал о приключениях в Пьерра дель Фуэго, когда он был молод. Когда доктор прервался, чтобы раскурить сигару, они поднялись.
— Нам пора идти, доктор. Простите, но если можно, мы дослушаем вашу историю завтра.
— Завтра? А почему не сегодня?
— Но ведь и у вас сегодня нет времени. Ваша секретарша звонила уже пять раз.
— Ну задержитесь хоть на несколько минут.
— Я правда не могу, доктор. У меня назначена встреча и меня уже ждут.
— И ее нельзя отменить?
— Боюсь, что нет. Идем, Эд.
Как только они ушли, доктор Пинеро подошел к окну и посмотрел вниз. Вскоре он увидел, как две маленькие фигурки вышли из здания, подошли к перекрестку, подождали у светофора и пошли через улицу. На пути их застала автомобильная сирена. Фигурки словно споткнулись, подались назад, остановились и оглянулись, потом автомобиль подмял их. Когда он остановился доктор снова увидел их, только теперь уже не было двух фигурок, просто две бесформенные кучи тряпья.
— Отмените все приемы на сегодня… Нет… Абсолютно все. Скажите, что я заболел.
Он подошел к креслу и сел. Сигара погасла, но он не стал зажигать ее, просто крутил между пальцами.
Пинеро сидел за обеденным столом, созерцая изысканный ужин. Он освободился немного раньше, с особой заботой заказал блюда и теперь был намерен насладиться ими в полной мере.
Он посмаковал рюмочку “Альпийской фиалки”, проглотил обжигающую жидкость. Тягучий ароматный ликер напомнил ему маленькие горные цветы. Блюда тоже были превосходны, но ликер — лучше всего.
Его блаженство было прервано шумом за дверью. Послышались протестующие возгласы горничной, ее перебил низкий грубый голос. Голоса все приближались и дверь в столовую начала открываться.
— О мадонна! Туда нельзя! Хозяин ужинает!
— Ничего, Анджела, я приму этого господина. Входите, — он обернулся к угрюмому типу, что возник на пороге. — У вас ко мне дело?
— Это уж точно! Всем порядочным людям ваша хреновина поперек горла встала.
— Ну и что из этого?
Грубиян не ответил. Из-за его спины появился невысокий, элегантный человек и направился к Пинеро.
— Мы можем начать, — председатель комиссии повернул ключ и открыл сейф. — Венцель, не поможете ли вы мне отыскать сегодняшний конверт?
Он потер руки.
— Доктор Байард, вас к телефону.
— Хорошо. Переключите, пожалуйста, на параллельный аппарат, — он взял трубку.
— Алло… Да, говорите… Что? Нет, мы ничего об этом не слыхали… Вы сказали — машина разрушена?.. Мертв!.. Только что?.. Нет! Никаких комментариев… Абсолютно никаких… Позвоните мне попозже… — он положил трубку.
— Что случилось?
— Кто умер?
Байард поднял руку.
— Пожалуйста, потише, господа. Несколько минут назад у себя в доме был убит Пинеро.
— Убит?
— Это еще не все. Примерно в то же время какие-то неизвестные вандалы ворвались в его лабораторию и разрушили аппарат.
— Все молчали, глядя друг на друга, но никто не решался заговорить.
Наконец, кто-то сказал:
— Вскройте его.
— Что вскрыть?
— Конверт Пинеро. Он здесь, я его видел.
Байард нашел конверт и медленно вскрыл. Потом он развернул небольшой листок и просмотрел его.
— Ну? Не тяните же!
— Сегодня, в час тридцать пополудни. Все молчали.
Наконец, один из них нарушил общее оцепенение, встал и подошел к сейфу. Байард задержал его.
— Что вы хотите сделать?
— Прочесть мое предсказание. Оно ведь здесь. Все мы здесь.
— Да, да, мы все здесь. Пожалуйста.
Байард положил обе руки на сейф, поднял глаза и молча посмотрел на него. Потом облизнул губы. Уголок его рта дернулся руки дрожали. Молчание затягивалось. Наконец тот упал в кресло.
— Вы, безусловно, правы.
— Принесите мне мусорную корзину, — Байард говорил хриплым, странным, но твердым голосом.
Принесли корзину. Байард вывалил конверты на пол, а корзину поставил на стол. Подняв несколько конвертов, он бросил их в жестяную корзину и поджег. Затем стал брать горстью, рвать надвое и бросать в огонь. От дыма у него заслезились глаза, он закашлялся. Кто-то бросился открывать окно. Байард взял корзину, вышвырнул ее в окно, повернулся к остальным и сказал:
— Кажется, я испортил стол.
ДА БУДЕТ СВЕТ
Арчибальд Дуглас, доктор математических наук, доктор естественных наук, бакалавр философии раздраженно перечитал телеграмму:
“ПРИЕДУ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ТЧК ВСТРЕЧА ПОВОДУ
ХОЛОДНОГО СВЕТА ВАШЕЙ ЛАБОРАТОРИИ”.
Он, видите ли, приедет, он, видите ли, намерен. Что он думает, это лаборатория или отель? Или думает, что ему делать нечего, кроме того, чтобы встречаться с каждым, у кого хватит денег на телеграмму? Или что доктор Дуглас устремится в аэропорт встречать его? Очень хорошо, пусть приезжает. Дуглас не собирается встречаться с ним.
Однако природное любопытство заставило его взять с полки том “КТО ЕСТЬ КТО. НАУКА.” и найти статью о докторе Мартине. Вот что там было: Мартин М.Л., биохимик и эколог, профессор философии и так далее. Званий хватило бы на несколько докторов. Гммм… директор Гуггенхеймовского института защиты фауны Ориноко, автор труда “Случаи симбиоза у долгоносиков” и других книг… и далее три дюйма петита… Старикашка имел определенный вес в науке, и притом немалый.
Немного погодя, доктор Дуглас прихорашивался перед зеркалом в ванной комнате. Он снял грязную рабочую спецовку, достал из нагрудного кармана расческу и заботливо расчесал блестящую черную шевелюру. Затем надел пиджак, сшитый у хорошего портного и модную шляпу, потрогал бледный шрам, пересекавший загорелую Щеку. “Недурственно, — подумал он, — если не считать шрама”. Если не считать еще и сломанного носа, то он и в самом деле выглядел о’кэй.
В ресторане, где он обычно обедал, народу было немного — спектакли в театрах еще не кончились. Дуглас любил этот ресторанчик за хорошую кухню и приличный оркестр. Приканчивая десерт он заметил молодую женщину, которая прошла мимо его столика и села за соседний. Он обшарил ее с ног до головы взглядом знатока. Прелестна! Фигура, как у звезды стриптиза, копна золотистых волос, приятное лицо и огромные ласковые голубые глаза. Выглядит неприступно, но попытаться стоит.
Он решил пригласить ее выпить. Если все пойдет хорошо, доктор Мартин может катиться ко всем чертям. Он написал несколько слов на обороте меню и подозвал официанта.
— Кто она, Лео? Девушка по вызову?
— Нет, месье, я раньше ее не видел.
Дуглас расслабился и стал ждать результата. Он знал, что выглядит привлекательно и был заранее уверен в ответе. Девушка прочитала его записку и посмотрела на него с легкой улыбкой. Он улыбнулся в ответ, сопровождая улыбку вопрошающим взглядом. Она взяла у официанта карандаш и написала что-то на том же меню. Лео тут же принес ответ Дугласу.
“Простите, — прочел он, — но я сегодня занята. Спасибо за приглашение”.
Дуглас расплатился по счету и вернулся в лабораторию.
Лаборатория располагалась на верхнем этаже фабрики, которой владел его отец. Он оставил наружную дверь открытой и опустил лифт, чтобы доктор Мартин поднялся к нему без затруднений, потом занялся поисками источника раздражающего шума в лабораторной центрифуге. Ровно в десять он услышал, что лифт поднимается, и поспешил навстречу посетителю.
Перед ним стояла та самая загорелая девушка, которую он пытался подцепить в ресторане.
— Какого черта вам здесь нужно? — взорвался он. — Вы что, решили меня преследовать?
— У меня встреча с доктором Дугласом, — холодно сказала она. — Пожалуйста, скажите ему, что я уже здесь.
— Черта с два. Что вы затеяли?
Она хорошо владела собой, но было видно, чего это ей стоит.
— Я полагаю, что доктору Дугласу лучше судить об этом. Сначала передайте ему, что я здесь.
— Он перед вами. Я — доктор Дуглас.
— Вы?! Не может быть. Вы больше походите на… на гангстера.
— И тем не менее, это я. А теперь шутки в сторону, сестричка, и расскажи мне, что это за рэкет. Как тебя зовут?
— Я — доктор М.Л.Мартин.
Дуглас остолбенел, но быстро справился с собой и решил продать игру.
— Кроме шуток? И ты не обманываешь меня, деревенщину? Заходите, док, окажите честь.
Она вошла следом за ним настороженная и готовая к любым неожиданностям, села на стул и снова обратилась к нему:
— Вы в самом деле доктор Дуглас?
— Во плоти, и могу это доказать. А как насчет вас? Я продолжаю подозревать, что вы пришли шантажировать меня.
— Вам что, показать документы?
— Вы могли убить доктора Мартина в лифте и сбросить тело старикашки в шахту.
Она вспыхнула, схватила сумочку и перчатки и встала.
— Я проделала полторы тысячи миль, чтобы встретиться с вами. Извините за беспокойство. До свидания, доктор Дуглас.
— О, не принимайте это всерьез, — спохватился Дуглас. — Я ждал вас. Просто меня удивило, что достопочтенный доктор Мартин так похожа на Бетти Грейбл.[44] Садитесь вот здесь, — он вежливо, но настойчиво отобрал у нее перчатки, — и скажите, что вы предпочитаете из выпивки.
Она продолжала сердиться, однако природная доброта победила.
— Ладно, черт с вами, — сказала она, расслабляясь.
— Вот и хорошо. Что же вы будете пить? Скотч или бурбон?
— Бурбон. И поменьше содовой.
После виски и сигарет исчезли последние остатки напряженности.
— Скажите, — начал он, — чему я обязан вашим визитом? Ведь в биологии я ни черта не смыслю.
Она выпустила колечко дыма и проткнула его крашеным ноготком.
— Вы помните вашу статью в апрельском номере “Физикаль ревью”? Насчет холодного света и способов его получения?
Он кивнул.
— “Электролюминесценция или хемолюминесценция”. Но что там интересного для биолога?
— Но ведь и я работаю над тем же.
— С какого конца?
— Я пытаюсь выяснить механизм свечения насекомых. В Южной Америке я видела особенно ярких светляков и это заставило меня задуматься.
— Гммм… не лишено смысла. И чего же вы достигли?
— Немногого. Вы, возможно, знаете, что светляки — невероятно эффективный источник света — до девяносто шести процентов отдачи. А теперь скажите, какова отдача средней лампочки с вольфрамовой нитью?
— В лучшем случае — не более двух процентов.
— Верно. А глупый маленький жучок отдает в пятьдесят раз больше и не перегорает. Мы так не можем, а?
— Не можем, — согласился он. — Но продолжайте о жуках.
— У светляков в брюшке есть активное органическое соединение — очень сложное — которое называется люциферин. Когда оно окисляется в присутствии катализатора, люцифер’азы, вся энергия окисления превращается в свет — и никакого тепла. Отнимите от получившегося продукта один атом водорода — и вещество снова готово светить. Мне удалось повторить этот процесс в лабораторных условиях.
— Черт меня побери! Поздравляю! Тогда у вас нет нужды во мне и я могу прикрывать свою лавочку.
— Не так быстро. Этот процесс нерентабелен, предстоит еще работать и работать. Например, я никак не могу получить достаточно яркий свет, поэтому приехала к вам, чтобы посмотреть, не сможем ли мы, обменявшись информацией и соединив наши усилия, добиться лучших результатов.
Три недели спустя, в четыре часа утра доктор М.Л.Мартин — для друзей просто Мери Лу — жарила яичницу на бунзеновской горелке. Поверх шортов и свитера на ней был длинный резиновый фартук. Золотистые волосы были распущены по плечам. Вкупе со стройными ногами она выглядела картинкой, сошедшей с обложки журнала по домоводству.
Она повернулась к креслу, в котором бесформенной кучей тряпья валялся измотанный Дуглас.
— Послушай, Арчи, похоже, кофейник прогорел. Что, если я приготовлю кофе в дистилляторе?
— Но ведь ты держишь в нем змеиный яд.
— Ну и что? Я сполосну его.
— Боже мой, женщина! Ты что, угробить меня хочешь? А заодно и себя?
— Фи! Змеиный яд не причинит тебе никакого вреда, даже если ты выпьешь его. Разумеется, если ты не допился до язвы желудка. Еда готова!
Она сняла фартук, отбросила его в сторону и села, скрестив ноги. Он автоматически взглянул на них.
— Мери Лу, ты непристойна. Почему бы тебе не надевать во время работы что-нибудь подлиннее? Ты возбуждаешь во мне романтические чувства.
— Чепуха. У тебя их нет. Однако вернемся к делам. Где мы с тобой остановились?
— По-моему, в тупике. Все наши попытки провалились, — ответил он, запустив ладони в волосы.
— Наши усилия были направлены только на видимую часть волнового спектра.
— А теперь мы занимаемся звуками, о ясноглазая.
— Оставь свой сарказм. Вернемся к обычной электрической лампочке. Волосок раскаляется добела, где-то около двух проценте энергии превращается в свет, остальное же — в инфракрасное излучение и ультрафиолет.
— Прекрасно. Верно.
— Слушай внимательно, горилла. Ты, конечно, устал, но послушай мамочку. Есть несколько способов изменения длины волны. Как насчет того, чтобы попробовать способ, используемый на радио?
Он поднял голову.
— В эти дебри лучше не суйся. Если тебе и удастся возбудить резонансные колебания нужной частоты, потери энергии будут слишком велики и ни о каком свете уже и речи не будет.
— Это единственный способ управления частотой?
— Практически — да. Некоторые радиостанции — все исключительно любительские — используют разрезанные определенным образом кристаллы кварца, у которых есть природное свойство излучать собственную частоту.
— А почему бы нам не разрезать кристаллы так, чтобы они испускали волны видимой частоты спектра?
Дуглас мгновенно сел.
— Боже правый, детка! Ты, кажется, раскусила этот орешек! Он начал ходить из угла в угол, рассуждая на ходу.
— Они используют кварцевый кристалл для обычных частот и турмалин для коротких волн. Частота колебаний прямо зависит от раскроя кристалла. Есть простая формула… — он остановился и снял с полки справочник. — Гммм… вот она. Для кварца: каждый миллиметр толщины пластинки добавляет добрую сотню метров длине волны. Частота, естественно, обратно пропорциональна длине волны. У турмалина примерно то же самое, только для коротких волн. Эти кристаллы, — продолжал он читать, — обладают свойством изменять свои механические свойства в зависимости от приложенного к ним электрического воздействия и наоборот, подвергнутые Механическому воздействию, преобразуют его в электричество. Частота зависит от качества кристалла и определяется его геометрической формой. Используемые в радиостанциях кристаллы способны продуцировать одну и только одну для данного кристалла частоту. Это то самое, детка, то самое! Итак, если мы отыщем кристалл, продуцирующий частоту видимого света, то сможем превращать электрическую энергию в световую без потерь!
— Вот какой у мамы умный мальчик, — закудахтала Мери Лу. — Мамочка знает, что у него все получится, если он будет пытаться.
Меньше чем через полгода Дуглас пригласил отца посмотреть на результаты. Он провел почтенного седовласого джентльмена в свою святая святых, знаком попросил Мери Лу задернуть шторы и указал на потолок.
— Вот он, па — холодный свет — без побочных явлений.
Почтенный старец посмотрел вверх и увидел серого цвета экран размером с ломберный столик, подвешенный к потолку. Мери Лу повернула выключатель. Экран засиял, но не резким светом, а как бы перламутровым. Комната осветилась чистым, без бликов, белым светом.
Молодой ученый смотрел на отца, словно щенок, ожидающий, чтобы его погладили.
— Как тебе это нравится, па? Энергии не хватило бы и не односвечовую лампочку. Обычной лампочке потребовалось бы сто ватт, а мы обходимся двумя. Пол-ампера и четыре вольта.
Старик рассеянным взглядом посмотрел на экран.
— Чудесно, сынок, чудесно. Я очень рад, что у тебя получилось.
— Знаешь, па, из чего сделан этот экран? Обыкновенный глинозем, алюмосиликат. Его можно сделать практически из любой глины или руды, лишь бы она содержала алюминий. Можно использовать бокситы, криолиты и все, что угодно. Достаточно бульдозера, чтобы найти это сырье в любом из штатов.
— Ты все закончил? Можно патентовать?
— По-моему, да, па.
— А теперь давай пройдем в твой кабинет. Я хочу с тобой кое-что обсудить. Пригласи и юную леди.
Дуглас подчинился, хотя было видно, что его обеспокоил тревожный тон отца. Как только они уселись, он спросил:
— Что тебя тревожит, па? Я могу чем-нибудь помочь?
— Спасибо, Арчи, но боюсь, что нет. Я собираюсь просить тебя закрыть лабораторию.
Молодой человек принял это спокойно.
— Да, па?
— Ты знаешь, я всегда гордился твоими работами. С тех пор, как умерла твоя мама, моей главной задачей было, чтобы ты не ощущал недостатка ни в деньгах, ни в оборудовании для твоих экспериментов.
— Ты всегда был очень щедр, па.
— Мне было приятно это делать, но сейчас настали плохие времена. Фабрика больше не сможет субсидировать твои эксперименты и исследования. Скорее всего, и саму фабрику придется закрыть.
— Неужели дела так плохи, па? Ведь в последнем квартале было много заказов.
— Да, заказов было много, но прибыли от них мало. Помнишь, я говорил тебе однажды насчет законопроекта о предприятиях общественного пользования. Его внесли на последней сессии Законодательного собрания.
— Да, припоминаю, но мне казалось, что губернатор наложил на него вето.
— Наложил, но им удалось обойти запрет. Такого расцвета коррупции наш штат еще не видел. Лоббисты энергетических компаний купили и Сенат, и Капитолий со всеми потрохами, — голос старого джентльмена задрожал.
— Но каким образом это касается нас, па?
— Этот законопроект предусматривает плату за энергию в соответствии с кредитоспособностью потребителя. Фактически, это означает, что они могут обдирать потребителей как захотят. Я всегда был против них, но теперь они прижали меня к стенке и пытаются раздавить.
— Но боже мой, папа! Они не имеют права. Есть же законы!
— В нашем штате, сынок? — поднял белые брови отец.
— Должен же быть выход, — Дуглас вскочил и стал ходить из угла в угол. — Должен быть!
Отец покачал головой.
— Больше всего меня огорчает то, что эта энергия на самом деле принадлежит народу. Правительство отпускает достаточно дешевой энергии — хватит на всех — но эти местные пираты загребли ее под себя и пользуются, как своей собственностью.
Когда старый джентльмен ушел, Мери Лу положила руку на плечо Дугласа и посмотрела ему в глаза.
— Бедный мальчик!
Сейчас, когда отец ушел, он уже не скрывал огорчения.
— Ну и ну, Мери Лу… Мы держались хорошо. Это нужно было сделать ради отца.
— Да, я знаю.
— Я ничего не могу поделать. Эти политиканы, эти грязные бандиты купили весь штат с потрохами.
Она посмотрела на него удивленно и даже с некоторым подозрением.
— Ты тряпка, Арчи. Ты что, собираешься сдаться без боя? Он тупо смотрел на нее.
— Нет, конечно, но заранее ясно, что я проиграю. Это не моя область.
Она заметалась по комнате.
— Ты меня удивляешь. Сделал величайшее со времен изобретения динамита открытие и готов к поражению.
— Это твое открытие и твоя мысль.
— Чепуха! Кто нашел материал? Кто заставил его испускать только видимые лучи? В конце концов, тебе нет нужды выходить за пределы твоей науки. В чем загвоздка? В энергии! Они хотят лишить тебя энергии. Но ты же физик. Найди какой-нибудь другой способ получать энергию, чтобы не покупать у них.
— Что ты имеешь в виду? Атомную энергию?
— Будь практичней. Ведь ты еще не Комиссия по атомной энергии.
— Еще я могу установить на крыше ветровой генератор.
— Уже лучше, хотя и не совсем то. Ну а теперь, поработай тем, чем заканчивается сверху твой позвоночник. Я, пожалуй, приготовлю кофе. Кажется, нам предстоит еще одна бессонная ночь.
Он выпучился на нее.
— О’кэй, Гордость Нации. Я понял!
Она счастливо улыбнулась ему.
— Вот это другой разговор.
Он вскочил с кресла, прыгнул к ней, облапил ее и поцеловал. Она ослабла в его объятиях и уже готова была ответить на поцелуй, но вдруг оттолкнула его.
— Арчи, ты напоминаешь мне лозунг цирка Барнса: “Каждое действие — животное действие”.
К утру они успели смонтировать экраны друг против друга. Арчи отрегулировал зазор, доведя его до одного дюйма.
— Теперь практически весь свет от одного экрана будет падать на другой. Подай напряжение на первый экран, сексапилочка.
Она повернула выключатель и первый экран озарился светом.
— Сейчас мы увидим, на что годна наша теория.
Он достал вольтметр и подключил к полюсам экрана. Потом щелкнул тумблером — стрелка прыгнула на два вольта. Мери Лу беспокойно смотрела поверх его плеча.
— Работает! Несомненно, работает. Экраны действуют в обе стороны. Подай на них ток — получишь свет. Подай свет — получишь ток.
— А каковы потери, Арчи?
— Минутку… — он наклонился к амперметру. — Смотри-ка — около тридцати процентов. Наверное, за счет излучения по краям экрана.
— Солнце взошло, Арчи. Давай отнесем второй экран на крышу. Попробуем использовать солнечный свет.
Несколько минут спустя они уже были на крыше. Арчи установил экран так, чтобы солнечные лучи падали прямо на него, и подключил вольтметр. Он показал два вольта.
Мери Лу подпрыгнула.
— Работает!
— Обязан работать, — подтвердил Арчи. — Если свет одного экрана заставил работать другой, то уж солнечный свет — тем более. Дай амперметр. Посмотри, сколько энергии мы получили?
Амперметр показал 18,7.
Мери Лу подсчитала на логарифмической линейке.
— 18,7 ампера, 37,4 ватта или около пяти сотых лошадиной силы. Не так уж и много. Я надеялась на большее.
— Так и должно быть, детка. Мы же используем только видимое излучение солнца, а оно составляет едва пятнадцать процентов, остальное приходится на инфракрасное и ультрафиолетовое излучение. Дай-ка мне линейку. Солнце излучает около полутора лошадиных сил или 1,12 киловатта на каждый квадратный метр земной поверхности, при условии, что этот квадратный метр находится прямо под ним. Атмосфера поглощает около трети излучения даже в полдень в Сахаре. Таким образом, выходит около одной лошадиной силы на квадратный метр. Солнце только поднимается, так что мы не можем рассчитывать больше, чем на одну треть лошадиной силы. А пятнадцать процентов от этой величины и составляет пять сотых лошадиной силы. Что нам и требовалось доказать… Ты что такая грустная?
— Я надеялась, что мы сможем снять с крыши столько энергии, чтобы хватило для всей фабрики. А если для одной лошадиной силы нужно двадцать квадратных метров поверхности, то не стрит и возиться.
— Смотри веселей, детуля. Мы сделали экран, который реагирует только на видимый свет. Мы сделаем и другой, он будет использовать весь солнечный спектр, превращать все излучение в электричество. С одной этой крыши мы снимем тысячу лошадиных сил. А ведь мы можем использовать крыши складов и цехов, и тогда нам хватит энергии и днем и ночью.
Она подняла на него большие синие глаза.
— Арчи, у тебя когда-нибудь болела голова?
Через двадцать минут он уже с головой погрузился в расчеты. Мери Лу тем временем доедала то, что заменяло им завтрак.
— Куда ты спрятал бутылку, донжуан? — прервала она его размышления.
Он поднял голову и ответил:
— Неприлично маленьким девочкам пить с утра.
— Вылезай из своей канавы, приятель. Я не отказалась бы от пары пирожных из Сюзетты и, если уж нет бренди, рюмочки ликера.
— Отставить гастрономию, доктор Мартин. Я должен быть в форме. Для моей работы нужна ясная голова.
Она резко повернулась и замахнулась на него сковородой.
— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Арчи, ты — переучившийся неандерталец, неспособный чувствовать прелести жизни.
— Не буду спорить, блондиночка. Я вот тут придумал экран, который будет работать на всех частотах.
— Кроме шуток, Арчи?
— Кроме шуток, детка. Нечто похожее мы наблюдали в первых опытах, но тогда торопились изготовить наш экран и не обратили на это внимания. И я придумал кое-что еще.
— Мамочки мои!
— Мы можем изготовить инфракрасный экран, такой же удобный, как и световой. Усекла? Во всех приборах посторонняя теплота или высокое напряжение представляют опасность, как пожарную, так и травматическую. А мы можем спроектировать экраны, которые — тут он начал загибать пальцы, — во-первых, используют солнечную энергию на все сто процентов, во-вторых, превратят его в холодный свет, в-третьих, — в тепло, и в-четвертых, — в электричество. Мы можем соединять их параллельно и получать любое напряжение. Все это будет совершенно задаром, если не считать расходов на монтаж.
Она помолчала, прежде чем ответить.
— И все это получилось из нашей попытки получить холодный свет. Иди завтракать, Эйнштейн. Или такие низменные вещи тебя не интересуют?
Они молча поели, занятые своими мыслями, и, наконец Дуглас сказал:
— Мери Лу, ты представляешь, как это грандиозно?
— Да, я думала об этом.
— Это и в самом деле грандиозно. Энергия эта была у нас всегда, а мы ее совсем не использовали — свыше двухсот тридцати триллионов лошадиных сил в день.
— Неужели так много, Арчи?
— Я не сам придумал эту цифру, а нашел ее в “Астрономии” Ричардсона. Мы можем получать свыше двадцати тысяч лошадиных сил с крыши каждого квартала. Ты представляешь, что это значит? Даровая энергия, доступная каждому! Да, такого изобретения не было со времен паровой машины, — он вдруг замолк, заметив, что она нахмурилась. — В чем дело, детка? Разве я не прав?
Она повертела вилку между пальцами.
— Нет, Арчи, ты прав. Я тоже об этом думала. Децентрализация городов, механизация быта, доступная каждому роскошь — все это возможно, но я чувствую, что не все будет так гладко, как тебе представляется. Ты когда-нибудь слыхал о “Брэкейдж Лимитед”?[45]
— Что это такое? Ремонтная фирма?
— Да ты просто тупица! Ты что-нибудь читал, кроме учебников? Джорджа Бернарда Шоу, например? Это из вступления к его пьесе “Назад к Мафусаилу”. Там он в иронических тонах описал, как корпорации противятся изменениям, которые могут угрожать их прибылям, а ты угрожаешь всем промышленникам, сынок, и поэтому подвергаешься опасности. Как ты думаешь, что случилось с атомной энергией?
Он покачался на стуле.
— Не может быть. Ты просто устала и разочаровалась. Промышленность с радостью принимает все новое. Все крупные корпорации имеют свои институты и привлекают туда лучших ученых. Атомщиков тоже…
— Верно… А теперь представь себе, что некий юный гений сделал открытие. Он зависимый человек, его открытие принадлежит корпорации. Но оно опасно для ее доходов, и его кладут под сукно. Неужели ты в самом деле думаешь, что они пропустят твои экраны и смирятся с потерей миллиардов долларов?
Дуглас нахмурился, потом расслабился и рассмеялся.
— Это несерьезно, детка. Забудь об этом.
— Это ты так думаешь. Ты когда-нибудь слыхал о целанине? Нет, наверное. Это синтетическая ткань, напоминающая шифон, только гораздо лучше: не пачкается и стоит центов сорок за метр. Шифон же вчетверо дороже. Так вот, целанина ты нигде не купишь. Его “зарезали”. Мой брат пять лет назад купил пять метров, а потом нигде не мог его найти. Они убрали целанин из магазинов, и он был вынужден удовлетвориться старыми сортами синтетики. Они изъяли весь целанин из продажи.
А слыхал ты когда-нибудь о парне, который придумал новое горючее, лучше и дешевле бензина? Это было четыре года назад. Он подал заявку на патент и через несколько дней утонул. Я не хочу сказать, что его убили, но формула горючего пропала — это совершенно точно.
А вот еще один случай. Однажды я видела вырезку из “Лос-Анджелес Ньюс”. Человек переоборудовал серийный грузовик и на двух галлонах бензина доехал из Сан-Диего до Лос-Анджелеса. А чтобы доехать до Агуасаленте, ему было нужно всего три галлона. Через неделю компания, производящая грузовики, отыскала его и купила изобретение. Удивительно, что ему еще оставили машину и даже с измененным двигателем.
Ты никогда не видел тяжелый грузовик, проходящий на одном галлоне топлива семьдесят миль? Нет? И не увидишь, пока верховодит “Брэкейдж Лимитед”. Но все эти истории абсолютная правда, можешь посмотреть в газетах.
Все знают, что автомобили специально делаются непрочными, чтобы они быстрее изнашивались, чтобы люди чаще покупали новые. Так диктуют законы торговли. Вспомни, сколько времени потребовалось двигателю внутреннего сгорания, чтобы оттеснить паровики.
Дуглас рассмеялся в ответ.
— Не унывай, моя сладкая. У тебя просто мания преследования. Давай поговорим о чем-нибудь более приятном, о нас с тобой, например. Ты чудесно готовишь кофе. Как насчет того, чтобы нам оформить брачный союз?
Она ничего не ответила.
— А почему бы и нет? Я молод и вполне здоров. Может быть, даже здоровее тебя.
— Арчи, я говорила тебе когда-нибудь об одном туземном вожде, который предлагал мне остаться в Южной Америке?
— Не припомню. А что?
— Он хотел жениться на мне, даже предложил убить семнадцать остальных жен и подать их на стол во время свадебного пира.
— Но какое отношение это имеет к моему предложению?
— Может быть, я приму его. Девушка не должна отказывать, не подумав.
Арчи нервно курил, бегая по лаборатории. Мери Лу сидела на лабораторном стуле-вертушке и встревоженно глядела на него. Когда он остановился, чтобы прикурить от окурка новую сигарету, она решила вмешаться.
— Ну, мистер Умник, что у тебя сегодня?
Он закончил раскуривать сигарету, глубоко затянулся, вполголоса выругался и ответил:
— Ты была права, Кассандра. Мы влипли, как никогда. Если мы начнем качать энергию от солнца, они закоптят небо. Не буквально, конечно, но вроде этого. Когда я отказался продать патент, мне пригрозили, что отсудят его.
— Закон на нашей стороне.
— Знаю, но у них неограниченные средства, а у нас их нет. Они могут судиться несколько месяцев или даже лет, а мы — нет.
— Ну, и что же дальше? Идти у них на поводу?
— Не хочу. Они, конечно, еще раз попытаются купить меня, будут угрожать. Я бы послал их ко всем чертям, если б не отец. Уже дважды в его дом врывались неизвестные личности, а он не в том возрасте, когда плюют на это.
— Да и наша работа изрядно беспокоила его.
— Конечно. Ведь все эти неприятности начались с тех пор, как бы начали промышленное производство экранов. Раньше у него все шло гладко, он всегда ладил с рабочими, обходился с профсоюзниками, как с собственными детьми. Неудивительно, что сейчас он нервничает. Я тоже нервничаю. Кто-то все время следит за мной, куда бы я ни пошел.
Мери Лу выпустила облачко дыма.
— В последние дни — и за мной тоже.
— Черт побери! С меня хватит! Нынче же покончу с этим!
— Продашь патент?
— Нет.
Он подошел к столу, выдвинул ящик, достал пистолет тридцать восьмого калибра, сунул в карман.
Мери Лу спрыгнула со стула и подбежала к нему. Взяв его за плечи, она с беспокойством заглянула ему в глаза.
— Арчи!
— Да, детка?
— Не рискуй. Если с тобой что-нибудь случится, я с ума сойду. Он погладил ее волосы.
— Это самое лучшее из всего, что я слышал за последние недели.
Вернулся Дуглас в час дня. Мери Лу ждала его у лифта.
— Ну что?
— Пляши. Ничего не случилось, несмотря на мои воинственные намерения.
— Они тебе угрожали?
— Не совсем. Они спросили, на сколько долларов я застраховал свою жизнь?
— И что ты им ответил?
— Ничего. Я сунул руку в карман и показал им, что вооружен. Я думаю, это заставит их несколько пересмотреть свои планы. На этом наша беседа кончилась и я ушел. Какой-то тип шел за мной, как обычно, до самого дома.
— Тот же ублюдок, что и вчера?
— Он самый или его близнец. Хотя, пожалуй, у него не может быть братьев. Они, наверное, еще в колыбели померли со страху, глядя на него.
— Пожалуй. Есть будешь?
— Не здесь. Давай спустимся и пообедаем, как подобает приличным людям, в ресторане. Забудем на время о наших с тобой бедах.
В ресторане было пусто. Они почти не разговаривали. Мери Лу смотрела куда-то поверх его головы. После второй чашки кофе она тронула его за плечо.
— Арчи, знаешь ли ты, что древние китайцы советовали женщинам, подвергающимся насилию?
— Нет. А что?
— Всего одну вещь — расслабиться. Вот что нам нужно сделать.
— Говори по-английски.
— Я тебе переведу. Почему они на нас нападают?
— Мы не делаем того, что хотят они.
— Не только. Они хотят изолировать нас, чтобы о нас никто не узнал. Они хотят купить тебя или запугать, чтобы ты прекратил работу над изобретением. Если не получится, они попробуют что-нибудь пожестче. Сейчас ты для них опасен, и опасность твоя в том, что у тебя есть секрет. А что, если этот секрет перестанет быть секретом? Если каждый будет знать твою тайну?
— Тогда им придется весьма и весьма плохо.
— Да, но что они смогут сделать? Ничего. Эти удавы — практичный народ. Они не потратят на твою осаду ни гроша, если это не принесет им прибыли.
— И что ты предлагаешь?
— Огласить наш секрет. Рассказать о нем всему миру. Пусть наши экраны делают все, кто захочет. Процесс так прост, что его можно воспроизвести в любой лаборатории, только объясни им — как это сделать. Можно назвать, по меньшей мере, тысячу фабрик, которые уже сейчас, с имеющимся оборудованием, смогут серийно производить наши экраны.
— Боже мой, Мери Лу! Тогда мы не получим ни гроша!
— А что ты теряешь? Держа в секрете наше изобретение, мы теряем еще больше. Ты получишь патент, кое-какой гонорар и будешь обдирать производителей, скажем, десять центов с квадратного метра. Понадобятся миллионы квадратных метров. В первый же год ты получишь сотни тысяч долларов, а дальше — больше. Ты сможешь оборудовать лучшую в стране лабораторию.
Он швырнул салфетку на стол.
— Сдается мне, детка, что ты права.
— Не забудь, кроме того, что ты делаешь это для своей страны. По всему Юго-Западу, повсюду, где светит солнце, вырастут новые фабрики. Даровая энергия! Ты станешь великим освободителем.
Он поднялся. Глаза его блестели.
— Так мы и сделаем, детка! Я тотчас же расскажу отцу о нашем решении и вскоре весь город узнает об этом.
Два часа спустя во всех редакциях страны телетайпы отщелкивали сообщение. Дуглас включил в него технические детали процесса и условия производства. Когда они с Мери Лу вышли из здания “Ассошиэйтед Пресс”, экстренный выпуск уже поступил в продажу.
“ГЕНИЙ ПОДАРИЛ ЛЮДЯМ БЕСПЛАТНУЮ ЭНЕРГИЮ!”
Дуглас купил газету и кивнул громиле, который следил за ним.
— Иди сюда, малыш. Ты хорошо поработал и у меня есть для тебя поручение — он вручил ему газету.
Громила смущенно взял ее. За всю его долгую и беспокойную карьеру никто из “объектов” не обращался к нему так вежливо.
— Отнеси эту газету своему хозяину и скажи, что Арчи Дуглас шлет ему тысячу поцелуев. И не пялься на меня! Бегом, пока я не проломил твою тупую башку!
Когда шпион исчез в толпе, Мери Лу взяла Арчи за руку.
— Ну что, полегчало, сынок?
— Немного.
— Все заботы позади?
— Все, кроме одной.
Он сгреб ее за плечи и закружил.
— Нам с тобой нужно решить еще один вопрос. Идем.
— Какого черта, Арчи! Отпусти меня!
— И не надейся. Видишь этот дом? Это мэрия. Там мы зайдем в комнату, и нам выдадут брачное свидетельство.
— Но я не собираюсь замуж за тебя!
— А мне наплевать! Ты долгое время оставалась в моей лаборатории, поэтому я скомпрометирован. Ты должна вернуть мне доброе имя, или я начну вопить на всю улицу.
— Это шантаж!
Когда он втащил ее в мэрию, она почти не сопротивлялась.
ДОРОГИ ДОЛЖНЫ КАТИТЬСЯ
— Кто заставляет дороги катиться?
Оратор, стоя на трибуне, ждал ответа своей аудитории. Нестройные выкрики вскоре слились в зловещий гул.
— Мы!.. Мы!.. Мы, черт побери!
— Кто делает всю грязную работу под землей, чтобы люди могли ездить на них?
Тут же послышался громовой ответ:
— Мы!
Оратор развивал успех, теперь его речь полилась потоком. Он наклонился к толпе, переводя взгляд с одного лица на другое, словно обращаясь к каждому в отдельности.
— Что обеспечивает бизнес? Дороги! Что доставляет людям пищу? Дороги! Что везет их на работу? Дороги! Что возвращает домой, к женам? Дороги!
Он сделал эффектную паузу, потом уже тише продолжал:
— Что люди будут делать, если вы перестанете опекать дороги? Им опять придется ходить пешком, и все это великолепно знают. А что они делают для вас? Тьфу! Разве мы просим чего-то невозможного? Разве наши требования необоснованны? “Право на увольнение по собственному желанию”. Оно есть у всех, кроме нас. “Равная с инженерами заработная плата”. А почему бы и нет? Кто из нас настоящие инженеры? Кто лучше разбирается в механизмах дорог? Кто по-настоящему отрабатывает свою зарплату: “джентльмены” в конторах или вы под землей? Что еще мы просим? “Право выбирать своих инженеров”. Какого черта нам не позволяют этого? Кто, как не мы, имеет на это право? Мы, механики, или эти идиоты-экзаменаторы, которые ни разу не были под землей и не смогут отличить ротор от катка? — он снова сделал эффектную паузу и уже спокойнее продолжал. — Вот что я вам скажу, братья: мы должны бросить писать петиции в сенатскую комиссию по транспорту и начать действовать. Пусть они треплются о демократии, мы-то знаем цену этим разговорам. У нас есть сила, братья, и мы сможем ею воспользоваться.
Пока он говорил, из задних рядов к трибуне пробрался один из слушателей. Воспользовавшись паузой, он обратился к оратору:
— Брат председатель, можно мне сказать пару слов?
— Пожалуйста, брат Харви.
— Вот что я хочу спросить: чего ради весь этот шум? Ведь мы получаем заработную плату по самым высоким тарифам, больше, чем любые другие механики; кроме того, получаем полную страховку и полную пенсию. Если не считать угрозы глухоты, то у нас вполне недурные условия труда, — он сдвинул на затылок шлем с антифонами и вытер вспотевший лоб. — Верно, мы должны подавать заявление об увольнении за девяносто дней, но ведь мы знали об этом, когда подписывали контракт. Дороги должны катиться — они должны катиться, пока есть люди, желающие ездить на них. И еще, Сопи… — тут его прервал удар председательского молоточка. — Простите, я хотел сказать Брат Сопи — расскажите нам, насколько мы сильны, и что вы имели в виду, говоря о действиях? Все это чепуха! Чтобы затруднить работу дорог, ввергнуть в хаос всю систему коммуникаций, не обязательно быть механиком, достаточно идиота с пузырьком нитроглицерина. И мы вовсе не пуп земли. Конечно, наша работа важна для общества, но что бы мы делали без фермеров, металлургов, без множества людей других профессий?
Его перебил невысокий человек с желтоватой кожей и выпирающими зубами.
— Брат председатель, я хочу спросить брата Харви, — тут он повернулся к Харви и продолжил лукаво, — говорит он от имени Гильдии или только от своего имени? Может быть, он не верит в Гильдию? А может быть, — он смерил взглядом длинную фигуру Харви, — его подослали шпионить за нами?
Харви посмотрел на него, словно на мокрицу в тарелке.
— Сайкс, — сказал он, — если бы ты не был таким пигмеем, я заставил бы тебя подавиться своим собственным языком. Я помогал создавать нашу Гильдию, бастовал в шестьдесят шестом году, а где был ты? Среди скэбов?[46]
Председатель снова стукнул своим молоточком.
— Хватит, — сказал он. — Каждый, кто хоть немного знает историю Гильдии, подтвердит, что брат Харви — ваш до мозга костей. Давайте продолжать, — он остановился, облизнув губы. — Обычно мы не допускаем посторонних на наши собрания. Многие из нас терпеть не могут инженеров, наших начальников, но вот инженер которому чужды предрассудки его касты, может быть, потому, Что он сам из механиков. Мы с радостью послушаем его. Итак, я представляю вам мистера Шорти Ван Клика…
Его прервал ропот.
— Брата Ван Клика, первого заместителя Главного Инженера этого родтауна.[47]
— Спасибо, брат председатель, — гость бодро выступил вперед быстро оглядел толпу, словно ожидая одобрения, — спасибо, братья. Наш председатель прав: я гораздо лучше чувствую себя здесь, нежели среди инженеров, потому что к своей должности я шел из-под земли. Теперь о ваших требованиях, отвергнутых сенатской комиссией… Я могу говорить откровенно?
— Конечно, Шорти! Положись на нас!
— Вот и хорошо. Конечно, я не смогу сказать ничего нового, если не буду знать, что вы намерены делать. Дороги — величайшее сооружение наших дней, а вы — люди, заставляющие их катиться. Такое положение вещей предполагает, что ваши требования должны быть выслушаны, а ваши желания — исполнены. Считается, что ведущая сила нашего общества — политики. Помнится, однажды ночью я проснулся и подумал, почему механики не пытаются ничего изменить и…
— Мистер Гейнс, вас вызывает ваша жена.
— Хорошо, — он взял трубку и повернулся к экрану.
— Да, дорогая, помню, я обещал, но… Ты совершенно права, дорогая, но из Вашингтона попросили встретить министра Блейкинсопа и показать ему все, что он захочет. Я не знал, что он приедет именно сегодня… Нет, я не могу поручить это заместителю. Это будет просто невежливо. Он министр транспорта Австралии. Я же тебе говорил, что… Да, дорогая, я знаю, что вежливость начинается с семьи, но дороги должны катиться. Такая уж у меня работа, ты это знала, когда выходила за меня замуж. А это часть моей работы… Ну вот, и умница. Мы обязательно позавтракаем вместе. Устроим пикник, только ты закажи лошадей и завтрак. Встретимся как обычно, в Бейкерсфилде… До свидания, дорогая. Поцелуй за меня малыша.
Он положил трубку, и прелестное негодующее лицо на экране померкло. В кабинет вошла девушка. На наружной стороне двери мелькнули литеры: “ДИЕГО — РИНО РОДТАУН. КАБИНЕТ ГЛАВНОГО ИНЖЕНЕРА”.
Гейнс беспокойно поднял глаза.
— А, это вы. Никогда не выходите замуж за инженера, Долорес, выходите за художника. Он будет чаще бывать дома.
— Да, мистер Гейнс. Здесь мистер Блейкинсоп, мистер Гейнс.
— Уже? Я не ждал его так скоро. Разве корабль прибывает так рано?
— Да, мистер Гейнс.
— Гммм… Звучит невероятно, однако вы никогда не ошибаетесь. Послушайте, Долорес, у вас есть какие-нибудь эмоции?
— Да, мистер Гейнс.
— Ну что ж, пригласите сюда мистера Блейкинсопа.
— Хорошо, мистер Гейнс.
Ларри Гейнс встал навстречу гостю. “Ничего особенного, какой-то коротышка, — подумал он, пока шел обмен рукопожатиями и формальными приветствиями, — котелок и зонтик явно непривычны ему, а из-под оксфордского акцента так и прет гнусавый австралийский говор”.
— Рад видеть вас здесь, мистер Блейкинсоп. Надеюсь, вы останетесь довольны.
— Я в этом уверен, — улыбнулся коротышка. — Я впервые в вашей стране, но чувствую себя, как дома: и эвкалипты, и горы…
— Ваша поездка чисто деловая?
— Да-да. Основная моя цель — изучить ваши родтауны и доложить моему правительству о целесообразности внедрения ваших методов решения социальных проблем. Подземных. Вы, я думаю, понимаете, почему меня послали именно к вам.
— Да, в основном. Правда, я не знаю, что бы вы хотели увидеть. Вы, конечно, слышали и о родтаунах, и об их обслуживании, и об управлении ими?
— Да, читал кое-что. Правда, я не инженер, мистер Гейнс. Моя стихия — социальная политика. Я хотел бы увидеть, как техническая революция повлияла на людей, так что рассказывайте мне о Дорогах так, словно говорите с круглым невеждой.
— Пусть будет так. Кстати, сколько человек в вашей делегации?
— Один, секретаря я отослал в Вашингтон.
— Понятно, — Гейнс посмотрел на часы. — Близится время обеда. Идемте на Стоктонскую полосу. Там мой любимый китайский Ресторанчик. Это займет не более часа, зато по пути вы увидите Дороги в действии.
— Отлично.
Гейнс нажал кнопку на своем столе, засветился экран, на нем появился угловатый молодой человек, сидящий у полукруглого усеянного приборами пульта. В уголке рта торчала сигарета. Он поднял глаза, вгляделся и помахал рукой.
— Приветствую, шеф. Чем могу служить?
— Привет, Дейв. Так это вы дежурите нынче вечером? Я отправляюсь обедать в сектор Стоктона. Где Ван Клик?
— Отправился на какое-то собрание, но не сказал, куда.
— Есть что-нибудь важное?
— Ничего, шеф. Дороги катятся, люди едут обедать.
— О’кэй, пусть катятся.
— Будут катиться, шеф.
Гейнс отключился и повернулся к Блейкинсопу.
— Ван Клик — мой первый заместитель. Он все время на дорогах, и в управлении его застать трудно. Идемте, Девидсон отлично справится сам.
Они спустились на эскалатор и вышли к дороге, к полосе, что бежала на север со скоростью пяти миль в час, дошли до указателя “ПЕРЕХОД НА ЮЖНУЮ ДОРОГУ” и шагнули на полосу.
— Приходилось вам кататься на конвейерной ленте? — поинтересовался Гейнс. — Это то же самое, только помните, что вставать на нее нужно лицом к направлению движения.
Они переходили с полосы на полосу, проталкиваясь в толпе спешащих домой людей. Полоса, делающая двадцать миль в час, была разгорожена зеркальными кабинками с крышами. Увидев их, уважаемый мистер Блейкинсоп изволил удивленно поднять брови. Гейнс ответил на невысказанный вопрос, но сначала откатил дверь и пригласил гостя внутрь.
— Это ветроломы — единственный способ защититься от встречного воздушного потока. На полосе со скоростью в сто миль он мог бы разорвать на нас всю одежду в клочья.
Он говорил, низко наклонившись к Блейкинсопу, пытаясь перекричать свист обтекающего кабинку воздуха, гул толпы и рокот движущих дорогу механизмов. По мере приближения к середине дороги, разговаривать становилось все труднее. Они прошли сорокамильную полосу, потом шестидесятимильную и восьмидесятимильную и, наконец, добрались до самой быстрой, стомильной, которая могла донести их от Сан-Диего до Рино и обратно всего за двенадцать часов. Как только Блейкинсоп очутился на широком разделительном тротуаре, немедленно вспыхнула реклама:
РЕСТОРАН ДЖЕЙКА № 4
Лучшие блюда на лучшей дороге.
Хорошо пообедать с ветерком, пока
мили проносятся мимо.
— Чудесно, — сказал мистер Блейкинсоп. — Все равно, что обедать в вагоне-ресторане. Это действительно очень хороший ресторан?
— Один из самых лучших… Не то, чтобы модный, но все же достаточно известный.
— Я хотел сказать…
Гейнс улыбнулся.
— Попробуйте, сэр, не пожалеете.
— Но я не хотел бы мешать вам.
— Этого не бойтесь. Давайте войдем.
Гейнс приветствовал хозяйку, как старую знакомую.
— Хэлло, миссис Маккой. Как поживаете?
— Господи, да неужто сам шеф пожаловал! Давненько вы нам не оказывали чести. Надеюсь, вы с вашим другом отобедаете у нас?
— Непременно, миссис Маккой. Распорядитесь за нас и, пожалуйста, не забудьте о бифштексах.
— Конечно. Двухдюймовые, из молодого бычка.
Она проводила их в отдельный кабинет и упорхнула с грацией, неожиданной для ее грузного тела.
Перво-наперво она с мудрой предусмотрительностью принесла телевизиофонный аппарат. Гейнс подключил его к сети и набрал номер.
— Алло… Девидсон? Дейв, это шеф. Я у Джейка. Да, в Четвертом. Если понадоблюсь, позвони десять—“эл”—шесть — шесть.
Когда он положил трубку, Блейкинсоп вежливо спросил:
— Вам каждый раз необходимо отмечаться?
— Не то, чтобы необходимо, — ответил Гейнс, — а так, на всякий случай. Обычно дежурство несем либо я, либо Ван Клик. Девидсон отлично справится сам, но в случае крайней необходимости… Конечно, в таком случае я бы предпочел быть там.
— Что вы называете крайним случаем?
— В основном две вещи. Если нарушится подача энергии к роторам, дороги остановятся и миллионы людей окажутся за сотни миль от дома. Если это случится в часы пик, мы должны будем как можно скорее эвакуировать их с дороги.
— Вы сказали — миллионы, а сколько миллионов?
— С этой дорогой связаны двенадцать миллионов человек, которые работают на предприятиях и живут в домах, простирающихся на пять миль в каждую сторону от дороги.
Энергетическая эра незаметно сменилась эрой транспорта. Этот переход ознаменовали два события: утилизация дешевой солнечной энергии и пуск первой самодвижущейся дороги. К тому времени энергетические ресурсы Соединенных Штатов были вконец истощены хищнической эксплуатацией нефти и угля, начавшейся еще в первые годы двадцатого столетия. Этому особенно способствовал небывалый взлет автомобильной промышленности. Из неуклюжих безлошадных повозок автомобили превратились в стальных чудовищ, сотни лошадиных сил позволяли им покрывать сотни миль в час. Они переполняли страну — в 1955 году на каждых двух человек приходился, согласно статистике, один автомобиль.
Но автомобиль нес в себе семена собственной гибели. Восемьдесят миллионов стальных дьяволов, управляемых несовершенными созданиями, их бешеные скорости уносили больше жизней, нежели войны. В некоторые годы автомобильные страховки перекрывали по сумме стоимость самих автомобилей. Страховые компании, большие и малые, стали самым обычным явлением. Автомобили скучивались в городах, пешеходы практически исчезли.
Собственно, пешеходами стали называть тех, кто шел куда-либо с автомобильной стоянки. Автомобили сделали возможным существование огромных городов, но сами же душили их своей многочисленностью. Еще в 1900 году Герберт Джордж Уэллс заметил что величина городов должна быть прямо пропорциональна их транспортным возможностям. Автомобили позволили построить города до двухсот миль в диаметре, но сделали их неудобными и даже опасными для людей.
В 1955 году федеральное шоссе № 66 Лос-Анджелес — Чикаго, “Главная Улица Америки”, как его называли, превратилось в автомобильный конвейер, движение по которому разрешалось со скоростью не ниже шестидесяти миль в час. Во время его постройки неожиданно обнаружилось новое явление: два города-гиганта, Чикаго, и Сан-Луи, сомкнулись где-то в районе Блумингтона, штат Иллинойс. В результате, образовался один огромный город.
В этом же году в Сан-Франциско произошла замена устаревших трамваев на самодвижущиеся эскалаторы, приводимые в движение энергией солнечных экранов Дугласа — Мартина. Хотя права на вождение автомобилей еще сохраняли свою силу, конец автомобилизма был предрешен. Последний удар ему нанес Закон о Национальной Обороне, изданный в 1975 году.
В свое время этот закон вызвал массу споров: он объявил нефть исключительно стратегическим сырьем и, таким образом, вооруженные силы овладели всей нефтью, а восемьдесят миллионов гражданских машин стали бесполезным хламом. Такая мера уже вводилась во времена Второй Мировой войны, но теперь на ее “временность” уже никто не уповал.
Возьмите супер-шоссе того времени, по обе стороны которых высились города, добавьте самодвижущиеся эскалаторы в Сан-Франциско, учтите при этом катастрофическую нехватку бензина и присущую янки изобретательность. В 1960 году была пущена первая самодвижущаяся дорога между Цинциннати и Кливлендом.,
На нынешний взгляд ее конструкция была ужасно примитивной, и она более всего напоминала транспортер для руды, применявшийся пару десятилетий назад. Самая быстрая полоса развивала всего двадцать миль в час, была узкой, и уж конечно, ни о какой торговле на ней не могло быть и речи. Но несмотря на все недостатки, она стала прототипом, определившим образ жизни страны на ближайшие десятилетия — ни городской, ни сельской, а точнее — и той и другой, продиктованной существованием быстрых, безопасных, дешевых и удобных самодвижущихся дорог.
Фабрики — широкие, приземистые здания, крытые солнечными энергетическими экранами (такие же приводили в движение дороги) тянулись по обеим сторонам дорог. Позади них располагались отели, магазины, театры, кинозалы, меблированные комнаты, а еще дальше — жилые дома, которые покрывали холмы, вклинивались между фермами, стояли по берегам рек. Люди работали в “городе”, а жили в “деревне”, и чтобы попасть из одного места в другое, нужно было не более десяти минут.
Миссис Маккой сама обслуживала шефа и его гостя. При виде двух чудесных бифштексов они прервали беседу.
Было время ежечасных рапортов, дежурные инженеры секторов слушали механиков.
— Субсектор-один — порядок!
— Субсектор-два — порядок!
Натяжение полос, вольтаж, температура деталей, синхронность.
— Субсектор-семь — порядок!
Крепко скроенные, жилистые мужчины в хлопчатобумажных робах, большую часть жизни проводящие “под землей”, среди неизменного воя механизмов скоростных полос, визга роторов и подвывания подшипников.
Девидсон в просторной пультовой изучал действующий макет дорог сектора Фресно. Он взглянул на стомильную полосу и подсознательно отметил Четвертый ресторан Джейка. Шеф сейчас был в Стоктоне, следовало позвонить ему после приема рапортов. Пока все было тихо, движение для этих часов нормальное, так что он чуть было не заснул. Тогда он повернулся к младшему вахтенному инженеру:
— Мистер Бернс…
— Да, сэр.
— Что вы думаете насчет чашечки кофе?
— Чудесная мысль, сэр. Как только приму рапорты, я сразу же закажу.
Через минуту стрелки хронометра сомкнулись на двенадцати. Младший вахтенный повернул переключатель.
— Всем секторам — рапорт, — сказал он ровным голосом.
На экране возникли два человека. Младший из них ответил, заметно волнуясь:
— Диего-Кольцевая — катятся!
Их тут же сменили двое других:
— Сектор Анджелес — катятся!
Потом:
— Сектор Бейкерсфилд — катятся!
И:
— Сектор Фресно — катятся!
Наконец, когда отрапортовала Рино-Кольцевая, младший вахтенный повернулся к Девидсону и доложил:
— Катятся, сэр.
— Хорошо — пусть катятся!
Экран вспыхнул снова:
— Сектор Сакраменто, дополнительный рапорт.
— Давайте.
— Кадет Дженфер, младший вахтенный инженер сектора, производя осмотр, обнаружил кадета Алека Джинса, вахтенного техника субсектора, занятого игрой в карты с Россом, механиком второго класса того же субсектора. Невозможно сказать, в который раз они играли вместо того, чтобы патрулировать свой субсектор.
— Есть повреждения?
— Один из роторов перегрелся и разбалансировался. Сейчас все приведено в порядок.
— Хорошо. Прикажите кассиру и бухгалтерии рассчитать Росса и передайте его городским властям. Кадета Джинса поместите под арест и прикажите ему доложиться мне.
— Хорошо, сэр.
— Пусть катятся!
Девидсон повернулся к пульту и набрал временный номер Главного Инженера Гейнса.
— Мистер Гейнс, вы упомянули о двух вещах, представляющих для дорог наибольшую опасность, а рассказали только об одной.
Прежде, чем ответить, Гейнс пожевал листочек латука.
— Этой второй опасности практически не существует. Это просто невозможно. Но я все же расскажу. Смотрите, мы сейчас движемся со скоростью сто миль в час. Можете ли вы себе представить, что произойдет, если наша полоса внезапно остановится?
— Гм, — мистер Блейкинсоп нервно поерзал на стуле, — лучше не думать об этом, правда? Даже как-то не верится, что мы сидим в этом уютном кабинете и в то же время несемся куда-то. А что бы случилось?
— Не беспокойтесь, ничего особенного. Покрытие порваться не может, ибо его секции спроектированы так, что перекрывают друг друга и разве что сдвинутся. Даже если на протяжении нескольких миль разом остановятся все роторы, остальные примут нагрузку на себя и обеспечат движение полосы.
Но мы никогда не забываем о катастрофе на дороге Филадельфия — Джерси-Сити. Линия была одной из первых, самых первых, а нагрузка на нее была довольно велика, так как она обслуживала большой индустриальный район. Линия больше напоминала простой конвейер, и никто не мог предвидеть, что она сдаст. Это случилось в часы максимальной нагрузки, когда по скоростным полосам ехали толпы людей. За местом обрыва дорога вспучилась на протяжении нескольких миль, сбросив пассажиров на крыши восьмидесятимильной полосы, а передняя часть словно хлыстом ударила по другим полосам, расплющивая людей, сбрасывая их в жернова роторов, вминая в барьеры. Эта авария погубила свыше трех тысяч человек, и началась агитация за запрещение самодвижущихся дорог. По приказу президента они были остановлены на целую неделю, потом он был вынужден этот запрет снять — у него просто не было выбора.
— Почему?
— Вся экономика страны зависела от дорог, а в индустриальных районах они стали главным средством передвижения, чтобы не сказать — единственным. Фабрики останавливались, невозможно было подвезти продовольствие, люди начали волноваться — и президент был вынужден пустить дороги снова. Больше ему ничего не оставалось делать, так как дороги вошли в плоть и кровь страны, за одну неделю изменить это было нельзя. В них нуждались не только для перевозки людей, но и для производства и торговли.
Мистер Блейкинсоп скомкал свою салфетку и осторожно сказал:
— Мистер Гейнс, я далек от мысли принижать предусмотрительность вашего великого народа, но не кажется ли вам опасным, что вся экономика зависит от машин одного типа?
— Я вас понимаю, — рассудительно начал Гейнс. — И да, и нет. Существование любой цивилизации, кроме чисто аграрной, определяется каким-то типом машин. На старом Юге это были хлопкоочистительные машины. Британская Империя была бы невозможна без паровых машин. Мощная цивилизация, чтобы жить, должна иметь и силовые, и транспортные, и обрабатывающие машины.
Без них она просто не разовьется, но это вовсе не недостаток машины, а ее преимущество. Правда, мы довели развитие технологии до той степени, когда без нее уже невозможно поддержание высокого жизненного уровня, и мы стоим перед выбором: развивать технологию или охранять природу. Но ведь опасны не машины, а люди, которые ими управляют. Как машины, дороги чудесно работают. Они прочны и безопасны, они совершенствуются. Но дороги — не машины, дороги — это люди. Когда страна зависит от машин, она зависит от людей, которые ими управляют. Если это люди высокой морали, с обостренным чувством долга, то…
Кто-то включил радио, из динамика понеслась музыка, прервавшая Гейнса. Когда звук немного убавили, он сказал:
— Послушайте. Вот подтверждение моих слов.
Блейкинсоп повернулся, чтобы лучше слышать. Играли бравурный марш с четким ритмом, аранжированный в духе времени. Местами слышался шум машин, клацанье железа. Узнав мелодию, австралиец широко улыбнулся.
— Ведь это же марш артиллеристов “Катится зарядный ящик”, да? Но я не понимаю, какое он имеет отношение к нашему разговору?
— Верно, когда-то это был “Зарядный ящик”, но мы приспособили его для современных нужд, и теперь это “Походная песня транспортных кадетов”. Слушайте.
Марш продолжал громыхать, его четкий ритм сливался с пульсом дороги в единую мелодию. Потом вступил мужской хор:
“Слушай гуденье! Блюди движенье!
Нашей работе нет конца.
Пусть катятся наши дороги!
Пока вы несетесь по быстрым дорогам,
Мы в “подземелье” в поте лица.
И катятся наши дороги!
О, это скорость, скорость, да!
Мы у роторов всегда.
Блюдем свои секторы строго!
Раз, два, три! Куда б ты ни ехал,
Помни всегда, что катятся наши дороги!
ПУСТЬ КАТЯТСЯ!
Что катятся наши дороги!
— Слышите? — спросил Гейнс с воодушевлением. — Слышите? Вот в чем главная цель Транспортной Академии Соединенных Штатов. Вот почему транспортный инженер — полувоенная профессия со строгой дисциплиной. Мы — неотъемлемая часть всей индустрии, всей экономики. В других отраслях могут быть забастовки, которые создадут лишь частичные и временные неудобства; в сельском хозяйстве может быть неурожай — он отразится только на торговле; но если встанут дороги — остановится все, как при всеобщей забастовке. Но всеобщая стачка хотя и затрагивает большинство населения, хотя и вызывает массу недовольства, остается лишь стачкой, а остановка дорог — это полный паралич. Одна забастовка транспортников уже была в шестьдесят шестом году. Она была обоснована и помогла исправить некоторые злоупотребления. Но такое больше не повторится.
— Чем же вы от этого застрахованы, мистер Гейнс?
— Высоким чувством долга. Механики, обслуживающие дороги, относятся к своей работе с религиозным почтением. Мы всячески стараемся поднять их социальный статут. Особо важную роль играет Академия, она стремится выпускать из своих стен преданных своему делу инженеров, дисциплинированных, осознающих свой долг перед обществом и стремящихся выполнить его во что бы то ни стало. В ней царит дух Вест-Пойнта и Годдарда.
— Годдарда? Ах да, ваше ракетное училище. Ну, и насколько вы в этом преуспели?
— Нам хотелось бы большего, но создание, традиций требует времени. Полностью решить проблему мы сможем лишь тогда, когда самые старшие из инженеров будут выпускниками Академии.
— Вы, конечно, один из них?
— Вы мне льстите, — осклабился Гейнс. — Должно быть, я выгляжу моложе своих лет. Меня перевели из армии. После забастовки шестьдесят шестого года дороги на три месяца перешли под руководство Министерства Обороны. Меня включили в комиссию по урегулированию, которая занималась вопросами повышения заработной платы и удовлетворением требований рабочих, а потом я так и остался на Транспорте…
На видеотелефоне вспыхнул сигнал вызова.
— Извините, — сказал Гейнс, включая аппарат. — Слушаю.
Блейкинсоп тоже слышал голос с другого конца провода.
— Это Девидсон, шеф. Дороги катятся.
— Хорошо. Пусть катятся.
— Поступил еще один тревожный рапорт из сектора Сакраменто.
— Снова? Когда?
Прежде, чем Девидсон успел ответить, видеофон замолк. Гейнс повернулся, чтобы набрать номер, и в это время ему на колени опрокинулась полная чашка кофе. Блейкинсопа качнуло так, что он ударился о край стола. Заметно изменился звук, идущий от роторов.
— Что случилось, мистер Гейнс?
— Не знаю. Аварийная остановка, черт знает почему, — он раздраженно отшвырнул трубку. — Видеофон скис. Идемте! Хотя нет, здесь безопаснее. Ждите.
— Чего?
— Ладно, идемте вместе. Держитесь поближе ко мне.
Он повернулся к выходу, словно разом забыл о существовании австралийского министра. Полоса медленно останавливалась. Замерли гигантские роторы, еле вращались аварийные маховики. Обеспокоенные посетители ресторана, прервав обед, толпились у выхода.
— Стойте!
Это было сказано человеком, привыкшим приказывать. В его голосе чувствовались властность и сила; так укротитель усмиряет хищных зверей. Одно это слово заставило толпу подчиниться. Все повернулись к нему.
Гейнс продолжал:
— Оставайтесь на местах, пока мы не будем готовы к эвакуации. Я — Главный Инженер. Здесь вы в безопасности. Вот вы, — он указал на здоровенного детину у дверей. — Назначаю вас моим заместителем здесь. Никого не выпускайте без специального разрешения. Миссис Маккой, распорядитесь всех накормить.
Гейнс шагнул к двери, Блейкинсоп — следом за ним. Снаружи все оказалось не так плохо, как можно было ожидать. Остановилась только стомильная полоса; в нескольких футах от нее продолжала нестись девяностомильная. Люди, едущие на ней, казались смазанными, нереальными, словно фигуры на засаленных картах.
Вся двадцатифутовая экспресс-полоса была забита: из магазинов, кафе, телетеатров и прочих заведений толпами высыпали люди — посмотреть, что произошло. Несчастный случай не заставил себя ждать.
Толпа колыхнулась, стоявшая с краю средних лет женщина, пытаясь сохранить равновесие, ступила на соседнюю девяностомильную полосу. Она едва успела крикнуть… Ее перевернуло, бросило на движущееся полотно и со скоростью девяносто пять миль в час — сто тридцать девять футов в секунду — проволокло по нему. Словно серп траву подсекла она людей и пропала из виду.
Но дело этим не кончилось. Один из сбитых ею был вышвырнут на неподвижную стомильную полосу, прямо в толпу. Он чудом остался жив — всю силу удара приняли на себя те, кто теперь вокруг него — истекающие кровью, изломанные жертвы его дикого скачка. Мало того. Удар снова колыхнул толпу, и еще несколько несчастных, стоявших у границы полос, были сброшены на движущееся полотно.
Центр событий переместился, и Блейкинсоп больше ничего не увидел. Он, политик, привыкший разговаривать с толпой, был совершенно выбит из колеи. Его подташнивало.
К удивлению Блейкинсопа, Гейнс не бросился на помощь пострадавшим, не попытался успокоить охваченную паникой толпу, а быстро повернулся к двери ресторана. Увидев, что Гейнс собирается войти туда, Блейкинсоп воздел руки.
— Неужели вы не поможете этим несчастным?!
Гейнс обернулся. Сейчас он менее всего напоминал остроумного и радушного хозяина, каким был несколько минут назад.
— Нет. Им помогут другие. Я отвечаю за всю дорогу. Не вмешивайтесь.
Блейкинсоп был обескуражен и возмущен, однако замолчал, понимая умом, что Гейнс прав, что на нем лежит ответственность за безопасность миллионов людей и он не может размениваться на частные случаи, но его чувства восставали против такого холодного рационализма.
Гейнс вошел в ресторан.
— Миссис Маккой, где у вас запасной выход?
— В кладовой, сэр.
Гейнс поспешил туда, Блейкинсоп — следом за ним. Молодой филиппинец вскочил из-за стойки, смахнув на пол какую-то зеленую смесь, ибо прямо над ним был круглый люк с запорным маховиком в центре. К нему вела тонкая, но прочная металлическая лестница.
Блейкинсоп потерял шляпу, пытаясь поспеть за Гейнсом; когда они выбрались на крышу здания, Гейнс осветил ряды дорожных кабин карманным фонариком. От крыши их отделяли четыре фута свободного пространства.
Наконец, мистер Гейнс обнаружил то, что искал, — такой же люк футах в пятидесяти от них. Он опустил крышку люка, встал одной ногой на крышу кабины, уперся руками и резким движением перебросил себя на кабину. Блейкинсоп сделал то же, правда, не так легко.
Они стояли в темноте, осыпаемые мелким холодным дождем. Под ними и по обе стороны, насколько хватало глаз, простирались слабо светящиеся экраны, превращающие солнечную энергию в электрическую. Свет был не особенно ярок; так призрачно и жутко светится снег в безлунную ночь.
Этот свет выхватывал из темноты узкую, выгнутую дугой над крышами кабин дорожку, ведущую к зданию на краю дороги, затянутому сеткой дождя. Они побежали по ней так быстро, насколько позволяли скользкое покрытие под ногами и темнота. Гейнс показался Блейкинсопу совершенно отрешенным. Конечно, он был умен и обаятелен, что совершенно необходимо для его работы, но, как казалось австралийцу, надо всем преобладал холодный расчет. Таких людей он опасался. Ведь с точки зрения чистого разума, нет веских причин для существования человечества, не говоря уже об отдельных людях.
Если бы он мог проникнуть в мысли Гейнса, то изменил бы свое мнение. Внешнее спокойствие лишь прикрывало напряженную работу мозга. Словно компьютер, перебирал он варианты решений, отбрасывая негодные и отыскивая единственно верные. Под панцирем жестокой самодисциплины были и чувства. Во всем он винил только себя. То, что он видел, отдавалось болью в сердце, но болью Удвоенной, ибо он отвечал за все это. Он нес сверхчеловеческий груз ответственности; далеко не каждый мог выдержать такое и сохранить здравый рассудок. Сейчас он чувствовал себя капитаном, стоящим на мостике тонущего корабля, и только необходимость в немедленных действиях поддерживала его. Но его лицо было спокойно.
На стене здания поблескивал ряд зеленых стрелок, над которыми светилась надпись: “ПРОХОД ВНИЗ”. Он побежал вдоль стрелок, а Блейкинсоп пыхтел за спиной. Они нырнули в дверь и оказались на узкой лестнице, освещенной всего лишь одной лампой дневного света. Гейнс сбежал по ней и оказался на загруженном людьми шумном тротуаре северной полосы.
Рядом со входом, справа, стояла будка связи. За стеклянной дверью солидный, хорошо одетый мужчина разговаривал со своей половиной, маячившей на экране. Еще трое дожидались своей очереди.
Пробежав мимо них, Гейнс распахнул дверь, схватил за плечи солидного джентльмена и вытолкнул его из будки, недоумевающего и возмущенного. Прежде чем его благоверная успела сообразить, что происходит, Гейнс отключил ее и нажал кнопку аварийной связи.
Он набрал свой личный кодовый номер, и на экране тотчас же появилось встревоженное лицо Девидсона.
— Докладывайте!
— Это вы, шеф! Слава богу! Где вы? — в голосе Девидсона слышалось почти патетическое облегчение.
— Доклад!
Старший вахтенный инженер подавил свои чувства и заговорил короткими деловыми фразами.
— В семь часов девять минут пополудни на двенадцатой полосе, сектора Сакраменто внезапно резко подскочило напряжение, потом упало до аварийного уровня. Покрытие цело, но энергия отключена. Причины инцидента неизвестны. Прямая связь с управлением сектора прервана, не работают также вспомогательная и коммерческая линии связи. Мы пытаемся связаться с Сакраменто и послали туда человека. Пострадавших нет. Мы передали по радио просьбу очистить двенадцатую полосу. Начинается эвакуация.
— Пострадавшие есть, — прервал его Гейнс. — Пошлите туда медиков и полицию. Живее!
— Есть, сэр! — Девидсон махнул своему помощнику, но тот уже набрал нужные номера. — Должен ли я остановить другие полосы, шеф?
— Нет. Это только увеличит беспорядки. Продолжайте объявления по радио, а остальные полосы пусть катятся, иначе мы вовек не разберемся.
Гейнс твердо знал, что другие полосы останавливать нельзя. Конечно, эвакуировать людей через неподвижные полосы было бы гораздо проще, но роторы могли не выдержать нагрузки, не говоря уже о том, что пять миллионов возбужденных людей на неподвижной дороге будут представлять собой нешуточную полицейскую проблему. Уж лучше эвакуировать пассажиров двенадцатой полосы по крышам, позволив им добираться домой по другим полосам.
— Сообщите мэру и губернатору, что я беру на себя чрезвычайные полномочия. Начальник полиции поступает в ваше распоряжение. Велите коменданту вооружить кадетов и ждать приказа. Быстрее!
— Есть, сэр. Должен ли я вызвать свободных от вахты инженеров?
— Не нужно. Это не инженерная проблема. Посмотрите на приборы: сектор отключился сразу — кто-то вручную вырубил все роторы. Всех свободных от вахты держите наготове, но не вооружайте и не посылайте к роторам. Прикажите коменданту послать всех кадетов старших курсов в управление сектора Стоктон. Пусть их снабдят интрациклами, пистолетами и гранатами с усыпляющим газом.
— Есть, шеф, — за спиной Девидсона возник клерк и что-то сказал ему. — Шеф, с вами хочет говорить губернатор.
— Мне не до него, впрочем, вам тоже. Кто ваш сменщик? Вы послали за ним?
— Хаббард. Он уже здесь.
— Предоставьте ему разговаривать с губернатором, мэром, прессой, со всеми, даже с Белым Домом. Несите вашу вахту. Я отключаюсь. Свяжусь с вами снова, как только найду патрульную машину, — и прежде чем погас экран, Гейнс выскочил из будки. Блейкинсоп не рискнул с ним заговорить, а просто побежал следом.
Пробежав двенадцатимильную полосу, Гейнс остановился, повернул за ветроотбойник и поднял глаза на пробегавшую мимо стену, отыскивая невидимые Блейкинсопу ориентиры. Гейнс отыскал нужный знак и побежал навстречу движению полосы так быстро, что австралиец отстал на добрую сотню футов и едва не потерял его, когда тот нырнул в проход и побежал вниз по лестнице.
Они оказались на узкой дорожке “под землей”. Все вокруг было наполнено грохотом, потрясшим не только слух, но и сами тела. Блейкинсоп никогда раньше не слыхал ничего подобного. Прямо перед ним, освещенный желтым светом дуговых ламп, вращался ротор с путаницей проводов внутри, похожий на барабан. Вверху он соприкасался с внутренней стороной полосы, передавая ей свое мерное движение. Справа и слева, насколько хватало глаз, на равном расстоянии друг от друга вращались другие роторы. Промежутки между ними перекрывались узкими катками, уложенными на решетчатых стальных фермах, словно сигары в коробках. На сотни ярдов вокруг вращались, поблескивая, их стальные тела.
Линия стальных прутьев отделяла дорожку, на которой они стояли, от узких мостков, что шли параллельно линии роторов, но Не вплотную к ним. В этот промежуток и смотрел Гейнс, отыскивая что-то, с ясно видимой досадой на лице. Блейкинсоп спросил было его о причине беспокойства, но не услышал собственного голоса — он утонул в шуме тысяч роторов и мириад катков.
Словно угадав его вопрос, Гейнс повернулся, сложил руки рупором и прокричал Блейкинсопу в самое ухо:
— Машины нет. Я рассчитывал найти здесь патрульный автомобиль.
Австралиец, желая ему помочь, ткнул пальцем в стальные джунгли. Гейнс посмотрел туда и увидел людей, работающих у снятого с подшипников ротора. Они уже опустили его на тяжелую приземистую платформу и готовились увезти.
Главный Инженер благодарно улыбнулся австралийцу, достал из кармана фонарь и направил в ту сторону узкий, как игла, яркий луч. Один из механиков поднял голову, и Гейнс начал мигать фонариком, повторяя какой-то сигнал. Человек сорвался с места и подбежал к ним.
Это был стройный юноша в полотняной робе. На ушах его были антифоны, а на голове какая-то несуразная ермолка со знаками различия. Узнав Главного Инженера, юноша козырнул, и его лицо приняло по-мальчишески серьезное выражение.
Гейнс сунул фонарь в карман и начал быстро жестикулировать обеими руками, так быстро и отточенно, словно отроду был глухонемым. Блейкинсоп вспомнил все, что знал из антропологии, и решил, что это напоминает язык жестов американских индейцев. Как ни странно, он пригодился здесь для чисто производственных надобностей.
Кадет кивнул, ступил на мостки и посветил фонарем куда-то вдаль. Тут же в его луче возникла бешено несущаяся машина. Она остановилась прямо перед ними.
Формой она напоминала яйцо на двух колесах. Спереди откинулся стеклянный колпак, и показался водитель, тоже кадет. Гейнс что-то объяснил ему жестами, после чего втолкнул Блейкинсопа в тесный пассажирский отсек. Над водителем опустился колпак, навстречу им рванул тугой воздух, и когда австралиец поднял глаза, то увидел, что позади остались по меньшей мере три тяжелых экипажа. В кузове последнего, кажется, мелькнули сквозь окна ермолки кадетов, но поручиться за это он не мог — скорость машины была не меньше двухсот миль в час.
Он даже не успел удивиться тому, как кадет рванул машину с места, а Гейнс, игнорируя перегрузку, уже вызывал Девидсона по встроенному визору. С тех пор, как за ними захлопнулась дверь, в машине установилась относительная тишина. На экране появилось лицо дежурной.
— Дайте мне Девидсона, старшего вахтенного.
— О! Это мистер Гейнс! С вами хочет поговорить мэр, мистер Гейнс.
— Пошлите его подальше и дайте мне Девидсона, да поживее!
— Есть, сэр!
— И вот еще что — поддерживайте этот канал до тех пор, пока Л сам не прикажу его отключить.
— Хорошо.
На экране появился Девидсон.
— Это вы, шеф? Пока все без изменений.
— Хорошо. Вы можете отыскать меня на этой линии или в управлении Десятого субсектора. Теперь сгиньте.
На экране снова появилась дежурная.
— Вызывает ваша жена, мистер Гейнс. Соединить?
Гейнс пробормотал что-то не особенно учтивое и ответил:
— Да.
На экране расцвела фальшивой улыбкой миссис Гейнс. Прежде чем она успела открыть рот, он выпалил на одном дыхании:
— Дорогая, не волнуйся, со мной все в порядке, дома буду, когда вернусь оттуда, куда сейчас еду, — и отключился.
Наконец они остановились у лестницы, ведущей в управление Десятого сектора, и вышли из машины. У рампы стояли три больших грузовика, а рядом с ними выстроились з шеренгу три взвода кадетов.
Один из кадетов подбежал к Гейнсу, отсалютовал и доложил:
— Линдсей, сэр, младший вахтенный. Вахтенный инженер просил вас сразу же зайти в пультовую.
Когда они зашли в пультовую, навстречу им поднялся вахтенный инженер.
— Вас вызывает Ван Клик, шеф.
— Соединяйте.
На большом экране появился Ван Клик.
— Хэлло, Ван, где вы?
— В управлении сектора Сакраменто. А теперь слушайте…
— В Сакраменто! Отлично! Докладывайте.
— “Докладывайте”, — раздраженно передразнил Ван Клик. — Черта с два! Я больше не ваш заместитель, Гейнс. А теперь…
— Вы что, белены объелись?
— Слушайте меня и не перебивайте. Все узнаете. Короче, Гейнс, меня выбрали председателем Временного исполнительного комитета Нового Порядка.
— А вы не бредите, Ван? Что это значит: “Новый Порядок”?
— Узнаете. Короче — функционалистская революция. Мы внутри — вы снаружи. Мы остановили двенадцатую полосу, чтобы показать вам малую долю того, что можем.
“О функциях. Трактат о Естественном Состоянии Общества”, библия функционалистов, увидел свет в 1930 году. Его называли всеобъемлющей научной теорией социальных взаимоотношений. Автор, Пол Декер, называл идеи демократии и равенства людей “отжившими и вредными”. Он предлагал социальную систему, при которой люди оценивались бы по своим “функциональным” качествам, то есть по производственным показателям. Если Же человек выходил за рамки своих функций, добиваясь успеха в других областях, то это признавалось ненужным, вредным и “противоречащим естественному состоянию”. Такой порядок подсказывало тогдашнее состояние экономики.
Свои тезисы Декер обряжал в тогу псевдопсихологических рассуждений, основанных на наблюдениях над домашними птицами и на опытах Павлова по выработке у собак условных рефлексов. Он не придавал особого значения тому факту, что человек не собака и не цыпленок. Старый доктор Павлов отверг Декера так же, как отвергал множество других, пытавшихся превратить его важные, но узкоспециальные выводы в научную догму.
Функционализм, однако, не исчез — в тридцатые годы почти все, от водителей грузовиков до горничных, имели свой, доступный для понимания, взгляд на устройство общества и, что самое удивительное, некоторые из них даже добивались публикации своих теорий. Функционализм получил широкое распространение среди “маленьких людей”, которым нужно было сознание своей полезности и иллюзия того, что при “естественном” состоянии они могли бы быть наверху социальной лестницы. Для тех же, чья работа была по-настоящему полезна, это было тем более очевидным.
Гейнс с минуту смотрел на Ван Клика, прежде чем ответить.
— Ван, — сказал он медленно. — Неужели вы всерьез полагаете, что добьетесь успеха?
— Почему бы и нет, — прервал его коротышка. — Мы уже добились успеха. Вы не сможете пустить двенадцатую полосу, пока я вам этого не позволю. А если будет нужно, я остановлю все дороги.
Гейнсу стало не по себе. Он отлично понимал, что это не простая похвальба. С трудом сдерживаясь, он продолжал:
— Конечно, можете, Ван, но что вы думаете насчет всей остальной страны? По-вашему, армия Соединенных Штатов будет смиренно сидеть и смотреть, как вы хозяйничаете в Калифорнии, словно царек?
— Я подумал об этом, — хитро улыбнулся Ван Клик. — Как раз сейчас я заканчиваю манифест для радио ко всем механикам страны. Я расскажу им, что мы сделали и призову их бороться за свои права. Когда по всей стране остановятся дороги и население начнет голодать, президент не раз подумает, прежде чем посылать против нас войска. Конечно, у него хватит сил арестовать или убить меня — я не боюсь смерти! — но он не сможет перестрелять всех механиков, потому что страна не сможет жить без нас. Скорее всего, он согласится на наши условия!
В этом была горькая правда. Если восстание дорожных механиков станет всеобщим, правительство не сможет подавить его силой. Это будет все равно, что лечить больную голову гильотиной. Но станет ли оно всеобщим?
— Почему вы думаете, что за вами пойдут все остальные механики?
— А почему бы и нет? Это вполне естественно. Сейчас век ^ашин, поэтому механики представляют повсюду единственно реальную силу. До сих пор их удавалось дурачить, и они этой силой не пользовались. А работники дорог — элита, их работа наиболее необходима. И вот теперь они показывают свою силу — разве это не естественно?! — он на секунду отвернулся, перебирая на столе какие-то бумаги, потом добавил. — Я собираюсь связаться с Белым Домом, оповестить — президента о случившемся. Если хотите уцелеть, работайте и ведите себя хорошо.
Несколько минут Гейнс неподвижно сидел перед погасшим экраном. Вот оно что! Удивительно, если Вану удастся поднять всех механиков на всех дорогах. Конечно, это невозможно, но ведь случилось же на его собственной дороге. Наверное, он ошибался, отказываясь от внешних контактов. Нет, нет, с губернатором и с газетчиками только начни говорить — конца не будет. Не будет…
Он вызвал Девидсона.
— Дейв, в других секторах есть какие-нибудь беспорядки?
— Нет, шеф..
— А на других дорогах?
— Никаких известий.
— Вы слышали мой разговор с Ван Кликом?
— Да, мой аппарат был подключен к вашей линии.
— Хорошо. Пусть Хаббард позвонит президенту и губернатору и скажет им, что я категорически против использования внутренних сил, пока беспорядки ограничиваются одной нашей дорогой. Пусть он заявит далее, что я снимаю с себя ответственность, если войска будут посланы без моей просьбы.
— Вы думаете справиться сами, шеф? — удивился Девидсон.
— Да, думаю! Если мы попытаемся вышибить Вана и его бунтарей силой, то, скорее всего, вызовем такие же волнения по всей стране. Кроме того, он может так испортить механизмы, что сам Господь Бог не починит их. Какая сейчас нагрузка?
— Пятьдесят три процента пиковой.
— Что с двенадцатой полосой?
— Почти все эвакуированы.
— Хорошо. Как можно скорее эвакуируйте все магазины, Попросите шефа полиции помочь — пусть его люди не пускают никого в торговые заведения и на других полосах. Ван вскоре может остановить все полосы, а может быть, нам самим придется это сделать. Вот мой план: я с вооруженными кадетами спускаюсь вниз. Мы продвигаемся вперед, подавляя по одному очаги сопротивления. Вы берете вахтенных механиков и прочий обслуживающий персонал и идете по пятам за нами. Каждый пройденный вами ротор вы переключаете на пульт сектора Стоктона. Это будет сумасшедшая работа безо всякой техники безопасности, но только таким путем мы можем предотвратить катастрофу.
Если этот план сработает, мы перехватим контроль над всем сектором Сакраменто, Ван останется на бобах и будет беситься у мертвого пульта, — он повернулся к вахтенному инженеру субсектора. — Эдмондс, дайте мне шлем и оружие.
— Есть, сэр, — он выдвинул ящик и передал Главному Инженеру изящный, но грозный пистолет.
Гейнс повесил его на пояс, потом нахлобучил шлем, открыл антифоны и услышал Блейкинсопа.
— Можно, э… мне тоже надеть шлем, — спросил он.
— Что? — повернулся к нему Гейнс. — А, шлем. Вам он не понадобится, мистер Блейкинсоп. Вам лучше остаться здесь до тех пор, пока я не скажу.
— Но… — начал было министр, но осекся.
В дверях стоял младший вахтенный инженер и знаками пытался привлечь внимание шефа.
— Мистер Гейнс, тут вас хочет видеть один механик. Его зовут Харви.
— Я не принимаю.
— Он из сектора Сакраменто, сэр.
— О! Зовите его сюда.
Харви быстро рассказал Гейнсу обо всем, что произошло сегодня на собрании Гильдии.
— Мне это не понравилось и я ушел. Я и не думал об этом, пока не встала двенадцатая полоса. Как только я узнало беспорядках в секторе Сакраменто, тут же пошел к вам.
— А давно это готовилось?
— Я думаю, достаточно давно. Знаете, как это бывает — везде найдется несколько горячих голов, а некоторые из них — функционалисты. Но их нельзя выставить с работы за политические взгляды, ведь у нас свободная страна.
— Вам бы прийти чуть пораньше, Харви, — сказал Гейнс, изучая упрямое лицо механика. — Нет, все правильно. Это мое дело — отбирать кадры, мое, а не ваше. Вы верно сказали, у нас свободная страна. Что-нибудь еще?
— Ну… если уж это случилось, я могу помочь вам, указав зачинщиков.
— Спасибо. Оставайтесь со мной. Мы идем “под землю”, будем там наводить порядок.
Дверь внезапно распахнулась и вошли двое: механик и кадет. Они несли на руках третьего, потом положили на пол, встав рядом.
Это был безнадежно мертвый юноша. Его форма на груди набрякла кровью.
Гейнс посмотрел на вахтенного.
— Кто это?
Эдмондс поднял глаза и ответил:
— Кадет Хьюджес. Я посылал его наладить связь с сектором Сакраменто. От него не было вестей, и я послал следом Марстоуна и кадета Дженкинса.
Гейнс что-то пробормотал себе под нос и повернулся к выходу-
— Идемте, Харви.
Кадеты выстроились шеренгой. Гейнс заметил, что мальчишеское воодушевление сменилось злобой. Многие обменивались жестами, некоторые передергивали затворы пистолетов.
Он осмотрел их с ног до головы и подозвал старшего. Последовал короткий обмен жестами, потом кадет отсалютовал, повернулся к своей команде, сделал несколько жестов и щегольски встал по стойке “смирно”. Кадеты гуськом поднялись по лестнице в соседнюю пустую комнату. Гейнс шел следом.
Когда все вошли, Гейнс подождал, пока утихнет шум, и обратился к кадетам:
— Вы видели, как принесли Хьюджеса. Кто из вас готов своими руками убить гнид, которые его застрелили?
Тут же три кадета выступили вперед. Гейнс холодно посмотрел на них.
— Хорошо. Вы, трое, сдайте оружие и отправляйтесь по домам. Если кто-нибудь думает, что нам предстоит карательная экспедиция или охота, пусть присоединяется к ним, — он выдержал длинную паузу и продолжил. — Сектор Сакраменто захвачен безответственными людьми. Мы собираемся его отбить, но без жертв с противной стороны, если это будет возможно, и не останавливая дорог. Наш план таков: захватывать ротор за ротором и переключать их на Стоктон. Задача нашей группы — продвинуться под землей как можно дальше в северном направлении, отыскивая и обезвреживая всех, кто попадется на дороге. Крепко-накрепко запомните, что большая часть тех, кто будет арестован, совершенно невиновны, поэтому уж лучше пользуйтесь снотворным газом и стреляйте только в самом крайнем случае.
Капитан кадетов, разделите ваших людей на три группы по десять человек и назначьте старших. Каждая группа образует, цепь поперек всей подземной части дороги и на интрациклах будет двигаться в северном направлении со скоростью пятнадцать километров в час. Интервал между группами — сто ярдов Если по пути встретится человек, первая цепь захватывает его и в машине отправляет назад, к следующей цепи. Назначьте водителей и проинструктируйте их. Кроме того, отберите штурмовую группу для захвата управления субсектора, но не начинайте атаки до тех пор, пока роторы не будут переключены на Стоктон. Позаботьтесь о связи. Вопросы есть? — он окинул взглядом строй кадетов, но все молчали. Тогда он сказал, повернувшись спиной к опальной троице. — Отлично, господа. Выполняйте приказ!
Через некоторое время все приготовления были закончены. Прибыла первая группа механиков, Гейнс назначил старшего и проинструктировал его. Кадеты стояли рядом со своими интрациклами, словно спешившиеся кавалеристы. Капитан кадетов выжидающе смотрел на Гейнса. Когда тот кивнул, капитан кадетов щелкнул каблуками, его люди оседлали интрациклы и первая цепь двинулась на север.
Гейнс и Харви вскочили на свои интрациклы и поехали рядом с капитаном кадетов, ярдах в двадцати пяти от передовой цепи. Немало времени прошло с тех пор, когда Главный Инженер в последний раз пользовался этой неуклюжей на вид машиной. Гейнс чувствовал себя неловко — интрацикл отнюдь не прибавлял личного достоинства: человек на нем больше всего напоминал картофелину, зачем-то подвешенную в центре обруча. Однако “под землей” его использовали часто. На нем можно было проехать там, где дорога была не шире плеч, он легко управлялся, гиростабилизатор позволял водителю оставлять машину на стоянках в вертикальном положении.
Маленький верткий экипаж быстро нес Гейнса между роторов, а он тем временем отдавал распоряжения по внутреннему коммуникатору.
Первые двести ярдов сектора Сакраменто они прошли спокойно, потом один из кадетов обнаружил стоящий около ротора интрацикл, а неподалеку, у основания ротора, возился механик. Он что-то измерял и не заметил приближающейся цепи.
Механик был обезоружен, сопротивления не оказал, но был явно удивлен и возмущен.
Гейнс подождал, пока его обгонит следующая цепь.
Через три мили на их счету было тридцать семь арестованных и ни одного убитого, двое из кадетов были легко ранены, Гейнс отослал их назад. Только у четырех задержанных было оружие, в одном из них Харви опознал зачинщика. Он выразил делание попытаться переговорить с отщепенцами, и Гейнс, подумав, согласился. Он давно знал Харви как авторитетного лидера рабочих, к тому же он не хотел терять надежду ликвидировать беспорядки мирным путем.
Немного погодя передовая цепь обнаружила прятавшегося за ротором механика. Он был вооружен, но не сопротивлялся, однако, прежде чем его схватили, он попытался что-то сказать в микрофон, торчащий у основания ротора.
Гейнс подскочил к нему сзади и рванул микрофон с такой силой, что чуть не сломал пленнику челюсть. Тот выплюнул сломанный зуб, злобно посмотрел на Гейнса, но ничего не сказал. Все заданные вопросы остались без ответа.
Несмотря на быстрое вмешательство Гейнса, оставалась вероятность, что механик успел предупредить своих, так что на внезапность рассчитывать больше не приходилось. Слово вылетело, теперь его не поймаешь.
Пессимизм Гейнса можно было понять. Навстречу им уже катили в интрациклах несколько человек. Их было немного, но точную численность противника установить было невозможно — наверняка, многие скрывались за роторами. Харви посмотрел на Гейнса. Тот кивнул и знаком велел капитану кадетов остановить своих людей.
Харви выступил вперед безоружный, подняв руки и чуть пошатываясь. Люди на интрациклах замедлили ход, потом остановились. Харви подошел к ним метров на десять и тоже остановился. Один из инсургентов, по-видимому, старший, обратился к нему на языке жестов.
Из-за расстояния и слепящего света нельзя было разобрать, о чем они говорят. “Беседа” длилась считанные минуты, потом прервалась. Похоже было, что вожак не знал, как поступить. Один из его людей подъехал к нему, на ходу засовывая пистолет в кобуру, и что-то сказал. Вожак сделал жест отрицания, тот повторил свой довод и получил тот же ответ. Тогда он сделал непристойный жест, достал пистолет и выстрелил в Харви. Харви согнулся пополам, шагнул вперед. Человек выстрелил еще раз и Харви, дернувшись, рухнул на пол.
Капитан кадетов рванулся вперед. Когда пуля настигла убийцу, тот поднял недоуменный взгляд, словно чему-то удивившись и еще не понимая, что это — его смерть.
Кадеты открыли огонь. Каждый из них сделал не больше двух выстрелов, но и этого нестройного залпа было достаточно, чтобы совершенно деморализовать противника. Менее чем за полминуты инсургенты были кто убит, кто ранен, кто схвачен. Гейнс насчитал двух убитых (помимо того, кто убил Харви) и двух раненых.
Применяясь к обстоятельствам, Гейнс изменил тактику наступления. Преимущество внезапности они утратили, теперь все решали скорость и натиск. Теперь вторая цепь должна была идти буквально по пятам за первой, третья — в двадцати пяти ярдах от них. Гейнс приказал не обращать внимания на безоружных — ими займется четвертая цепь — и стрелять по всем, у кого будет замечено оружие, но так, чтобы ранить, а не убивать, хотя отлично понимал, что мало кто послушается его и будут убийства. Что ж, он не хотел этого, а теперь у него просто не оставалось выбора. Каждый вооруженный — потенциальный убийца. Было бы просто нечестно подставлять своих людей под пули.
Кадеты перестроились в новые боевые порядки. Гейнс подал капитану кадетов знак и интрациклы первой и второй цепи ушли вперед на предельной скорости — около восемнадцати миль в час. Гейнс тронулся следом за ними.
Он притормозил, объезжая тело Харви, и невольно заметил, что даже смерть не обезобразила его лицо, на котором навеки застыло решительное и упрямое выражение. Глядя на него, Гейнс уже не жалел, что отдал приказ стрелять, хотя почти физически ощущал на душе тяжесть, словно потерял что-то не менее важное и нужное, чем честь.
По пути им встретились несколько механиков, однако стрелять не пришлось, и у Гейнса вновь появилась надежда на бескровную победу. Вдруг он заметил, как изменился шум машин, слышимый даже сквозь антифоны. Сняв наушники, он услышал рокочущие диминуэндо останавливающихся роторов и катков.
Дорога встала.
— Остановите людей! — крикнул он капитану кадетов, и его голос эхом раскатился в наступившей тишине.
Он подошел к патрульной машине.
— Шеф, — сказал водитель. — Вас вызывают.
На экране появилась дежурная, потом Девидсон.
— Шеф, вас вызывает Ван Клик.
— Кто остановил дорогу?
— Он.
— Есть еще что-нибудь важное?
— Нет. Когда он остановил дорогу, полосы были практически пусты.
— Хорошо. Давайте сюда Ван Клика.
Увидев Гейнса, предводитель мятежников не смог сдержать злобной гримасы.
— Что, дурачком меня считали, да? — рявкнул он. — А что вы думаете теперь, мистер Главный Инженер?
Гейнс подавил желание немедленно выложить ему, что он думает обо всем этом и о самом Ван Клике в частности. Голос коротышки раздражал его, словно ножом водили по медной тарелке. Но он не мог позволить себе роскошь говорить то, что думает, поэтому заставил себя говорить в своей обычной манере, словно уговаривая собеседника.
— Я был готов к вашей выходке, Ван. И не думайте, что я стал принимать вас всерьез только после остановки дороги. Я давно следил за вашей работой и знаю, что ваши слова не расходятся с делом.
Слова Гейнса доставили Ван Клику явное удовольствие, хотя он и пытался это скрыть.
— Тогда почему же вы не прекращаете сопротивление? — напирал он. — Вы не сможете победить нас.
— Может быть и нет, Ван, но вы же знаете — я обязан попытаться. Кроме того, с чего вы это взяли, что я не смогу победить вас? Вы же сами говорили, что при желании я могу вызвать сюда всю армию Соединенных Штатов?
Ван Клик торжествующе улыбнулся.
— А это вы видели? — он указал на пузатую ручку рубильника с привязанной к ней длинной веревкой. — Стоит мне дернуть за веревку, и весь сектор взлетит к небесам. В крайнем случае, я просто обрежу веревку и взорву к чертям весь сектор.
Гейнс здорово пожалел, что мало разбирается в психологии. Ну что ж, может быть, это и к лучшему — интуиция поможет ему найти правильный ответ.
— Конечно, это серьезно, Ван, но я не понимаю, каким образом это помешает нам?
— Да неужто? Тогда я скажу вам еще кое-что. Предположим, вы заставите меня взорвать дорогу, а как насчет тех людей, которые неизбежно погибнут при этом?
Гейнса при этом передернуло. Он не сомневался, что Ван Клик выполнит свою угрозу. Дело было в другом: фразеология Ван Клика, это его нелогичное “если вы меня заставите…” — обличали его душевную неустойчивость. Такой взрыв может повредить жилые дома сектора и наверняка разрушит магазины и прочие заведения на дороге. Ван был абсолютно прав — Гейнс не мог рисковать людьми, даже не подозревавшими об опасности — пусть даже дороги не тронутся до скончания веков. Кроме того, он не мог допустить разрушения дороги — это тоже нанесет вред людям.
В голове Гейнса забилась мелодия: “Слушай гуденье, блюди движенье. Нашей работе нет конца”. Что делать? Что делать? “Пока вы несетесь по быстрым дорогам, мы…” И почему это случилось именно здесь?
Он снова повернулся к экрану.
— Знаете, Ван, вы ведь не хотите взрывать дорогу, хотя и можете сделать это. Я тоже не хочу этого. Давайте я приду к вам в штаб и мы с вами обсудим все это. Два разумных человека всегда смогут договориться.
— Задумали какой-нибудь финт? — недоверчиво спросил Ван Клик.
— Какой? Я явлюсь к вам один и без оружия, прямо сейчас.
— А ваши люди?
— Останутся здесь, пока я не вернусь. Можете послать наблюдателей.
Ван Клик на минуту задумался. В нем боролись страх перед возможной ловушкой и тщеславное желание увидеть своего начальника в роли просителя. Наконец, он неохотно кивнул.
Гейнс проинструктировал людей и сообщил о своем решении Девидсону.
— Если я не вернусь через час, действуйте по своему усмотрению, Дейв.
— Будьте осторожны, шеф.
— Буду.
Он высадил из машины кадета-водителя, вывел ее на рампу, ведущую к мосткам, развернулся и включил мотор на полную мощность.
Теперь, несмотря на скорость в двести миль в час, он мог собраться с мыслями. Предположим, он побьет Ван Клика, тогда нужно будет многое изменить. Во-первых, нужно будет связать все полосы системой аварийных переходов, чтобы остановка одной полосы не представляла опасности для соседних. То, что случилось сегодня на двенадцатой, не должно больше повториться! Это дело техники и сделать это просто. Главная проблема — люди. Нужно ужесточить систему психологических тестов, чтобы на дорогах работали уравновешенные, здравомыслящие люди. Но, черт побери, то же должна делать и существующая система. До сих пор не было повода сомневаться в методе Хамма — Уодсворта — Бартона. Как удалось Ван Клику склонить к восстанию людей, прошедших классификационную проверку? Это не лезет ни в какие ворота. Весь сектор не мог спятить. Один человек — куда ни шло, но большие группы людей по всем законам должны работать, как машины. Это же проверенные люди. Он представил себе механиков, занятых своим делом. А! Вот оно что! Ван Клик, первый заместитель Главного Инженера, в глазах всего коллектива оставался начальником!
Да, это объясняет все. Ван Клик отвечал за личный состав и мог безошибочно собрать всех недовольных в одном секторе. Наверняка, он не один год занимался этим и даже, может быть, фальсифицировал результаты классификационных тестов.
Во-вторых, надо будет ввести строгую проверку руководящего состава, проверять и перепроверять его работу. Даже он, Гейнс, должен подвергнуться этой проверке. Qui custodiet ipsos custodes,[48] кто проверит проверяющих? Хотя латынь и мертвый язык, но древние римляне до сих пор помогают советом.
Наконец, он понял, где ошибался, понял с каким-то равнодушным удовольствием. Проверки и перепроверки, охранные системы — все это слишком громоздко и малоэффективно.
Он не должен был облекать Ван Клика такой большой властью, не изучив его вдоль и поперек. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Он нажал кнопку тормоза и машина резко остановилась.
— Станция! Соедините меня с моим кабинетом.
На экране появилась Долорес.
— Вы на месте — чудесно! Я боялся, что вы уже ушли домой.
— Я вернулась, мистер Гейнс.
— Умница-девочка. Прочтите мне личное дело Ван Клика, его классификационные данные.
Она быстро сходила за досье и начала сыпать символами и процентами. Гейнс кивал — все подтверждало его подозрения: скрытый комплекс неполноценности.
— Заключение комиссии, — продолжала Долорес. — Несмотря на некоторую неустойчивость показателей “А” и “Д” на объединенном графике, комиссия заключает, что данный человек вполне пригоден для руководящей работы. Рекомендовано его продвижение по службе.
— Хватит, Долорес, спасибо.
— Да, мистер Гейнс.
— Я иду ва-банк. Сложите-ка пальцы на счастье.
— Но, мистер Гейнс…
Во Фресно Долорес удивленно таращилась на пустой экран.
— Отведите меня к мистеру Ван Клику!
Человек с видимой неохотой отвел винтовку и кивком предложил Гейнсу идти впереди него. Гейнс захлопнул фонарь машины и пошел вверх по лестнице. Конвоир шел сзади.
За пультом управления сектором Ван Клик выглядел лучше, чем в кабинете. Его окружало полдюжины людей, все с оружием.
— Добрый вечер, Директор Ван Клик.
Коротышка на глазах распухал — вот как сам Гейнс обращается к нему!
— Мы здесь обходимся без титулов, — бросил он с важной небрежностью. — Зовите меня просто Ван. Садитесь, Гейнс.
Гейнс так и сделал. Теперь было необходимо убрать из комнаты всех остальных. Он с равнодушным любопытством осмотрел охрану.
— Что, Ван, боитесь, что один не справитесь с безоружным человеком? Или господа функционалисты уже не доверяют друг другу?
Ван Клик побагровел. Гейнс бесстрашно улыбался. Наконец, коротышка достал пистолет и показал своим людям на дверь.
— Выметайтесь, ребята.
— Но, Ван…
— Убирайтесь, я сказал!
Когда они остались вдвоем, Ван Клик потрогал рубильник, тот самый, который показывал Гейнсу на экране визора и направил на своего бывшего шефа пистолет.
— Вот так, — прорычал он. — Только попробуйте рыпнуться! С чем вы пришли?
Гейнс широко улыбнулся.
Ван Клик нахмурился…
— Чему вы радуетесь? — спросил он.
Гейнс, наконец, снизошел до ответа.
— Вы искренни, Ван. Это хорошо. Вы затеяли функционалистскую революцию, а себе оставили одну функцию — взорвать дорогу. Скажите, чего вы так боитесь?
— Я не боюсь!
— Не боитесь? Вы? Сидите здесь, собираетесь с помощью этого рычажка сделать харакири и при этом пытаетесь убедить меня, что ничего не боитесь. Да если ваши люди узнают, что должны воевать лишь ради ваших амбиций, они вас шлепнут в один момент. Вы ведь этого боитесь?
Ван Клик оставил рубильник и вскочил.
— Я не боюсь! — завопил он, подбегая к Гейнсу, который продолжал сидеть, широко улыбаясь.
— Боитесь! В эту минуту вы боитесь меня. Боитесь, что я найду прореху в вашей защите, боитесь кадетов, которые не салютуют вам, боитесь, что они будут смеяться у вас за спиной, боитесь за обедом взять не ту вилку, боитесь всех, кого видите — боитесь, что они вас не заметят.
— Нет! — заорал Ван Клик. — Вы… Вы вонючий сноб! Думаете, если вы важная шишка, значит все хуже вас! — он запнулся, пытаясь сдержать слезы ярости. — Вы и ваши гнусные кадетишки…
Гейнс смотрел на него изучающе. Вот когда раскрылся характер Ван Клика и удивительно, что он не замечал этого раньше. Он припомнил, что Ван Клик не представлял собой ничего особенного, пока он сам не помог ему выбраться наверх. Теперь нужно было сыграть на его слабостях, отвлечь от рубильника. Пусть вся его ярость будет направлена на Гейнса. Только сделать это нужно осторожно, чтобы не допустить пальбы, да и самому обойтись без крови, отвоевывая рубильник.
— Ван, — с улыбкой сказал Гейнс, — вы ведь всего лишь надутое ничтожество. Это у вас на лбу написано. Я же вас насквозь вижу: вы третьесортный человечишка, Ван, и всю жизнь боялись, как бы кто-нибудь не дал вам пинка. Директор… Тьфу! Если бы все функционалисты были вроде вас, мы бы наплевали на них — пусть захлебываются в собственном дерьме, — и он демонстративно повернул свой стул, садясь спиной к Ван Клику и его пистолету.
Ван Клик бросился к обличителю, встал в нескольких футах от него и прокричал:
— Ты… Я тебе покажу… Всажу в тебя весь магазин и вот мой ответ!
Гейнс откинулся на спинку стула, потом встал с него и пружинистым шагом пошел на Ван Клика.
— Положите вашу пукалку на место, пока сами не застрелились.
Ван Клик отступал шаг за шагом.
— Не подходите ко мне! — закричал он. — Не подходите — или я застрелю вас, клянусь богом!
“Вот так”, — подумал Гейнс и кинулся коротышке под ноги.
Пистолет рявкнул над самым его ухом. Слава богу, не задело. Они катались по полу. Для такого коротышки Ван Клик был крепок. Где пистолет? Вот он! Гейнс схватил пистолет, вырвался.
Ван Клик остался лежать, скорчившись на полу, и из-под его век катились слезы. Он всхлипывал, как обиженный ребенок.
Гейнс посмотрел на него с каким-то подобием жалости, наклонился и легонько тронул его за ухом рукояткой пистолета, потом подошел к двери, прислушался и осторожно запер.
Веревка все еще была натянута. Он осмотрел узел и развязал его, отведя рубильник в безопасное положение. Потом повернулся к экрану на контрольной ’панели и вызвал Фресно.
— Все в порядке, Дейв, — сказал он, — начинай атаку и, ради всего святого, поживее! — и выключил экран, чтобы вахтенный не увидел, как его трясет.
На следующее утро Гейнс, довольный, расхаживал по помещению Главного Пульта. Дороги катились — их пустили уже давно. Это была долгая ночь. Инженеры и кадеты дюйм за дюймом проверили весь сектор Сакраменто, потом переключили на другие пульты два испорченных субсектора. На дороги катились — даже сквозь пол была слышна их вибрация.
Он остановился позади изможденного, заросшего щетиной человека.
— Почему вы не идете домой, Дейв? — спросил он. — Макферсон справится и без вас.
— А вы сами, шеф? Вид у вас далеко не цветущий.
— Ну, я — то вздремну после завтрака у себя в кабинете. Я позвонил жене и сказал, что не мог вчера встретить ее, теперь она едет за мной сюда.
— Злится?
— Не то, чтобы очень, но вы ведь знаете, как это бывает у женщин, — он повернулся к приборной панели, изучая данные всех шести секторов: Кольцевая Сан-Диего, сектор Анжелес, сектор Бейкерсфилд, сектор Фресно, сектор Сток… Стоктон! Боже правый! Блейкинсоп! Он же оставил австралийского министра в Стоктоне и за всю ночь даже не вспомнил о нем!
Он бросился к двери, крикнув через плечо:
— Дейв, велите подать мне машину и как можно быстрее!
Он пересек зал и заглянул в свой кабинет.
— Долорес!
— Да, мистер Гейнс.
— Позвоните моей жене и скажите ей, что я поехал в Стоктон. Если ее не будет дома, подождите ее здесь. И еще, Долорес…
— Да, мистер Гейнс?
— Успокойте ее.
Она закусила губу, но только сказала:
— Да, мистер Гейнс.
— Ну что за умница!
Он вышел из своего кабинета и сбежал по лестнице к дороге Вид бегущих полос обрадовал его, как никогда. Почти бегом он подошел к двери, на которой было написано: “ПРОХОД ВНИЗ” открыл ее, и громкая музыка “подземелья” слилась с мелодией которую он насвистывал:
“О, это скорость, скорость, да!
Мы у роторов всегда
Блюдем свои секторы строго!
Раз! Два! Три!
Куда бы ты ни ехал, помни всегда,
Что катятся наши дороги!
ДАЛИЛА И КОСМИЧЕСКИЙ МОНТАЖНИК
Конечно, монтаж первой космостанции не обошелся без трудностей, и в основном не везло с персоналом.
Собрать станцию в открытом космосе, за 22300 миль от Земли — отнюдь не детская игра; даже с технической точки зрения она гораздо сложнее Панамского канала, египетских пирамид и даже реактора в Саскуэханне. Но Тини[49] Ларсен все же построил ее.
Когда мы с Тини познакомились, он был защитником в одной полупрофессиональной баскетбольной команде и числился в Оппенгеймеровском институте. Каждое лето он подрабатывал у меня, потом получил диплом, но так и остался в строительном бизнесе, и в конце концов стал моим боссом.
Надо сказать, что любую работу Тини начинал с подробнейшего планирования и что для ларсеновского подготовительного цикла нужны были шестирукие обезьяны, а не мужики в скафандрах. Тини цеплялся к любой небрежности, нещадно браковал конструкционные элементы и не одна тонна металла пошла к чертям, прежде чем начался монтаж.
Но больше всего хлопот доставляли люди. Женатиков было всего двое, все же прочие — холостые парни, любители приключений и больших денег. Были среди них списанные космонавты, были специалисты по приборам и по наземному строительству, были подводники, привыкшие работать в скафандрах, а еще — кессонщики, электрики, сварщики, судовые слесари и два акробата из цирка.
Четверых мы вышибли за пьянку в рабочее время, причем один поцапался с Тини и тот сломал ему руку. Где они доставали спиртное? Мы долго ломали над этим голову, пока не обнаружили, что один из судовых слесарей сварганил самогонный аппарат. Поилка могла работать без подогрева, благо вакуума вокруг хватало, а на брагу шла картошка с продовольственного склада. Увольнял я его с тяжелым сердцем: люблю изобретательных парней.
Казалось бы, невесомость исключает игру в кости, но радист Питере выдумал фокус со стальным кубиком и магнитной доской. Это бы еще ничего, но он к тому же отчаянно мухлевал, и мы решили отправить его на Землю ближайшим рейсом “ПОЛУМЕСЯЦА”.
Я был в кабинете Тини, когда “ПОЛУМЕСЯЦ” стрелял дюзами, выходя на нашу орбиту. Сам Тини плавал у иллюминатора.
— Сплавь им Питерса, Дад, — сказал он, — и пусть на Земле ему дадут хорошего пинка. Кто его меняет?
— Некто Г.Брукс Макнай, — ответил я.
Корабль выбросил причальный трос.
— Похоже, “ПОЛУМЕСЯЦ” напортачил со скоростью, — сказал Тини и запросил у рубки точные данные. Ответ ему не понравился и он велел вызвать корабль на связь.
— Доброе утро, капитан, — сказал он, когда зажегся экран. — Зачем вы выбросили трос?
— Для разгрузки, естественно. Я намерен стартовать, прежде чем войдем в тень.
Ежесуточно станция погружалась в тень Земли на час с четвертью и тогда мы отдыхали. Остальное время поделили на две смены по одиннадцать часов и таким образом обходились без прожекторов и без обогрева скафандров.
— Сперва уравняйте курс и скорость, — покачал головой Тини.
— Но я все сделал!
— Судя по моим приборам — нет.
— Побойтесь бога, Тини! У меня же топлива — на донышке, какие уж тут маневры. Если я буду крутить корабль ради каждой паршивой тонны груза, я не впишусь в посадочную траекторию и мне, чего доброго, придется планировать. — Надо сказать, у тогдашних кораблей еще были крылья.
— Вот что, капитан, — заявил Тини, — вы затем и взлетели с Земли, чтобы привезти нам эту паршивую тонну. Мне плевать, как вы будете садиться, хоть на брюхо. Аккуратно доставьте мне груз, а я уж позабочусь об остальном. Выводите свою колымагу на верную орбиту.
— Слушаюсь, мистер прораб, — ответил капитан Шилдс.
— И не надо злиться, Дон, — уже тише добавил Тини. — Кстати, нет ли у вас на борту нашего нового радиста?
— Найдется, — Шилдс почему-то ухмыльнулся.
— Ну, так пусть поскучает, пока мы не примем груз, может, и успеем до темноты.
— Конечно, конечно. Вам и без него забот хватит, — Шилдс отключился, оставив босса в недоумении.
Но раздумывать не было времени. Шилдс довернул корабль гироскопами, врубил дюзы на пару секунд, идеально уравнял свою скорость с нашей и, сколько бы он ни брюзжал, горючего на это ушло немного. Я мобилизовал всех, кого только мог, и мы разгрузили корабль засветло. Невесомость — лучший друг грузчика. Вручаю мы разгрузили “ПОЛУМЕСЯЦ” за пятьдесят четыре минуты!
Нам прислали баллоны с кислородом, защитные алюминиевые зеркала, элементы внешней обшивки — алюминиевые сэндвичи с пеностеклянным наполнителем и ящики с вспомогательными ракетами, которыми мы собирались раскрутить жилые отсеки. Как только все это было закреплено, я отправил на том же тросе своих людей: не люблю, когда люди без присмотра болтаются снаружи, пусть даже они хорошо обучены и чувствуют себя в космосе как дома. Потом я велел Шилдсу отправлять пассажира.
Из корабельного шлюза выплыл невысокий парень. Похоже, он привык к космосу: ловко схватился за трос, оттолкнулся ногами и поплыл вдоль троса с провисающим страховочным карабином. Я знаком приказал ему следовать за мной и мы добрались до шлюза одновременно с Тини.
Кроме обычных шлюзов у нас были три квиклюка. Эта стальная нюрнбергская дева[50] без шипов, внутри едва хватало места для человека в скафандре и пары литров воздуха. Открываются квиклюки автоматически и экономят нам уйму времени. Я влез в средний, Тини, конечно, в большой, а новичок без колебаний выбрал меньший.
Мы вплыли в кабинет прораба. Тини откинул шлем.
— Ну, Макнай, — сказал он, — поздравляю с прибытием.
Новый радист снял шлем и ответил негромким приятным голосом:
— Большое спасибо.
Я онемел, только таращил глаза. Со своего места я разобрал, что волосы нового радиста перехвачены ленточкой.
Я боялся, что Тини взорвется. Не знаю, заметил ли он ленточку, да в этом и не было нужды. Как только “парень” снял шлем, Стало ясно, что он так же мужественен, как Венера Милосская. Тини что-то пробормотал, выскочил из скафандра и рванул к иллюминатору.
— Дад! — проревел он. — Вызови радиорубку! Пусть вернут корабль!
Но “ПОЛУМЕСЯЦ” уже превратился в далекую искру. Тини был вне себя.
— Дад, — спросил он, — кто еще знает об этом?
— Никто, насколько мне известно.
Он на секунду задумался.
— Нельзя ее никому показывать. Мы… это… запрем ее до следующего корабля, — на девушку он не смотрел.
— О чем это вы толкуете? — спросила она несколько сварливо.
— О вас. Вы что, заяц?
— Не сходите с ума! Я — Г.Б.Макнай, инженер-связист. Разве вы не получили мои бумаги?
Тини повернулся ко мне.
— Дад, это ты виноват. Какого чер… — извините, мисс — как тебя угораздило направить сюда женщину? Разве ты не читал ее досье?
— Ты в своем уме? — спросил я. — В этих формулярах не указывают пол. Это запрещено Контрольной комиссией, кроме тех случаев, когда это имеет значение для работы.
— Ты хочешь сказать, что здесь это не имеет значения?
— Судя по специфике рабочего места — не имеет. Внизу, на Земле, женщины вполне справляются с радио и радарами.
— Мы не на Земле, — ясно, он имел в виду двуногих волков, что рыскали по станции. А Г.Б.Макнай была мила. Может быть, я несколько переоценил ее достоинства — я восемь месяцев не видел женщин, но мила она была во всяком случае.
— Я слышал даже о женщинах-пилотах, — злорадно добавил я.
— Мне плевать, о чем ты слышал. Здесь я не потерплю женщин!
— Минуточку, — вмешалась Макнай; она была в ярости: — Вы ведь прораб?
— Ну, — подтвердил Тини.
— А откуда вы знаете, какого я пола?
— Вы что, будете отрицать, что вы — женщина?
— Вот уж нет! Я горжусь этим. Но формально вы не обязаны знать, какого пола Г.Б.Макнай. Потому-то я и использую “Г” вместо “Глории”. Я не желаю льгот.
— А вы их и не получите, — хрюкнул Тини. — Не знаю, как вы сюда пробрались, но примите к сведению, Макнай, или Глория, или как вас там еще — вы уволены. Со следующим рейсом вы вернетесь на Землю, а до тех пор мы изо всех сил попытаемся не показывать вас здешним мужчинам.
Я заметил, что она считает про себя до десяти.
— Я должна что-то ответить на это? — спросила она, наконец. — Или мне уже и этого нельзя?
— Отвечайте!
— Я сюда не пробиралась. Я с самого начала числилась в экипаже станции в качестве ведущего инженера-связиста. Я была в отпуске — изучала снаряжение и оборудование станции. Теперь я прилетела сюда, извольте показать мне мою каюту.
Тини махнул рукой.
— Когда-нибудь здесь будет много женщин и даже детей, но сейчас это чисто мужская станция. Такой она и останется.
— Посмотрим. А уволить меня у вас руки коротки: персонал радиостанции вам не подчинен. — Она была права; некоторые специалисты, и связисты в том числе, подчинялись непосредственно “Гарриман Энтерпрайзис”.
Тини хмыкнул.
— Пусть я не могу вас уволить, но отослать вас домой мне по силам. “Персонал должен быть одобрен нанимателем…”, то есть мною. Параграф седьмой, пункт “М”. Я сам его придумал.
— Ну, тогда вы знаете, что наниматель лично несет все расходы по замене, если он безосновательно отклоняет кандидатуру.
— Я заплачу за все, лишь бы вас здесь не было!
— Но это же дико!
— Пусть, но так будет лучше для строительства. Мне спокойнее иметь здесь пушера,[51] чем женщину.
Она задохнулась от бешенства. Тини понял, что перебрал и добавил:
— Простите, мисс, но такова жизнь. Вы посидите взаперти, а потом улетите на Землю.
Я вмешался прежде, чем она успела ответить:
— Взгляни-ка, Тини!
Один из монтажников пялился на нас сквозь иллюминатор; тут же к нему присоединились еще трое или четверо.
Тини пулей метнулся к иллюминатору, и они порснули в стороны, как воробьи от кирпича. Он нагнал на них такого страху, что те чуть не выскочили из скафандров. Я испугался, что он вышибет кварцевое стекло.
Потом он повернулся к нам, и вид у него был какой-то надломленный.
— Подождите в моей каюте, мисс, — он показал, куда идти. — Попроси ко мне главного инспектора, — сказал он мне, когда девушка вышла.
Это говорило о многом. Инспектор Далримпл подчинялся “Гарриман Энтерпрайзис” и не доставлял Тини ничего, кроме головной боли. Кроме того, Тини окончил Оппенгеймеровский институт, а Далримпл — Массачусетский Технологический.
Инспектор явился, свежий и бодрый.
— Доброе утро, прораб. Доброе утро, мистер Уитерспун. Чем могу служить?
Тини насупился, Далримпл же наоборот, расплылся в улыбке
— Она права, дорогой мой. Можете отправить ее назад, можете требовать вместо неё мужчину, но я не вижу никакой “уважительной причины”.
— Черт возьми, Далримпл, не нужно мне здесь никакого бабья!
— Это, знаете ли, спорно: в договоре нет такого пункта.
— Если бы ваше бюро не прислало сюда шулера вместо радиста, я не сидел бы сейчас по уши в дерьме!
— Спокойнее, спокойнее, берегите нервы. Давайте отложу приговор и поделим расходы. Так будет по совести?
— Да, спасибо!
— Не стоит. Но подумайте вот о чем: вы вышибли Питерса прежде, чем увидели нового радиста. Хэммонд не может дежурить в рубке двадцать четыре часа в сутки.
— Он может там спать. Вызов разбудит его.
— Этого я не могу разрешить. На Земле и на кораблях связь должна работать непрерывно. “Гарриман Энтерпрайзис” прислала вам высококвалифицированного специалиста, так что вводите его в курс дела.
Тини смирился.
— Дад, — сказал он мне, — поставь ее в первую вахту. А для внутренних работ назначь женатиков.
Потом он позвал Глорию.
— Отправляйтесь в рубку и принимайте вахту. Должен же Хэммонд когда-нибудь отдохнуть! Он порядочный человек, но все равно будьте начеку.
— Я знаю, — ответила она. — Мы знакомы.
Тини прикусил губу.
— Прораб впопыхах забыл об одной мелочи, — сказал инспектор. — Меня зовут Роберт Далримпл, я — главный инспектор. Надо думать, своего помощника он вам тоже не представил. Это — мистер Уитерспун.
— Зовите меня просто Дад, — попросил я.
— Хэлло, Дад, — она улыбнулась и у меня потеплело на сердце, а Далримплу она сказала: — Странно, что мы не познакомились раньше.
— Макнай, — прервал ее Тини, — спать вы будете в моей каюте.
Она удивленно подняла брови, и он поспешно добавил:
— Свои вещи я уберу сейчас же. И запомните накрепко — когда вы внутри, дверь должна быть на замке.
— Насчет этого можете не беспокоиться.
Тини покраснел.
Глорию я видел редко, у меня была чертова прорва работы. Нужно было распределить грузы, установить и закрыть зеркалами кислородные баллоны, а главное и самое хитрое — раскрутить жилые отсеки. “Гарриман Энтерпрайзис” вложила в нашу станцию солидную сумму, на нас работали тысячи людей, хотя даже оптимисты не рассчитывали на оживленные межпланетные сообщения в ближайшие годы.
“Интернэшнл Телефон энд Тэлеграф” арендовала объем для микроволновых ретрансляционных станций — и только от телевизионщиков капало миллиона два ежегодно. Метеорологам не терпелось поставить у нас свои приборы; Паломарская обсерватория намеревалась поставить телескопы, благо “Гарриман Энтерпрайзис” пожертвовали помещение; Совет Безопасности разрабатывал какой-то тсс-тсс-проект и тоже имел нас в виду. По отсеку получили фермиевская физическая лаборатория и Кеттеринговский институт. Не менее дюжины “постояльцев” готовы были въехать в любой момент и даже раньше; удобства их мало заботили.
Мы работали на сдельщине. Поэтому необходимо было провернуть все как можно быстрее.
Кто не бывал в открытом космосе, не могут представить — по себе знаю — мир без верха и низа, без тяжести. Круглая прекрасная Земля висит совсем рядом, можно задеть рукавом. Теоретически, она притягивает к себе всех нас, но на самом деле не чувствуешь никакого веса. Просто паришь.
Для работы это хорошо, но для еды, ванны или картишек нужна тяжесть. Еда остается на дне желудка — и это довольно приятно.
Все вы видели фотографии станции — огромный цилиндр, гигантский барабан, а по бокам — ниши для швартовки кораблей. А теперь представьте внутри большого маленький барабан. Это и есть жилые отсеки, в которых тяжесть имитируется центробежной силой. Мы могли бы раскрутить всю станцию, но корабли не могут причаливать к пляшущему дервишу.
Таким образом, во внутреннем цилиндре жили люди, а внешний оставили для доков, складов, баков, баллонов и так далее. Во втулке оба объема соединялись. Когда мы принимали Глорию, жилой Цилиндр был вполне обитаем, а внешний был еще скелетом из несущих ферм.
Она была прекрасна, эта серебристая сеть на черном бархатном фоне со звездами, вся из легированного титана марки 1403, легкого и прочного. По сравнению с кораблем, станция — сооружение хрупкое, она ведь не рассчитана на стартовые нагрузки. Поэтому ц раскручивать ее приходилось не разом, а понемногу.
Вначале вспомогательные ракеты применялись, чтобы сократить разбег самолетам, а теперь — везде, где нужен был мощный рывок. Могли они, к примеру, выволочь из грязи забуксовавший грузовик. У нас их было четыре тысячи, каждая — на своем месте. Можно было поджигать фитиль, но тут у Тини появилась новая забота.
— Дад, — сказал он мне, — брось все и подготовь отсек Д-113.
— О’кэй, — ответил я; Д-113 принадлежал к неподвижной части.
— Приделай к нему воздушный шлюз и натащи припасов на две недели.
— Изменится распределение масс и мы не сможем включить ракеты вовремя.
— Массы пересчитаем в темный период, а потом включим ракеты.
Когда это дошло до Далримпла, он разбушевался — отодвигалось время сдачи жилых помещений.
— Какого там черта вы придумали?!
Тини повернулся к нему. Последнее время они не ладили: у инспектора была куча поводов повидать мисс Глорию, путь к ней пролегал через каюту прораба, и Тини в конце концов послал его к черту.
— Я решил, — медленно ответил он, — оборудовать спасательную палатку на случай, если здесь станет слишком горячо.
— А точнее?
— Представьте, что ракеты покалечат станцию. Вам что, улыбается висеть в скафандре, дожидаясь случайного корабля?
— Это чушь. Все рассчитано.
— Именно так думал один тип, пока под ним не рухнул мост. Мы обязаны подстраховаться.
Но Далримпл так и остался при своем мнении.
Как Тини ни старался держать Глорию взаперти, у него мало что получалось. Сперва она вплотную занялась аппаратурой скафандров; в них — с точки зрения Глории — оказалась куча дефектов. Пару ребят я перевел в другую смену и вычел у них из жалованья — негоже нарочно ломать антенны.
Симптомы множились; все были выбриты, привыкли носить рубашки и так часто мылись, что я начал подумывать о втором дистилляторе.
Наконец Д-113 был готов, можно было включать ракеты. Не скрою, меня трясло. Всем было приказано надеть скафандры, сесть в кресла и ждать.
В скафандрах все люди выглядят одинаково. Для опознания мы пользовались номерами и разноцветными нарукавными повязками. У мастеров было по две антенны: одна — для связи с бригадой, другая — для разговоров с другими мастерами. У нас с Тини вторые антенны служили для всеобщего оповещения через радиорубку.
Дежурные мастера доложили, что люди в безопасности, и я совсем уже собрался рапортовать Тини, как вдруг в опасной зоне появилась фигура. Без страховочного троса. Без нарукавной повязки. С одной антенной.
Ясно, это была мисс Глория. Тини выволок ее из горячей зоны и пристегнул своим тросом.
— Куда вас черт понес?! — услышал я. — Вы знаете, кто вы после этого?
— А что я должна была делать? Швартоваться к звезде?
— Я же приказал вам сидеть на месте. Вы нарушили приказ, я арестую вас.
Я подлетел к ним, выключил рацию и прислонился к шлему Тини.
— Босс! Босс! Выключите систему оповещения!
— Черт… — сказал он, отключил рацию и приложился к шлему Глории.
Но она не отключилась и мы ее хорошо слышали.
— Я сбежала от вашей поисковой команды, павиан вы этакий! Откуда я знаю, что надо пристегиваться тросиком, вы же держите меня под замком! — и, наконец. — Мы еще посмотрим…
Я оттащил Тини прочь и он велел главному электрику начинать. А потом ссора вылетела у нас из головы — мы увидели грандиознейший фейерверк, огромное огненное колесо, бесшумное и неописуемо прекрасное.
Ракеты выдохлись и жилой цилиндр завертелся, как и было задумано. Мы с Тини перевели дух и вскоре отправились внутрь, посмотреть на тяжесть.
В центре она почти не ощущалась, но чем ближе к подходил к внешней стенке, тем тяжелее становился. Меня затошнило, как в первый раз, когда я ощутил невесомость. Ноги сводило судорогой и я еле плелся.
Мы все основательно проверили, потом отправились в кабинет и уселись в кресла при комфортной одной трети “же”. Тини даже потерся о кресло.
— Гораздо лучше, чем запираться в Д-113, — усмехнулся он.
— Вы тут поминали о замке, — сказала мисс Глория, входя в кабинет. — Могу я поговорить с вами, мистер Ларсен?
— А? Ну да… я грозился запереть вас. Извините, мисс Макнай, я был…
— Вы были возбуждены, — перебила она. — Забудем это. Но мне хотелось бы знать, долго ли вы собираетесь валять дурака, блюдя мою добродетель?
Он уставился на девушку.
— Недолго. Пока не прилетит ваш заместитель.
— Вот как? Есть здесь кто-нибудь из совета профсоюза?
— Судовой слесарь по имени Макэндрюс. Но вы не сможете с ним увидеться. Он занят в штабе.
— Хорошо. Я поговорю с ним. Это мое право и я воспользуюсь им в свое свободное время.
— Попробуйте, но вы увидите, что и он подчиняется мне. Юридически я здесь капитан на все время монтажных работ. А в космосе у капитана большие, почти диктаторские полномочия.
— Так подключите к этим правам еще и разум!
— Что я и делаю, — усмехнулся Тини.
С профсоюзом дело так и заглохло, но мисс Глория начала действовать по-другому. После смены она явилась в кино с Далримплом. Тини вышел из зала не дожидаясь конца, а ведь из Нью-Йорка передавали очень хороший фильм “В город пришла Лизистрата”.
Он встретил Глорию на выходе, мне он велел быть рядом.
— Минутку, мисс Макнай…
— Да…
— Я должен сказать вам, что… мистер Далримпл женат.
— Вы хотите сказать, что я веду себя безнравственно?
— Нет, но…
— Тогда занимайтесь лучше своими делами. Может быть вам интересно знать, что он рассказал о ваших четырех детишках?
— Что… что…! — Тини начал заикаться. — Я же не женат!
— Правда? Так ведь это еще опаснее! — и она упорхнула.
Больше Тини не пытался запирать ее, а она сама сказала, что будет докладывать ему, куда идет, если уж он считает, будто ей необходим пастух. А я посоветовал ему договориться с Далримплом.
Я удивился, когда он велел подготовить приказ об увольнении мисс Глории — мне казалось, что он оставил эту идею.
— В чем она обвиняется? — спросил я.
— Несоответствие должности. Неподчинение приказу.
— Она хорошо делает свое дело. Ты приказал ей ни с кем не спать и она никого к себе не подпускает.
— Она не согласна с этим приказом?
— Вовсе нет. Ты не сможешь доказать обвинение, Тини.
— Тогда вмени ей, что она ведет себя по-женски. Уж это я доказать берусь.
Я промолчал.
— Дад, — спросил он вкрадчиво, — ты же знаешь, как это делается. Никаких возражений против мисс Макнай лично, но… “в рамках нашей кадровой политики” и так далее, и тому подобное…
Я написал приказ и сунул Хэммонду под его четыре глаза. Радист, ручаюсь, не трепался, но слухи на станции расползаются мгновенно, и я ничуть не удивился, когда О’Коннор, лучший наш слесарь, обратился ко мне:
— Слушайте. Дад, правда ли, что Старик хочет уволить Брукси?
— Брукси?
— Брукси Макнай. Она просила называть ее Брукси. Так это правда?
Я кивнул и пошел дальше, размышляя, не лучше ли было соврать.
На Земле готовили к старту “ПОЛЯРНУЮ ЗВЕЗДУ”. Но прежде чем на нее поднялся заместитель мисс Глории, прежде чем кончилась смена, бухгалтер принес два заявления на расчет. Это ничего не значило; с каждым кораблем прибывало и убывало куда больше народу. Часом позже бухгалтер вызвал меня по общей связи, просил зайти. Я был снаружи, присматривал за сварщиками и ответил, что прийти не могу.
— Ради бога, мистер Уитерспун, — взмолился он. — Это совершенно необходимо.
“Если молодой парень обращается ко мне по фамилии, это что-то значит”, — подумал я и пошел.
У бухгалтерии стояла очередь, как в день раздачи почты. Я вошел. Бухгалтер захлопнул дверь под носом у прочих и протянул мне пачку заявлений на расчет.
— Что это значит, во имя темнейшей ночи?
— И еще дюжину я еще не успел оформить.
Ни в одной бумажке не указывалась причина, только “по собственному желанию”.
— В чем дело, Джимми? — спросил я.
— А вы так ничего и не поняли, Дад? Пропадай все пропадом, я тоже уволюсь.
Я высказал предположение — он подтвердил. Тогда я взял заявления, вызвал Тини и попросил вернуться в кабинет. Тини закусил губу.
— Но у них же нет права бастовать. Профсоюз благословил договор, исключающий забастовку.
— Это не забастовка, Тини. Никто не может запретить человеку уволиться.
— Боже, помоги мне! Но они же не смогут оплатить обратный перелет…
— Не стоит на это рассчитывать: большинство из них работает здесь давно и деньги у них есть.
— Нужно как можно быстрее набрать новых людей, иначе весь график полетит к черту.
— Гораздо хуже, Тини — мы никогда не кончим работу. Придется ждать следующего рейса с Земли.
— Я поговорю с ними. Мои ребята не бросят меня на произвол судьбы.
— Без толку, Тини. Ты борешься с тем, что много сильнее тебя.
— Ты против меня, Дад?
— Я — нет, Тини.
— Дад, — сказал он, — можешь считать меня ослом, но я прав. Нельзя одной-единственной женщине жить среди сотен мужчин. Это плохо на ней скажется.
Я хотел сказать, что и на нем тоже, но промолчал.
— А разве это плохо? — спросил я.
— Конечно. Я не могу срывать монтаж из-за одной женщины.
— Тини, ты давно в последний раз видел сводку выполнения работ?
— Давно, все было недосуг. А что там? Я-то знал, отчего ему было недосуг.
— По сводкам трудно доказать, что мисс Глория тормозит работу. Мы опережаем график.
— Правда?
Пока он сравнивал кривые графика, я положил ладонь ему на плечо.
— Послушай, сынок, — сказал я ему, — секс существует испокон веков. Внизу, на Земле, с ним не боролись и все же умудрились построить кое-что большое и вечное. Может, и здесь пора привыкать к этому. По-моему, последние события дают ясный ответ.
— Не понимаю…
— Ты же сам сказал: “нельзя единственной женщине жить среди сотен мужчин”. Разве нет?
— Я так сказал? Не знаю. Возможно.
— Ты никогда не занимался дзюдо? Иногда можно победить, поддавшись.
— Ну, ну?
— Если невозможно победить противника, с ним заключают союз.
Тини вызвал радиорубку.
— Мисс Макнай, зайдите ко мне в кабинет. Пусть Хэммонд вас подменит.
Переговоры прошли в самых вежливых тонах. Тини признался, что был неправ, что ему потребовалось слишком много времени, чтобы это понять; однако, он надеется, что мисс Макнай не будет держать на него зла и так далее. А еще он запросил штаб, на сколько рабочих мест можно поставить женщин.
— Подумайте и о супружеских парах, — мягко вмешался я, — да и пара пожилых женщин не помешает.
— Заметано, — согласился Тини. — Я ничего не забыл?
— Вроде бы, нет. Нужно поменять обстановку жилых кают, на это нам времени хватит.
— О’кэй, я договорюсь, чтобы “ПОЛЯРНУЮ ЗВЕЗДУ” задержали, пусть уже с этим рейсом прилетят несколько дам.
— Чудесно! — мисс Глория лучилась счастьем.
Тини покусал губу.
— И все-таки что-то мы забыли. Гмм… ага, понял! Дад, передай на Землю, чтобы поскорее прислали священника. При новой кадровой политике он здесь будет нарасхват.
Я тоже так думал.
КОСМИЧЕСКИЙ ИЗВОЗЧИК
Так и есть, вызывали именно его.
— Не отвечай, — попросила жена. — Видеоэкран отключен.
— Кто говорит? — спросил он.
Экран высветился, и на нем появилась Ольга Пирс из Управления Промежуточных Перевозок в Колорадо-Спрингс.
— Вызываю мистера Пембертона, вызываю… А, это ты, Джек. Собирайся. Рейс 27 “Супра-Нью-Йорк”—“Космос-Конечная”. Через двадцать минут высылаю за тобой коптер.
— Как? — возмутился он. — Я ведь четвертый по очереди.
— Был четвертым. Ты же дублер Хикса… а он срезался на психотестах.
— Хикс? Что за глупости!
— Бывают случаи и поглупее, старик. Готовься. Пока. Жена нервно крутила шнурок дешевого медальона.
— Джек, это невозможно. За три месяца, что мы не виделись, я стала забывать твое лицо… и все снова…
— Прости, дорогая. Своди Эллен на какое-нибудь шоу…
— О, Джек! Я не люблю никаких шоу и хочу, чтобы ты был там, куда сможем приехать и мы.
— Но меня не командируют в театры!
— О, господи! Вечно у нас один и тот же разговор!
— Филлис! Ты что, взбесить меня хочешь?
— Не смотри на меня так.
Она ждала, что он раскается в своей несдержанности, попросит прощения, и уже начала мысленно подыскивать такие слова, чтобы объяснить, что это не каприз, что она сходит с ума от тревоги за него. Но он молчал и она заговорила снова, хотя ни на что не надеялась.
— Ты не должен идти в этот рейс, дорогой. Ты был на Земле меньше, чем положено. Ну, пожалуйста, Джек!
Он натягивал одежду.
— Я тысячу раз говорил тебе, у пилотов не бывает расписания рейсов, чтобы минута в минуту. Хочешь оказаться женой безработного?
— Нет, дорогой, но я думала, что можно хоть раз…
— Я никогда не отказываюсь от рейса, — ответил он и вышел из комнаты.
Минут через десять он вернулся, уже одетый в форму космонавта и в отличном настроении. Он насвистывал веселый мотивчик, однако оборвал его, увидев лицо жены. Губы его сжались.
— Где мой комбинезон?
— Я принесу… и приготовлю тебе поесть.
— Ты же знаешь, что полный желудок не вынесет перегрузок. К тому же, зачем тратить тридцать монет, чтобы поднять в космос лишний фунт?
Он был в мягких, очень коротких шортах, сандалиях и майке; на поясе — ремень с подсумками. Пембертону и так предстояло заплатить штраф за лишний вес, а она собирается увеличить его сэндвичем и чашкой кофе, словно это сможет его остановить. Больше они не разговаривали. На прощание он поцеловал ее и молча вышел. Она не двинулась с места, ничего не сказала и, только когда раздался звук взлетающего геликоптера, подошла к окну и не отрываясь стала следить за ним.
Добраться с Земли до Луны не так-то просто. Для этого пользуются тремя классами ракет и двумя пересадочными станциями в. космосе. Причина всех этих хлопот и пересадок одна, но достаточно веская — ДЕНЬГИ.
Коммерческая комиссия установила цену за трехступенчатую доставку на Луну в тридцать долларов за фунт веса. Мыслимо ли придумать более дешевое обслуживание?
Если бы корабль доставлял груз на Луну, стартуя непосредственно с Земли, то за счет всех дополнительных устройств, многократно выводимых в космос, цена за фунт веса подскочила бы до тысячи долларов! Представьте себе гибрид парома, метро и скоростного лифта.
Поэтому ракеты “Транслунар” взлетают с катапульт, а садятся, планируя на крыльях. Поэтому создана станция-спутник “Супра-Нью-Йорк”. Второй промежуточной станцией стала “Космос-Конечная”, что вращается вокруг Луны.
Поэтому “ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ” и “ФИЛИПП НОЛАН” никогда не садятся на поверхность и похожи на стартующие с Земли крылатые ракеты “ФЕЯ НЕБЕС” и “ИСКРА” не больше, чем пульмановский вагон на парашют.
“ЛУННАЯ МЫШЬ” и “ГОБЛИН” годятся только для посадки на Луну со станции “Космос-Конечная”… У них нет крыльев, только корпус, похожий на кокон. У них есть только висячие противоперегрузочные койки и кое-какие навигационные приборы.
Число пассажирских мест соотносилось с запасами сжатого воздуха. “Космос-Конечная” по своему оснащению ничем не отличается о г. аналогичных станций у Марса и Венеры, но “Супра-Нью-Йорк” довольно примитивна и больше похожа на заправочную станцию с маленькой комнатой ожидания. Только пять лет назад ее снабдили центрифугой для удобства пассажиров, страдающих космической болезнью.
В конторе космопорта Пембертон взвесился и поспешил к уже готовой к старту “ФЕЕ НЕБЕС”. Он сбросил комбинезон, сдал его дежурному на выходе и нырнул внутрь. Отыскав свое место, он забрался в стартовый гамак и уснул; этап “Супра-Нью-Йорк” его не волновал, его работа начиналась в глубоком космосе.
Он проснулся от щелчка катапульты и затаил дыхание, ожидая включения двигателей. Если бы что-то пошло не так, ракета начала бы планировать на крыльях, но двигатели сработали вовремя и Джек снова уснул.
После стыковки с “Супра-Нью-Йорк” Пембертон прошел в навигационную рубку станции и обрадовался, увидев за пультом дежурного Шорти Вайнстайна. Его программы заслуживали полного доверия. Джех считал его лучшим вычислителем станции.
Хорошо, когда корабль, пассажиры и твоя собственная шкура, словом, вез, зависящее от программистов, находится в надежных руках. Вайнстайн был гораздо компетентнее, чем любой математик среднего уровня — это было необходимо, чтобы рассчитать орбиту корабля; собственные скромные способности позволяли Джеку оценивать таланты профессиональных вычислителей.
— Черт побери, а вот и отважный пилот Пембертон, гроза космических трасс! — воскликнул Вайнстайн, передавая документы.
Джек развернул бумаги и погрузился в расчеты.
— Эй, Шорти! Ты ошибся!
— Что? Не может быть. Мейбл не ошибается, — Вайнстайн сделал галантный жест в сторону гигантского астрокомпьютера.
— Ты сам ошибся — неправильно взял пеленги на Вегу, Антарес и Регул. Ничего страшного, это случается с пилотами, с любым из вас, — после мгновенного испуга Вайнстайн, казалось, нервничал, но был удовлетворен.
— Похоже, я не успею обернуться за семнадцать часов. Я мог бы взять на себя утренний фрахт, — мысли Джека снова вернулись к Филлис.
— ООН запретила утренние полеты.
— Вот как, — Джек умолк, но Вайнстайн понял — из-за срочной подмены он очень мало успел сделать.
Похоже, полет как-то был связан с ядерными ракетами, что словно жандармы, стояли на Лунер Генеральный Штаб Совета Безопасности не любил болтать о способах сохранения мира на планете.
— Идет, — вздохнул Пембертон. — Если я усну, разбуди меня через три часа.
— Хорошо, а я к этому времени приготовлю ленту.
Пока он спал, “ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ” заправлялся горючим, принимал на борт груз и пассажиров. Когда он проснулся, все было готово к старту.
Пембертон постоял перед почтовым экраном, надеясь увидеть послание Филлис, но не дождался и утешился мыслью, что Филлис отправила письмо прямо на “Космос-Конечную”. Он пошел в ресторан и, пережевывая завтрак, мрачно проглядел сначала комиксы, а потом “Геральд Трибюн”. Напротив уселся незнакомый мужчина и завел пустопорожний треп о ракетной промышленности. Поскольку Пембертон был в форме, этот тип именовал его “капитаном”.
Быстро покончив с едой, Джек удрал от него. Зайдя в навигационную, он просмотрел расчетную ленту для автопилота и, удовлетворенный, направился на борт “ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА”.
Он доложился капитану, отправился в рубку управления, по пути пожимая всем руки, влез в пилотское кресло и застегнул замки.
Когда капитан Келли проплыл внутрь и устроился в кресле рядом, Пембертон все еще возился с прокладкой курса.
— Опаздываем, Джек, — раздраженно сказал капитан.
— Я воспользуюсь правом на задержку.
Келли, нахмурившись, следил за ним. Повторялась ситуация из “Жизни на Миссисипи” Марка Твена: капитан — хозяин корабля, пассажиров и команды, но настоящий хозяин — пилот, ибо от него зависит благополучное завершение полета. Капитан может снять назначенного пилота с маршрута — и все.
Келли повертел в руках документы Пембертона и вспомнил разговор с психологом Компании.
— Хотя я и выдал этому пилоту допуск, капитан, но не советую вам принимать его на корабль.
— В чем дело? Пембертон — прекрасный парень!
Психолог заколебался.
— Его тесты за последнее время несколько изменились. Что-то у него не в порядке, а что именно — я пока не в состоянии сказать. В любом случае, вам следует приглядывать за ним повнимательнее.
— А вы бы пошли с ним в рейс? — задал Келли встречный вопрос.
— Если хотите знать…
— Не беспокойтесь, я возьму его. Не стоит возить балласт.
Пембертон ввел расчеты Вайнстайна в автопилот и повернулся к Келли.
— Готово, сэр.
— Давай, пилот, раз готово.
Услыхав его голос, Келли принял окончательное решение.
Пембертон в последний раз послал сигнал на станцию. Пневматическая катапульта легко выбросила огромный корабль и он пролетел примерно тысячу миль в космосе, не удаляясь от станции Потом заработал маховик, установленный в центре тяжести корабля, и он неспешно двинулся в противоположном направлении, повинуясь третьему закону Ньютона.
Автопилот, согласно программе, установил призмы пилотского перископа так, что Вега, Антарес и Регул сияли как одна звезда. Когда корабль разворачивался вправо, Пембертон нервно потянулся к управлению и переключил его на автопилот. Ошибка в одну угловую минуту значила бы смещение в две сотни миль от курса. Когда все три звезды сошлись в одну, он остановил маховик и застопорил гироскоп. Затем направил нос корабля к этой объединенной звезде, так же, как морской капитан использует секстант, но при помощи неизмеримо более точных приборов. Его маневры ничего не сказали ему о правильности расчетов Вайнстайна — в них он должен верить, как в Святое Писание — но подтвердили, что автопилот исправен. Довольный, он поставил последнюю ленту.
Пошла седьмая минута.
Пембертон щелкнул переключателем, позволяя автопилоту продолжать полет, когда для этого наступит время. Он ждал, его руки расслабленно лежали на рукоятках управления — он был готов вмешаться, если автопилот засбоит. В нем проснулось старое, знакомое возбуждение. Но даже сейчас, когда в крови было полным-полно адреналина, его мысли возвращались к Филлис.
Он допускал, что она сделала в жизни не лучший выбор — космонавту вообще не следует жениться. Вряд ли им пришлось бы голодать, если бы он бросил летать, просто он зарабатывал бы гораздо меньше. Может быть, это не так важно — ведь ей нужен только муж…
…минус шесть минут…
Если бы она пожелала, она могла бы жить на станции “Космос-Конечная”, но для этого ему придется летать без перерывов.
Нет, так не годится. Женщина на “Конечной” приносит несчастье. О, Филлис не была бы исключением, многие женщины прилетали на станцию, но ни одна там не задерживалась.
Пять минут…
Его уже не интересовала “Космос-Конечная”. Да и весь остальной космос тоже.
“Романтическое межпланетное путешествие” — неплохо для рекламы, но он-то знал, что это РАБОТА. Монотонная, без четкого расписания — сочетание сумасшедших неожиданностей с томительным ожиданием, а вовсе не размеренная домашняя
А почему бы ему не подыскать нормальную службу, чтобы ночевать дома?
Потому что он по природе космический извозчик, это у него в крови и он уже слишком стар, чтобы начинать новую жизнь… Велик ли шанс у тридцатилетнего семейного мужчины, даже располагающего деньгами, сменить источник доходов?
Четыре минуты.
Может, заняться продажей геликоптеров? Или купить участок хорошей земли и стать сыном своего века? Он же знает о земледелии ровно столько, сколько жующая сено корова! Он мог бы заняться электроникой, если бы кончил курсы навигации, однако, теперь уже поздно. Единственным выходом оставалась работа в “Лунных Исследованиях Гарримана”, что разведывали полезные ископаемые на Луне.
— Как дела, Джек? — сварливо спросил Келли.
— Минус две минуты и несколько секунд, — ответил Джек, а сам подумал: “Черт, не может помолчать!”
Он в последний раз посмотрел в перископ. Антарес слегка сместился. Он отпустил гироскоп, включил маховик и через мгновение выключил его. Звезды вновь совместились.
Он не сумел бы объяснить, как это у него получилось, но проделано все было виртуозно, отлично, выше любых требований учебных программ.
Двадцать секунд…
Блики света плясали на шкале хронометра, отсчитывая секунды, а он, весь напрягшись, ждал старта, готовый к любому сбою. Невнимательность могла стоить страховки Ллойда, или пилотского патента, или жизни… жизни всех пассажиров. Сейчас он не думал ни о контрактах, ни о патентах, ни даже о своей жизни. Честно говоря, он вообще ни о чем не думал, просто слился со своим кораблем, даже его нервная система стала еще одним из приборов корабля.
Пять секунд… щелкнули замки ремней безопасности… четыре секунды… три секунды… две секунды… одна…
Он потянулся к кнопке старта. Предупреждая пассажиров, заревела сирена.
Келли ослабил искусственную гравитацию. Пембертон проверил радар, нашел станцию “Супра-Нью-Йорк”, в последний раз бросил взгляд на все приборы и нажал на кнопку старта. Человек и машина были неразделимы.
Он глянул в иллюминатор и обернулся.
— Капитан, не найдется ли сигареты? Пассажиры могут отстегнуть ремни.
В космическом рейсе второй пилот не положен — большинство пилотов даже зубы чистят прямо в рубке. Их работа начинается со старта и продолжается до самой стыковки.
Все это время пилот уточняет и корректирует курс. Перерыв в работе никогда не продолжается более четверти часа: на еду, чтение письма и сон — особенно сон.
Джека разбудил сигнал таймера, он проверил положение корабля и стал сочинять письмо жене.
“Дорогая Филлис, — начал он. — Я не виню тебя за срыв. Я тоже виноват. Но потерпи со мной еще, дорогая. Я долго ходил на регулярных рейсах и до отставки осталось меньше десяти лет. Тогда у нас появится время для игры в бридж и гольф, для множества других вещей. Я знаю, что тебе нелегко…”
— Эй, Джек, развернись, — услышал он голос Келли. — Веду посетителя в рубку управления.
— Никаких посетителей, капитан.
— Минуточку, Джек! У этого кретина есть письмо от Старика Герримана. “Со всей возможной вежливостью…” и все такое.
Пембертон быстро собрался с мыслями. Он имел право отказать… но не стал раздражать Большого Босса.
— О’кэй, капитан. Только быстрее.
Посетитель оказался экспансивным толстяком — прикинув на глаз, Джек подсчитал, что штраф за лишний вес составил не менее двух с половиной тысяч. За ним вошел его отпрыск лет тринадцати и сразу же двинулся к пульту управления.
— Укороти руки, мальчик, — попридержал его Пембертон. — Мне не хочется, чтобы ты разбил себе голову.
— Пустите меня! Папа, прикажи ему!
— Ммм… ладно. Делай, как сказал капитан, мой Юный Пилот.
— Ой! — завопил мальчик. — Вот это да, папа!
— Судья Шахт — первый пилот Пембертон, — быстро произнес Келли. — Вот он вам все покажет.
— Рад познакомиться, пилот.
— Что бы вы хотели увидеть, судья? — осведомился Джек.
— Ну, вот то и вот это… все для моего парня… это его первый полет. Я-то старый космический волк, пожалуй, налетал в космосе больше часов, чем половина вашей команды.
Он усмехнулся. Пембертон — нет.
— Во время полета много не увидишь.
— Совершенно с вами согласен. То же самое мы могли увидеть на станции, не правда ли, капитан?
— Я хочу посидеть в кресле пилота, — заявил Шахт-младший.
Пембертон нахмурился. Келли с нажимом сказал:
— Джек, ведь вы покажете пульт управления? А потом мы сразу уйдем.
— Ничего нового он мне не покажет. Мне и так все известно. Я — Юный Американский Ракетный Пилот — видите мой значок?
Мальчик потянулся к пульту.
Пембертон подхватил его и усадил в кресло пилота, пристегнул ремнями безопасности. Затем пощелкал тумблерами предохранителей.
— Это что?
— Я разъединил цепь управления, теперь могу показать все, что хотите.
— Двигатели сейчас не работают?
— Нет.
И Джек начал объяснять, что значат все эти кнопки, рычажки, тумблеры и прочее. Юный Ракетный Пилот развернулся в кресле.
— А как с метеоритами?
— Ну, бывает, что попадется один на полмиллиона рейсов Земля — Луна. Метеориты — большая редкость.
— Почему? А скажите, вы попадали в безвыходные ситуации? В опасности?
— Никогда. Противометеоритные радары прощупывают абсолютно все пустое пространство в радиусе пятисот миль. Если что-то будет угрожать нам, автопилот автоматически включит двигатели. Сначала предупреждение, затем, через секунду — бац! — и нас выбрасывает из опасной зоны.
— Смотрите! Я покажу вам, как действует капитан Картрайт в “Кометных приключениях”…
— Не трогай управление!
— А вы на корабле не хозяин! Папа говорит…
— Эй, Джек!
Пембертон слегка обернулся. Келли не отводил взгляда от Шахта-младшего.
— Джек, судья Шахт хотел бы узнать…
Краем глаза он успел заметить, как мальчик потянулся к пульту. Его вопль был заглушён рвущим барабанные перепонки ревом двигателей.
Старая привычка космонавта помогла ему по-кошачьи собраться, когда вес тела резко увеличился. Он попытался схватиться за мальчика, не удержался и, пролетев через всю рубку, врезался в металлическую переборку в соседнем помещении.
И сразу же потерял сознание.
Келли тряс его.
— С тобой все в порядке, Джек?
Пембертон сел.
— Вроде да.
Перед глазами у него все расплывалось, но в голове прояснилось
— Двигатели! Выруби двигатели!
Келли кинулся в рубку и отключил двигатели. Настала тишина и они вновь лишились веса.
Джек вернулся, извлек из кресла Юного Ракетного Пилота и вручил его Келли.
— Прошу, капитан, выкинуть эту гнусь из моей рубки.
— Папа! Он сделал мне больно!
Шахт-старший пришел в ярость.
— Что все это значит? Отпустите моего сына!
— Ваш драгоценный сынок включил двигатели!
— Мой Пилот… ты это сделал?
— Нет, папа. Это… это был метеорит.
Шахт оглянулся. Пембертон ответил ему усмешкой.
— Я только что объяснил ему, как действует автопилот в случае метеоритной атаки. Он врет.
Шахт помолчал, собираясь с мыслями, затем гневно произнес:
— Юный Американский Пилот не способен лгать! Стыдитесь! Взрослый человек, а пытаетесь свалить вину на беззащитного ребенка. Я буду жаловаться, сэр. Идем, мой Юный Пилот.
Джек схватил его за руку.
— Капитан, я бы хотел, чтобы вы зафиксировали отпечатки пальцев до того, как этот тип покинет рубку. Метеоритной атаки не было. Когда этот гаденыш сидел за пультом, управление было выключено. И сигнала предупреждения не было.
Шахт со злобой посмотрел на него.
— Это просто чушь! Я во всем полагаюсь на слово моего сына. И потом, ведь не случилось ничего страшного…
— Ах, ничего?! — Джек вышел из себя. — Конечно, сломанные кости… или шеи — не в счет! А затраченное горючее? И сколько его еще дополнительно придется затратить, чтобы вернуться на прежний курс… если нам вообще это удастся? А знаете ли вы, мистер “космический волк”, в какую цену встанет это горючее, когда мы будем корректировать свой курс при стыковке с “Конечной”? Мы можем лишиться всего груза стоимостью в шестьдесят тысяч долларов за тонну… поврежденный корабль, раненые пассажиры… может, и моя травма окажется тяжелой? Отпечатки пальцев будут предъявлены Коммерческой комиссии, а та разберется, что к чему.
Оставшись наедине с пилотом, Келли взволнованно спросил:
— Ты что, вправду собираешься сбрасывать груз? У нас же есть запас горючего для маневров.
— Мы можем не добраться до “Конечной”! Двигатели работали долго?
Келли покачал головой.
— У меня просто крыша поехала.
— Нужно вскрыть акселерограф и посмотреть.
Келли вздохнул.
— Разумеется. Если этот ублюдок не угробил слишком много топлива, разворачивайся и постарайся немного отработать назад…
Джек отрицательно махнул рукой.
— Ты не принимаешь в расчет, что масса корабля уменьшилась.
— О… да! — Келли выглядел растерянным. Масса сгоревшего горючего утрачена. Следовательно, вернуться на прежнюю расчетную траекторию невозможно. Необходимо рассчитать новую.
— Ты сумеешь это сделать, Джек?
— Я должен. Но как бы мне хотелось, чтобы здесь оказался Вайнстайн.
Келли ушел, чтобы проверить состояние пассажиров и Джек принялся за работу. Он занялся астрономическими выкладками и показаниями радара.
Радар быстро, хотя и с ограниченной точностью, дал ему основные светила. По Солнцу, Луне и Земле он определил местоположение корабля, но ему ничего не было известно о скорости и курсе и он не надеялся найти очередную группу звезд для определения координат.
Кроме общей оценки положения при помощи расчетов он определил погрешность, которую Шахт-младший внес в запрограммированную траекторию. Нужно было узнать скорость корабля, его курс и скоррелировать их с изменившейся массой корабля.
Большая неудача, если в конце космического перелета ошибешься на несколько сотен миль в секунду… Не успеешь сбросить скорость и…
Он продолжал работать, стремясь просчитать все существующие варианты, но его маленькая ЭВМ не шла ни в какое сравнение с компьютером на станции “Супра-Нью-Йорк”. Тот весил не одну тонну и там работал Вайнстайн. Спустя три часа ответ был готов. Он вызвал Келли.
— Капитан, приступайте к сбросу груза за борт. Начните с Шахта и его сынка.
— Я готов. Иного выхода нет, Джек?
— Не могу обещать, что доставлю корабль в целости и по назначению. Лучше выбросить груз сейчас, до включения двигателей. Будет дешевле.
Келли раздумывал, словно речь шла об ампутации его собственной ноги.
— Дай мне время сообразить, что именно выбросить.
— О’кэй.
Пембертон с тоской вернулся к своим вычислениям, надеясь что найдет какую-нибудь ошибку, но вместо нее нашел новый вариант и вызвал радиста.
— Дайте мне Вайнстайна, “Супра-Нью-Йорк”.
— Мы вышли за пределы прямой радиосвязи.
— Знаю. Говорит пилот Пембертон. Безопасность корабля требует консультации… срочно постарайтесь добраться до них… возможно это при помощи направленного луча?
— Д-да, сэр. Я попробую.
Вайнстайн поначалу растерялся.
— Ну, знаешь ли, Джек, я отсюда не могу управлять за тебя.
— Черт побери! Ты можешь помочь мне решить проблему с управлением?
— Какая польза в точности до седьмого знака, если отсутствуют данные?
— Ясно, ясно. Но ты же знаешь, какая техника у меня под руками и как я умею с ней обращаться. Лучше помоги мне…
— Постараюсь.
Еще через четыре часа Вайнстайн снова вышел на связь.
— Джек? Есть резерв. Ты собирался отработать двигателями назад, набрать новую скорость и скорректировать траекторию. Правильно, но не экономично. Вместо этого Мейбл нашла, как выполнить все одним маневром.
— Отлично!
— Не торопись. Это сбережет горючее, но не в достаточной мере. Вы не сумеете вернуться на прежнюю траекторию и затем добраться до “конечной”, не сбрасывая массу.
— Я передам Келли, — без энтузиазма ответил Джек.
— Погоди, Джек. Сначала попробуй стартовать.
— Что?
— Прими это за основу. Выкинь из головы траекторию и старую программу. Возьми постоянный курс, скорость и координаты и высчитай кратчайшую траекторию до “Конечной”. Найди новую траекторию.
Пембертон чувствовал себя круглым дураком.
— Мне это и в голову не приходило.
— Ясное дело. На корабельном компьютере ты дошел бы до этого за три с небольшим недели. Принимаешь запись?
— Конечно.
— Данные заложены.
И Вайнстайн начал диктовать.
— Теперь все в порядке? — спросил Джек, когда тот кончил.
— Возможно. Если ты дал мне абсолютно точные данные, если ты безошибочно, как робот, будешь придерживаться программы, если сможешь стартовать и выполнить все точно, чтобы не пришлось снова корректировать орбиту, тогда ты сможешь без особых приключений добраться до финиша. Возможно, тебе это удастся.
Джек вызвал Келли.
— Не сбрасывайте груз, капитан. Пусть пассажиры пристегнут ремни. Готовность двигателей к работе — минус четырнадцать минут.
— Отлично, пилот.
Двигатели снова включились, и у Джека появилось немного свободного времени. Он перелистал написанное раньше и разорвал.
“Дорогая Филлис, — начал он, — в этом рейсе мне пришлось очень тяжело и я понял, что был слишком упрям. А что, если мне все бросить? Я люблю свой дом. Люблю смотреть на свою жену. Почему я должен рисковать своей шкурой и твоим спокойствием, выделывая трюки в космосе? Почему должен ожидать у телефона в подвешенном состоянии, пока наберется достаточно пассажиров, желающих вернуться домой? Это все из-за денег. Я боюсь потерять работу. Я могу и не найти такой, чтобы она оплачивалась хотя бы в половину так, как эта, но если ты захочешь, я останусь на Земле и мы все начнем сначала.
Люблю
Он ворочался, забывшись в кошмарном сне. Ему мерещилась целая армия Юных Ракетных Пилотов, рвущаяся в рубку управления. Тем временем приближалась Луна во всем своем великолепии — второе по красоте зрелище в космосе после Земли.
Пембертон, однако, настоял, чтобы пассажиры оставались на своих местах и не отстегивали ремней. При таком ничтожном запасе горючего он и не пытался выполнить плавный маневр, дабы позволить пассажирам насладиться незабываемым видом.
Приближаясь к Луне, он нащупал радаром “Космос-Конечную”, зафиксировал ее положение и начал выполнять программу, заданную Вайнстайном. Взгляд его постоянно метался с радара к телескопу, а с него к шкале расхода топлива и обратно.
— Как там, Джек, — спросил Келли. — Получится?
— Откуда я знаю? Будьте все же готовы сбросить груз.
Они запросили разрешение сбросить кислород: его не требовалось выгружать вручную.
— Не надо так, Джек.
— Отвалите! Я не бог всемогущий…
Он снова нагнулся к пульту и конец фразы пропал в реве двигателей. Потом, отключив двигатели, он запросил по радио:
— “ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ”. Вызывает пилот, — громко произнес Джек.
— Управление “Конечной”, “Супра” сообщает, что у вас кончается горючее.
— Знаю.
— Не приближайтесь. Сбрасывайте скорость. Мы вышлем заправщика и снимем пассажиров.
— Считаю, что смогу причалить без посторонней помощи.
— Не нужно. Ждите дозаправки.
— Не учите меня управлять моим кораблем! — рявкнул Пембертон, бросил взгляд за борт и принялся насвистывать. Келли припомнились слова песенки:
Кейси сказал кочегару:
“Малый, ты сбрендил с испуга”.
Два паровоза на полном ходу
Мчатся навстречу друг другу.[52]
— Ты собираешься отрабатывать в сторону и назад?
— Гм… нет, только не двигателями. Я не хочу сбрасывать скорость и дожидаться, пока меня догонят и сядут мне на хвост.
Он посчитал, как удержаться на орбите “Конечной”, поскольку вычисления Вайнстайна ничего не говорили на этот счет. Расчет оказался удачным. Дополнительного горючего для маневра во избежание столкновения с “Конечной” не требовалось.
Затем, уже полностью уверенный в курсе, он включил двигатели еще раз, ненадолго.
Заработал маховик и “ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ” стал снижать скорость, пока не остановился в пятистах ярдах от “Конечной”.
Джек вышел на связь.
— “Конечная”! Разворачивайтесь ко мне. Я ввожу корабль…
Он сдал отчет, помылся и уже направлялся в почтовую рубку, чтобы отправить письмо, когда его вызвали к Главному Пилоту.
— Скоро же, — сказал он себе, — Шахт успел поднять всех на ноги. Хотя — ничего страшного. Чего еще ждать от него. А теперь из-за этого щенка начнутся неприятности с Управлением.
Он четко доложил:
— Первый пилот Пембертон, сэр.
Коммодор Сэмс с интересом посмотрел на него.
— Да, Пембертон… квалификация “космос — космос” и “космос — Земля”.
Пембертон решил не темнить и сразу приступить к делу. Он громко произнес:
— Я не собираюсь оправдываться за события последнего рейса. Если у Коммодора нет возражений, я пройду к себе в рубку управления и там напишу прошение об отставке.
— Что вы несете?
— Что… а… разве пассажир не подал на меня жалобу?
— Ах, этот? — Сэмс усмехнулся. — Да, он здесь побывал. Но у меня уже имелись под рукой доклады Келли и вашего старшего механика, а также рапорт персонала “Супра-Нью-Йорк”. Это был воистину высший пилотаж, Пембертон!
— Вы хотите сказать, что у Компании нет ко мне претензий?
— Разве я когда-нибудь бросал своих пилотов? — с деланной суровостью спросил Сэмс. — Ваши действия были абсолютно правильны. Я вышвырнул бы его через шлюз вместо груза! — он добавил более мягко. — Хотя вы специалист класса “космос — космос”, я бы хотел дать вам особое поручение в Луна-Сити. Если вы возьметесь за него, то очень поможете мне.
Пембертон медлил с ответом. Сэмс продолжил:
— Кислород, который вы сумели сохранить, предназначается Космическому Исследовательскому Проекту. Они пробивают туннель на север… у них была утечка, потеряны тонны кислорода. Работа стоит, убытки составляют сто тридцать тысяч долларов в день: штрафы, налоги, накладные расходы — “ГОБЛИН” здесь, на “Конечной”, но нет пилота и не будет до тех пор, пока не прибудет “ЛУННАЯ МЫШЬ”. Идет?
— Я должен подумать, Коммодор. Вы не можете рисковать чужими шеями, сажая меня за пульт управления. Я заржавел. Мне нужен отдых и медицинский осмотр.
— Ни пассажиров, ни команды, ни капитана не будет… шея — только ваша собственная.
— Идет.
Спустя двадцать восемь минут “ГОБЛИН” покинул станцию. Пембертон снизил орбитальную скорость, предоставив кораблю возможность свободно падать на Луну, и у него появилось свободное время до начала “непосредственных действий по мягкой посадке”.
Чувствовал он себя хорошо. Причиной этому были два письма: одно он отослал сам, другое получил от Филлис.
Письмо было нежным… но не более. Она и словом не обмолвилась о последней размолвке, будто позабыла о профессии Джека. Письмо являло собой образец хорошего тона и это настораживало.
Он принялся сочинять другое письмо, в котором были такие строки:
“…хотя ты никогда не говорила об этом прямо, я всегда чувствовал, что ты против моей работы.
…я должен работать, чтобы обеспечить семью. Ты тоже выполняешь работу, которой женщины занимаются испокон века — встречают чайные клиперы, прибывшие из Китая и провожают их с поцелуями и словами “До свидания”. Ты — жена космонавта и твоя работа в том, чтобы помочь мне лучше выполнять мою работу. Думаю, у тебя получится, когда ты это поймешь. Надеюсь, что так оно и будет. Поверь, я люблю тебя.
Некоторое время он размышлял, потом начал снижение. Из двадцати миль высоты одну он предоставил автопилоту, затем сам взялся за управление и замедлил спуск. Посадка в безвоздушном пространстве — это работа двигателей в направлении, противоположном направлению свободного падения.
У самой поверхности планеты двигатели включаются снова — и корабль плавно садится.
На Венере все было бы гораздо сложнее. Там всегда есть опасность пережечь горючее до того, как достигнешь поверхности.
Спустя сорок секунд, спускаясь со скоростью, чуть превышающей сто сорок миль в час, он увидел в перископ неподвижные башни в тысячу футов высотой. В трехстах футах от поверхности он включил двигатели, дал обратное ускорение, равное пятикратной силе тяжести на Луне, и при тяготении в одну шестую земного корабль совершил мягкую посадку.
Он почувствовал, что счастлив.
“ГОБЛИН” плавно, без толчка, опустился на Луну.
Посадочная команда уже суетилась, к выходу был подсоединен туннельный шлюз.
Он прибыл в Луна-Сити и отрапортовал. Когда он вызвал Коммодора Сэмса, тот улыбнулся ему с экрана.
— Вижу, что у вас все в полном порядке, Пембертон. Восстановительный курс вам явно ни к чему.
Джек смутился.
— Благодарю вас, сэр.
— Я мог бы перевести вас на регулярную линию Луна-Сити. Проживание на “Конечной” или в Луна-Сити. Согласны?
И он, как бы издалека, услышал свой голос:
— Луна-Сити. Согласен.
Разорвав третье письмо, он направился на почту Луна-Сити. У телефонной кабинки он обратился к блондинке в голубой форме лунных служащих:
— Свяжите меня с миссис Пембертон, 6–4–0–3, Додж-Сити, Канзас, пожалуйста.
Она с удивлением глянула на него.
— Вам что, деньги девать некуда?
— Порой телефонные разговоры обходятся дешевле писем. Можно поскорее?
Филлис снова припоминала письмо, которое отправила накануне. Проще было бы прямо написать, что она страдает от одиночества, что не может не беспокоиться о нем… Она поняла, что не в состоянии рассуждать логически. А было бы ей лучше, если бы он послушался и не пошел бы в рейс? Она и в самом деле не знала.
Задребезжал телефонный звонок. Видеоэкран остался темным.
— Космическая связь, — раздался женский голос. — Вызывает Луна-Сити.
Сердце ее сжалось от страха.
— Филлис Пембертон слушает.
Возникла пауза. Она знала, что нужно около трех секунд, чтобы радиоволны добрались до Луны и обратно. Перед ее глазами все плыло, лишь одна ужасная мысль билась в сознании — Джек, ее любимый Джек, погиб в космосе.
— Миссис Пембертон…
— Да, да, говорите…
Снова ожидание.
Она допустила, чтобы он ушел раздраженным, в дурном настроении. Он погиб из-за нее… Она знала, что ее Джек не стал бы беречься: мужчины — во всем мужчины и будут стоять на своем. Разве они — маменькины сынки? Зачем она поссорилась с ним? И ведь мать предупреждала… Она начала молиться.
Затем послышался другой голос и он вернул ей силы.
— Это ты, дорогая?
— Да, любимый, да! Что ты делаешь на Луне?
— Это долгая история, по доллару за секунду. Я только хотел спросить… хочешь поехать в Луна-Сити?
От неожиданности у нее перехватило горло, она не могла собраться с мыслями, но, наконец, ответила:
— Конечно, любимый. Когда выезжать?
— Когда… ты даже не хочешь узнать, зачем?
Ей хотелось ответить, что это не имеет значения, однако она сказала:
— Расскажи.
Он сообщил ей новости и добавил:
— Возьми письмо у Ольги Пирс. Я тебе нужен, чтобы собраться? Она быстро все обдумала. Ему будет очень трудно возвращаться.
— Нет, справлюсь сама.
— Славная девочка. Я пришлю тебе длиннющую радиограмму — что взять с собой и так далее. Я люблю тебя. До свидания.
— Я тоже люблю тебя! До свидания, любимый!
Пембертон, насвистывая, вышел из кабинки. Хорошая девочка Филлис. Стойкая. Удивительно, как он мог сомневаться в ней?
САДИТЕСЬ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ
Для того, чтобы колонизировать Луну, понадобятся как агорафобы, так и клаустрофобы.[53] Но лучше предоставить дело агорафилам и клаустрофилам; тем, кто собирается выйти в космос, желательно оставлять свои “фобии” на Земле. Когда человека может напугать что-либо на земле, под землей или в воздухе, ему лучше не покидать родную планету, Тот, кто собирается зарабатывать себе на жизнь вне Земли, должен охотно закупориваться наглухо в космическом корабле, зная при этом, что он может стать могилой, и не бояться безграничных космических пространств. Космонавт отправляется в космос работать, и все они — пилоты, техники, астронавигаторы — любят, чтобы у них с каждой стороны была парочка миллионов миль пустоты.
В то же время лунные первопоселенцы должны хорошо себя чувствовать, зарываясь в недра планеты, словно суетливые кроты.
Во второй раз оказавшись в Луна-Сити, я приехал в обсерваторию Ричардсона, чтобы взглянуть в Большое Око, а заодно собрать материал для рассказа, который должен был окупить расходы на мой отпуск. Я предъявил удостоверение гильдии журналистов, потрепался о том, о сем, а потом в сопровождении управляющего направился осматривать окрестности. Мы вышли к северному туннелю, его вели в сторону строительства короноскопа.
Путешествие было скучным — влезешь в скутер, едешь по совершенно однообразному туннелю, вылезаешь из скутера, проходишь шлюз, забираешься в другой скутер и все по новой. Чтобы как-то убить время, мистер Ноулз начал рассказывать о своей работе.
— Это временные неудобства, — оправдывался он. — После того, как, проложив второй туннель, установится прямое сообщение, не нужны будут шлюзы, мы проложим движущиеся тротуары — на север — по этому туннелю, на юг — по другому. Тогда путешествие займет меньше трех минут, как в Луна-Сити или Манхэттене.
— А почему бы сейчас не убрать шлюзы? — спросил я, когда мы входили в очередной, кажется, седьмой по счету.
Ноулз взглянул на меня и усмехнулся.
— Хотите посмотреть все достопримечательности планеты, чтобы слепить очередной сенсационный рассказ?
Я уже порядком утомился и сказал ему:
— Слушайте, на меня можно положиться в той же мере, что и на говорящего робота, но если то, что вы предлагаете, опасно, лучше вернемся и забудем об этом. Критиков мне и на Земле хватает.
— Спокойнее, Джек, — он впервые назвал меня по имени, я это заметил, но не придал значения. — Никто не собирается вас критиковать. Мы рады сотрудничать с вашей братией, но Луна сейчас заработала чересчур дурную репутацию. Незаслуженно дурную.
Я отмолчался.
— В каждой инженерной работе бывают свои недочеты, но и преимущества тоже. Наши сотрудники не страдают малярией и не должны поминутно опасаться встречи с гремучей змеей. Я могу привести вам статистику, которая убедительно докажет, что проходчиком на Луне работать безопаснее, чем клерком-регистратором в Де-Мойне. Здесь учитывается все. Например, у нас, на Луне, почти не бывает переломов — настолько мала сила тяжести. А клерк из этого самого Де-Мойна играет со смертью каждый раз, когда влезает в ванну или вылезает из нее.
— О’кэй, ладно, — перебил я. — Значит, здесь безопасно. В чем же дело?
— Безопасно… Только учтите, о безопасности заботятся не Компания и не Торговая палата Луна-Сити, а “Ллойд оф Лондон”.
— Поэтому вам и нужны бесполезные шлюзы?
— Из-за сотрясений грунта, землетрясений… я хочу сказать, лунотрясений.
Я посмотрел на своды, быстро скользившие над нами и пожалел, что нахожусь не в Де-Мойне. Никто не хочет, чтобы его похоронили заживо, да еще на Луне. Благодарю покорно. Причем быстро тебя откопают, или нет — уже не будет иметь никакого значения, поскольку твои легкие все равно мигом лопнут без воздуха.
— Они бывают не так уж часто, — продолжил Ноулз, — но мы Должны быть к ним готовы. Вспомните, масса Земли в восемьдесят раз больше массы Луны. Поэтому и приливные силы здесь действуют в восемьдесят раз сильнее, чем на Земле.
— Не понял, — сказал я. — На Луне же нет воды. О каких приливных силах может идти речь?
— Чтобы возникли приливные силы, вода не нужна. Не надо вникать, просто поверьте на слово — у нас действуют несбалансированные силы. Они и способны вызвать сотрясения.
Я кивнул.
— Ясно. Значит, если на Луне все будет устроено герметично, сотрясений можно не бояться. Шлюзы нужны, чтобы было меньше жертв.
Я уже начал считать себя потенциальной жертвой.
— И да, и нет. Если несчастье произойдет, шлюзы лишь частично смягчат удар. Но ничего не случится. Это место вполне безопасно. Сначала нам разрешили вести работы в том секторе туннеля, где отсутствует давление. Сейчас каждый участок туннеля временно расширяется. Они образуют единую компактную структуру; герметичность в таком огромном сооружении, как наш туннель, неизбежно нарушится и какая-то утечка все равно будет. Так что полную герметичность на Луне обеспечить трудно.
— А резина чем плоха? — спросил я, хотя находился в таком состоянии, что вряд ли мог разумно обосновать свое предложение. — У меня дома есть обычный автомобиль, я на нем наездил двести тысяч миль и ни разу не прикоснулся к шинам с тех пор, как приобрел их в Детройте.
Ноулз вздохнул.
— Вам не мешало бы возить с собой какого-нибудь инженера. Джек. Летучие вещества, придающие резине мягкость, в вакууме выкипают, и резина теряет свою эластичность. То же самое с гибкими пластиками. При низких температурах они становятся хрупкими, словно яичная скорлупа.
Пока Ноулз говорил, скутер остановился. Навстречу нам из ближайшего шлюза вышли несколько человек. На них были скафандры, точнее — костюмы, поддерживающие давление: они были снабжены шлангами, а не кислородными баллонами и не имели светофильтров. Шлемы были откинуты за спины, головы высовывались из воротов, из-за чего люди выглядели какими-то странными двухголовыми созданиями.
— Эй, Конски! — крикнул Ноулз.
Один из них повернулся к нам. Ростом он был примерно шесть и два десятых фута и с изрядным животом — я прикинул, что на Земле он весил бы не менее трехсот фунтов.
— Ха, опять мистер Ноулз, — весело сказал он. — Только не говорите, что решили повысить мне жалование.
— Ты и сейчас неплохо зарабатываешь, Пузан. Познакомься с Джеком Арнольдом. Джек, перед вами Пузан Конски, лучший проходчик четырех планет.
— Всего четырех? — спросил Конски. Он извлек из кармана свою огромную лапищу и сграбастал мою. Я ответил, что рад знакомству и поспешил освободить руку, пока он ее не покалечил.
— Джек Арнольд хочет посмотреть, как вы делаете перекрытия туннелей, — продолжил Ноулз. — Идем с нами.
Конски заметил, внимательно рассматривая что-то поверх наших голов:
— Между прочим, мистер Ноулз, я только что отработал свою смену.
— Пузан, ты бандит и к тому же начисто забыл законы гостеприимства, — ответил Ноулз. — Хорошо, припишем тебе полторы смены.
Конски повернулся и пошел отпирать шлюз.
Туннель, который открылся перед нами, ничем не отличался от секции, которая осталась позади, только здесь еще не была проложена дорожка для скутера, а свет временно обеспечивался фонарями, развешанными на значительном расстоянии друг от друга.
В нескольких сотнях футов от нас туннель кончался стенкой, в которой была круглая дверь. Пузан заметил, что я смотрю на нее.
— Передвижная перегородка, — пояснил он. — За ней — безвоздушное пространство. Сейчас там идет прокладка туннеля.
— А можно посмотреть?
— Для этого нужно вернуться и взять для тебя спецкостюм.
Я отрицательно мотнул головой. В туннеле я увидел около десятка предметов, формами и размером напоминающих детские воздушные шары. Похоже было, что вес их был равен весу воздуха, поскольку они летали вокруг нас, не поднимаясь и не опускаясь. Конски отпихнул один из них и ответил на мой вопрос прежде, чем я его задал:
— На этом участке сегодня идет герметизация, — сказал он. — Парящие шары ищут места утечки воздуха. Внутри них — клейкий состав. Они присасываются к дырке, лопаются, вязкий состав засасывается внутрь, замерзает и герметически ее закупоривает.
— И так производится текущий ремонт? — поинтересовался я.
— Смеешься, что ли? Это отметка для сварщиков, чтобы они видели, где надо работать.
— Покажи ему скользящий стык, — посоветовал Ноулз.
— Идем.
Мы остановились и Конски указал на кольцо, полностью охватывающее туннель.
— Мы устанавливаем скользящий стык через каждые сто футов. Он состоит из стеклоткани, уложенной между двумя соединительными стальными секциями. Это придает туннелю некоторую упругость.
— Стеклоткань? Разве она непроницаема для воздуха? — спросил я.
— Нет, конечно, но она необходима для прочности. Мы прокладываем десять слоев стеклоткани, пропитывая ее силиконом. Постепенно ткань становится негодной, чем дальше, тем глубже, но лет на пять ее хватит.
Я спросил Конски, как ему нравится работа, надеясь извлечь из его ответа что-нибудь для будущего рассказа. Он пожал плечами.
— Нормально. В порядке. Давление здесь только одна атмосфера. А вот когда я работал под Гудзоном…
— …и зарабатывал в десять раз меньше, чем здесь… — вставил Ноулз.
— Вы меня оскорбили, мистер Ноулз, — заявил Конски. — Разве деньги — главное? Главное — искусство. Возьмем, к примеру, Венеру. Там платят столько же, но на Венере человек должен обладать предельной силой и энергией. Плотность тамошней грязи так низка, что ее приходится замораживать. И все, кто там работает, страдают кессонной болезнью. А из здешних дуболомов половина — шахтеры и опасность кессонной болезни перепугала бы их до смерти.
— Тогда ответь, Пузан, почему же ты улетел с Венеры? Конски молча и величественно посмотрел на нас.
— Приступим к осмотру подвижного щита, джентльмены, — предложил он.
Мы снова прошлись вокруг. Я уже хотел возвращаться. Смотреть особо было не на что; кроме того, чем больше я приглядывался к этому месту, тем меньше оно мне нравилось. Однако в ту минуту, когда Конски открывал дверь в щите, что-то стряслось.
Я вдруг оказался на полу, в кромешной тьме. Кажется, я кричал. Не знаю. В ушах звенело. Я попытался встать, но не смог. Кругом была такая тьма, какой я доселе не видел — абсолютная тьма. Я решил, что ослеп.
Луч фонаря прорезал темноту, выхватил меня и передвинулся дальше.
— Что это?! — воскликнул я. — Что случилось?! Лунотрясение?
— Не ори, — хладнокровно ответил Конски. — Вовсе не лунотрясение, а какой-то взрыв. Мистер Ноулз, с вами все в порядке?
— Хочется верить, — тот жадно хватал ртом воздух. — А что случилось?
— Не знаю. Давайте немного осмотримся, — Конски встал, насвистывая, осветил фонариком стены туннеля. Фонарик питался от динамки и поэтому свет все время пульсировал.
— Повреждений вроде бы нет, но я слышу… Господи! — фонарик высветил участок скользящего стыка у самых дверей.
Шары начали скапливаться у этого места. Там их находилось уже три штуки и к ним планировали другие. Мы увидели, как один из шаров лопнул и превратился в клейкую массу. Подлетел другой, немного покрутился рядом и тоже лопнул. На сей раз дыре понадобилось время, чтобы впитать и проглотить вязкий состав.
Конски передал фонарик мне.
— Давай, малыш, поработай.
Он высвободил руку из спецкостюма и приложил ее к дыре, рядом с которой в это время лопался очередной шар.
— Что там, Пузан? — спросил Ноулз.
— Трудно понять. Дыра величиной с мой большой палец. Чертовски тянет.
— Откуда она?
— Посветите мне. Похоже, что-то ударило снаружи.
— Утечка сдерживается?
— Думаю, да. Идите, взгляните на приборы. Джек, передай ему фонарь.
Ноулз опрометью бросился к шлюзу.
— Давление постоянное.
— Умеете работать с верньером?
— Разумеется. По верньеру — постоянное.
— Сколько мы потеряли?
— Фунтика два, не больше. Какое давление было раньше?
— Земная норма.
— В таком случае, мы потеряли один и четыре десятых фунта.
— Это не страшно. Идите дальше, мистер Ноулз. В следующей секции за шлюзом есть инструменты. Принесите мне заплату номер три, а можно и побольше.
— Сейчас.
Мы услышали, как дверь открылась и с грохотом захлопнулась. Мы остались в полном мраке. Надо думать, я издал какой-то звук, потому что Конски приказал мне держать себя в руках. Затем мы услыхали стук двери и увидели вожделенный свет.
— Принесли? — спросил Конски.
— Нет, Пузан, — голос у Ноулза срывался. — В той стороне воздуху нет — дверь не открывается.
— Может, заклинило?
— Нет, я проверил по манометру. В следующей секции давление на нуле.
Конски присвистнул.
— Видимо, придется подождать, пока за нами придут. Раз так, посветите мне, мистер Ноулз. Джек, помоги мне снять костюм.
— Что ты задумал?
— Если до штатной заплаты нам не добраться, то придется ставить самодельную. Единственное, что есть под руками — спецкостюм.
Я начал ему помогать, но выходило не слишком ловко и ему все время приходилось закрывать дыру рукой.
— Можно заткнуть дыру моей рубашкой, — предложил Ноулз.
— Вы еще предложите чертить на воде вилами. Нет, подходит только костюм, у нас больше нет ничего, что способно удержать воздух, — тем временем он уже наполовину выбрался из костюма, и я видел кусок его оголившейся спины. Затем он убрал руку, я тут же бросил костюм поверх дыры, и Конски быстро уселся на него.
— Что ж, — сказал он довольным тоном, — вот мы ее и заткнули. Теперь осталось только подождать.
Вначале я хотел спросить у него, почему нельзя было попросту сесть на дыру, не снимая костюма, а потом сообразил, что внешняя сторона костюма была неровной из-за изоляции, нам же нужна была совершенно гладкая поверхность, чтобы она плотно прилипла к массе, которую оставили лопнувшие шары.
— Покажи мне руку, — приказал Ноулз.
— Ничего страшного.
Однако Ноулз настоял на своем. Когда я на нее взглянул, меня чуть не стошнило: на ладони Конски зияла кровавая рана, похожая на ожог. Ноулз наложил на нее тампон из своего носового платка, а мой платок использовал вместо бинта.
— Благодарю вас, джентльмены, — сказал Конски. — Нам надо как-то убить время. Не сыграть ли нам в пинокль?
— Твоими картами? — поинтересовался Ноулз.
— Однако, мистер Ноулз! Ладно, замнем! Начальникам не полагается играть в азартные игры. Между прочим, вопрос к начальнику. Вы не забыли, что я сейчас нахожусь на особо вредной работе?
— И тебе положен коэффициент в один и четыре десятых фунта?
— Уверен, что профсоюз, исходя из данных обстоятельств, не станет протестовать.
— А если бы я уселся поверх дыры?
— Помощникам тоже полагается доплата.
— Ладно, получишь по мизеру — всего-то в три раза.
— Вот это особенно приятно слышать от такого обаятельного человека, как вы, мистер Ноулз. Смею надеяться, что мы неплохо проведем время.
— А как ты думаешь, Пузан, сколько времени нам придется ждать спасателей?
— Не больше часа, даже если им придется топать пешком от самого Ричардсона.
— Хм, а с чего ты вообще решил, что нас будут искать?
— Как? Неужели в конторе не знают, где вы?
— Боюсь, что нет. Я им сказал, что сегодня больше не вернусь.
Конски задумался.
— Я тоже не пробил свою табельную карточку и про меня все будут думать, что я все еще на смене.
— Да, и спохватятся только завтра, когда не найдут твоей карточки.
— Но у входа есть дежурный, он-то должен знать, что внутри остались три человека.
— Если только он не забыл послать сообщение спасателям. И если его не завалило, как и нас.
— Похоже, так оно и есть, — задумчиво произнес Конски. — Джек, тебе лучше прикрутить фонарик. Он жрет слишком много кислорода.
Так, в темноте, мы просидели довольно долго, гадая о том, что же случилось. Конски уверял, что был взрыв. Ноулз припомнил, что однажды видел, как на старте взорвалась грузовая ракета. Когда беседа стала сходить на нет, Конски рассказал несколько анекдотов. Я тоже попытался что-нибудь рассказать, но, честно говоря, был настолько сбит с толку и перепуган, что самые лучшие анекдоты вылетели у меня из головы. Хотелось выть.
После продолжительного молчания Конски сказал:
— Джек, зажги-ка снова свет. Я тут кое-что надумал.
— Что? — спросил Ноулз.
— Если бы у нас было чем заткнуть дыру, вы могли бы надеть мой костюм и сходить за помощью.
— Но ведь у нас нет кислорода для костюма?
— Потому я и выбрал вас. Вы меньше ростом и худее нас двоих и вам хватит воздуха внутри самого костюма, чтобы дойти до следующей секции.
— Согласен. О’кэй. Но чем заткнуть пробоину?
— Тем, на чем я сижу.
— Чем?
— Ну, этой… такой большой, толстой, круглой… на которой я сижу. Если я закрою дыру задницей, даю гарантию — утечки не будет.
— Вот что, Пузан, это не пойдет. Посмотри, что стало с твоей рукой. Ты изойдешь кровью и загнешься прежде, чем я вернусь.
— Ставлю два против одного, что нет, а лучше — против пятидесяти.
— А как же ты расплатишься со мной, если я выиграю?
— Вы здорово соображаете, мистер Ноулз. Извольте видеть, моя шкура изнутри подбита двухдюймовым слоем жира. Кровотечения не будет, так, вскочит что-то вроде синяка.
Ноулз помотал головой.
— Не стоит, Конски. Если мы не будем суетиться, то воздуха здесь хватит нам на несколько дней.
— Дело не в воздухе, мистер Ноулз. Вы не заметили, что здесь похолодало?
Я тоже это заметил, но не придал значения. Я был потрясен нашей бедой и не подумал, что холод может нести в себе какую-то опасность. Теперь до меня начало доходить, что нам угрожает. Когда нарушилась подача энергии, мы лишились и обогревателей. Здесь будет все холоднее и холоднее.
Мистер Ноулз тоже все ясно представил себе.
— О’кэй, Пузан, рискнем.
Пока Конски готовился, на костюме сидел я. Он снял брюки, потом подцепил один из шаров, порвал его и намазал правую ягодицу его клейкой начинкой. Затем он повернулся ко мне.
— Порядок, малыш, вылезай из гнездышка.
Мы быстро поменялись местами, не упустив много воздуха, хотя дыра зловеще зашипела.
— Уютно как в кресле, джентльмены, — ухмыльнулся он. Ноулз облачился в спецкостюм и ушел, прихватив с собой фонарик. Мы снова очутились в полной темноте.
Чуть погодя я услышал голос Конски:
— Существует игра, для которой не нужно света. Джек, ты играешь в шахматы?
— Играю.
— Хорошая игра. Я частенько играл в шахматы в декомпрессионной камере, когда работал под Гудзоном. Давай, сразимся и для разгона поставим по двадцатке?
— Что? Согласен. Давай, — он мог бы назначить и тысячу. — Мне было все безразлично.
— Хорошо. Е два — Е три.
— Н-да. Е семь — Е пять.
— Традиционный ход, верно? Помню, одна девушка, которую я знавал в Хобокене… — то, что он мне о ней поведал, к шахматам никакого отношения не имело, за исключением вывода, что ее манера изъясняться была вполне традиционной.
— Эф один — Це четыре. Напомни мне, чтобы я рассказал про ее сестру. Похоже, что рыжей она была отнюдь не всегда, но хотела, чтобы все так думали. Ну вот, она… пардон, твой ход.
Я попытался думать, но голова шла кругом.
— Д семь — Д шесть.
— Д один — Эф три. Значит, чтобы не отвлекаться, она…
Рассказывал он, не забывая мельчайших подробностей и его история была стара, как мир. Весьма сомнительно, чтобы это было с ним на самом деле, однако он сумел-таки меня развеселить. Я даже улыбнулся в темноте.
— Твой ход, — добавил он.
— Ой, — я уже напрочь забыл расположение фигур и решил приготовиться к рокировке, которая в начале партии всегда безопасна. — Б восемь — Це шесть.
— Бью ферзем твою королевскую пешку. Эф три — Эф семь. Шах и мат. За тобой двадцатка, Джек.
— Правда? Но этого не может быть.
— Хочешь, просчитаем все ходы? — и он повторил их мне как по нотации.
Я зримо представил себе партию и воскликнул:
— Черт бы меня подрал! Здорово ты меня разделал!
Он удовлетворенно хохотнул.
— Надо было думать о своем ферзе, а не о той рыжей.
Я расхохотался.
— У тебя в запасе есть еще что-нибудь такое?
— Конечно, — он выдал еще одну байку, но когда я нацелился на продолжение, он сказал:
— Похоже, Джек, что мне нужно немного передохнуть.
Я поднялся.
— Пузан, с тобой все в порядке?
Он не ответил.
Ощупью я добрался до него. Он молчал и лицо его было холодным. Я прижался ухом к его груди и услышал слабое биение, но руки и ноги у него совсем заледенели. Он примерз к дыре и мне пришлось отдирать его. Я почувствовал под руками лед и понял, что это кровь. Я начал его растирать, надеясь привести в чувство, но шипение воздуха оторвало меня от этого занятия. Я стянул брюки и панически принялся искать дыру. Наконец, я нашел ее и уселся сверху, накрепко прижавшись к отверстию.
Оно присосало меня к себе, холодное, как лед. По всему телу начал растекаться жар, а потом я уже не ощущал ничего, кроме тупой боли и холода.
Где-то замаячил свет. Он то вспыхивал, то вновь исчезал. Я услышал, как стукнула дверь и закричал:
— Ноулз! Мистер Ноулз!
Свет мигнул.
— Иду, Джек!
Я разрыдался в голос.
— Вы дошли!
— Я ничего не сделал. Я не смог добраться до следующей секции. Я дошел до шлюза и двинулся дальше, — он перевел дыхание. — Там воронка, — фонарик со звоном упал на пол. Свет погас.
— Помоги мне, Джек, — в голосе его слышалось раздражение. — Ты что, не видишь, что я валюсь с ног? Я сделал все, что мог…
Я услышал, как он споткнулся и рухнул. Я позвал его, он не ответил. Тогда я попытался встать, однако дыра крепко держала Меня, как хорошо закупоренная бутылка — свою пробку.
Я пришел в себя, лежа на чистой простыне.
— Ну что, очнулся? — спросили меня.
Это оказался Ноулз. Он стоял у моей кровати, кутаясь в теплый халат.
— Вы же умерли, — сказал я ему.
— Совсем наоборот, — он усмехнулся. — Они подоспели вовремя.
— Что же случилось? — я таращился на него, не в силах поверить своим глазам.
— То, что мы и предполагали. Взорвалась ракета. Грузовая почтовая ракета потеряла управляемость и врезалась в туннель.
— А где Пузан?
— Ха!
Я повернул голову. Конски лежал рядом и тоже ничком.
— Ты мне должен двадцатку, — бодро сообщил он.
— Я тебе должен… — я почувствовал, как по моему лицу неизвестно от чего бегут слезы. — О’кэй. Я должен тебе двадцатку. Только тебе придется съездить за ней в Де-Мойн.
ЧЕРНЫЕ ЯМЫ ЛУНЫ
Утром мы отправились в Резерфорд. Па и мистеру Латему из гарримановского треста нужно было туда по делам и Па сказал, что может взять и меня. Похоже, это был единственный шанс увидеть настоящую Луну — ведь коридоры Луна-Сити мало чем отличаются от коридоров Нью-Йорка, разве что ходить здесь полегче.
Когда Па вернулся в номер, мы с братишкой играли на полу в ножички, а мама отдыхала — весь перелет с Земли ее мучила космическая болезнь. Конечно, я давно вырос из этой игры, но на Луне ножик ведет себя довольно хитро и мы изобрели кучу новых правил.
— Обстоятельства изменились, — сказал Па. — Мы должны лететь в Резерфорд сейчас же.
— Нет, дорогой, — ответила мама, — я не в силах сейчас никуда лететь. Отправляйтесь с Диком, а мы с Милым Бэби лучше отдохнем денек.
Милый Бэби — это мой братишка.
Не стоило ей так говорить. Братец вскочил, чуть не выколол мне глаз ножиком и заорал:
— Что?! Что?! Я лечу с вами! И все!
— Ради Бога, Милый Бэби, не волнуй свою дорогую мамочку. Зато мы с тобой сходим в кино.
Карапуз на семь лет моложе меня, но терпеть не может, когда его зовут “Милый Бэби”. Он заревел:
— Ты должна, отпустить меня, — можно было разобрать сквозь завывания.
— Нет, Милый Бэби. Давай, не будем говорить об этом…
— Папа разрешит!
— Ричард, ты что, — сказал Бэби, что он может лететь?
— Каким образом, дорогая? Я же сам только что узнал…
— Ты сказал, что я смогу пойти туда, куда и Дики, — вмешался малыш. — Ты обещал, ты обещал, ты обещал!
Даже завидно становится: парень слышать ничего не желает; обещал — подай. Словом, дело кончилось тем, что вся наша семья плюс мистер Латем уже через двадцать минут были в ракетном порту.
Мы летели всего минут десять и увидели не так уж много. Земля была видна только в самом начале полета, потому что атомная фабрика, куда мы летели, была на обратной стороне Луны. Вместе с нами летели и туристы, не меньше дюжины, и почти все страдали от космической болезни. Мама тоже. Наверное, люди никогда не привыкнут к свободному полету.
Как только мы сели, маме стало лучше. Здесь было гораздо интереснее, чем в Луна-Сити: к ракете не подводили закрытую переходную трубу, а везли пассажиров до шлюза в транспортере с гермокабиной. Мне понравилось и братишке тоже. Па и мистер Латем ушли по своим делам, а мы вместе с туристами пошли на экскурсию по лабораториям.
Все это было забавно, но не более того. Мне показалось, что атомная фабрика мало чем отличается от всех прочих, а Резерфорд — от пригорода Чикаго. Мне пришло в голову, что все более или менее интересное здесь убрано с глаз подальше. На виду только разные циферблаты, вентили и люди, которые за ними приглядывают. И все управляется дистанционно, как в Оук-Ридж. Потом экскурсовод рассказал об экспериментах, которыми заняты физики, показал пару фильмов — и все.
Мне понравился наш экскурсовод: он был здорово похож на Тома Джереми из “Воинов Космоса”. Я спросил, не космонавт ли он, а он как-то странно посмотрел на меня и ответил, что работает в Колониальной Службе. Потом он спросил, где я учусь и состою ли в скаутах. Сам он, оказывается, был командиром Лунного Патруля номер один в Резерфорд-Сити.
К тому же, патруль был и единственным — на Луне не так уж много скаутов.
Па и мистер Латем вернулись к нам, когда экскурсия уже закончилась, и мистер Перрин, так звали экскурсовода, пригласил желающих выйти наружу.
— Осмотр Резерфорд-Сити, Чертова кладбища и места Большой катастрофы 1984 года — все без дополнительной платы. Опасности никакой нет, ни с кем никогда ничего не случалось, но Комиссия настаивает, чтобы каждый участник такой экскурсии оставлял расписку. Те, кто решает остаться здесь, смогут посмотреть в кафе фильмы и выпить освежающего.
— То, что мне надо, — сообщил Па, потирая руки. — Я рад, мистер Латем, что мы поспели сюда: ни за что в жизни я не хотел бы это упустить.
— Да, это очень интересно, мистер Логан, — ответил его партнер. — Я и сам постараюсь выйти с вами.
— А что вам мешает? — спросил Па.
— Я должен подготовить договор, чтобы вы успели подписать его до отлета в Луна-Сити.
— А куда торопиться? — сказал Па. — Если слово мужчины не заслуживает доверия, то и подпись его немного стоит. Могли бы прислать мне все эти бумаги в Нью-Йорк.
— Честно сказать, — покачал головой мистер Латем, — я был на поверхности не менее дюжины раз. Но я провожу вас и помогу надеть скафандр.
А мама сказала, что не хочет никуда идти. В скафандре ей наверняка станет дурно, кроме того, от яркого света у нее всегда голова болит.
— Не глупи, дорогая. Может, это единственный шанс в твоей жизни, — сказал Па, а мистер Латем заверил, что светофильтр шлема умерит яркий свет.
Мама всегда сперва упорствует, а потом сдается. Наверное, у женщин просто нет характера. Например, вчера она купила модный лунный костюм и хотела надеть его к обеду в Зале с видом на Землю. Она пожаловалась, что слишком располнела для такого костюма. И верно, костюм прикрывал не так уж много.
— Глупости, — ответил Па. — Ты в нем чудесно выглядишь.
Мама все-таки надела костюм, выглядела великолепно и держалась как королева.
И на этот раз все вышло так же. Мама все же решилась. Мы вошли в помещение, где висели скафандры; на другом его конце был шлюз. В обеих его дверях были иллюминаторы и через них видна была Луна. Хотя на стеклах были фильтры, она выглядела раскаленной — так ярко светило солнце. Скафандры висели в два ряда и напоминали кожу, снятую с людей. Пока мистер Перрин брал расписки у своих туристов, я успел все облазить.
— Малыш может побыть в кафе, хозяйка за ним присмотрит, — сказал мистер Перрин и попытался погладить братишку по голове. Тот чуть не откусил ему руку.
— Спасибо вам, мистер Перкинс, — сказала мама. — Так, пожалуй, будет лучше всего, хотя мне было бы спокойнее рядом с ним.
— Меня зовут Перрин. Не беспокойтесь, о нем хорошо позаботятся.
Почему-то взрослые говорят при детях так, словно те ни слова не понимают по-английски. Неужто они всерьез думали, что от малыша будет просто отделаться?
— Я иду с вами, — воинственно объявил он. — Ты обещала.
— Послушай, Милый Бэби, — мама попыталась его урезонить, — твоя мамочка ничего не обещала… — теперь она говорила для самой себя. Карапуз врубил шумовые эффекты.
— Ты сказала, что разрешишь мне пойти туда, куда можно Дики. Ты обещала мне, когда я болел. Ты обещала, обещала… — и понес, чем дальше, тем громче.
Мистер Перрин почему-то смутился.
— Ричард, — сказала мама, — образумь ребенка. Это же ты обещал ему…
— Разве я, дорогая? — удивился Па. — По-моему, дело здесь проще простого: если мы обещали ему, то давай возьмем парня с собой и все.
Мистер Перрин откашлялся.
— Боюсь, что ничего не выйдет. Вашему старшему сыну подойдет дамский скафандр, а для малыша у нас ничего нет.
И пошло, и пошло… Карапуз в любую минуту мог довести маму до белого каления. Мама, при случае, так же воздействовала на Па, а он, в свою очередь, обращался ко мне как к третейскому судье. Одним словом — цепная реакция, где в конце цепи был я. Наконец, они решили, что я останусь и буду опекать нашего сопляка.
— Но ты же сказал, Па… — начал было я.
— Мне все равно, — оборвал он меня, — но моя семья не должна ссориться на людях. Ты слышал, что сказала ваша мать?
Я был в отчаянии.
— Подумай, Па, — я изо всех сил старался говорить спокойно, — если я вернусь на Землю, ни разу не надев скафандр, тебе придется подыскать для меня другую школу. В Лоуренсвиль я не вернусь — меня там засмеют.
— Хватит, молодой человек. Это мы решим, когда будем дома.
— Ты же твердо обещал мне…
— Я сказал — хватит! Дело кончено!
Мистер Латем все это время молча стоял рядом, но тут он поднял брови и тихо сказал Па:
— А я считал, что вы — человек слова.
Я сделал вид, что ничего не слышал, но не мог же я допустить, чтобы папу подозревали в необязательности. Я быстро переменил тему.
— Слушай, Па, может, мы еще сможем выйти все вместе. Что ты скажешь насчет вон того скафандра?
Я указал на вешалку, что была отгорожена барьером с дверцей. Там висели дюжины две скафандров и среди них — маленький; его башмаки едва достигали пояса взрослого скафандра.
— Что? — Па просветлел лицом. — О, это то, что нужно! Минутку, мистер Перрин! Вот же маленький скафандр.
— Мы не сможем взять этот скафандр, сэр.
— Почему это?
— Эти скафандры — личная собственность и не выдаются на-прокат.
— Что за ерунда! Ведь Резерфорд — государственное предприятие. Этот скафандр нужен моему сыну.
— Но это невозможно.
— Я обращусь к директору.
— Попробуйте. Этот скафандр сделали специально для его дочки.
Свершилось. Мистер Латем позвонил директору. Па поговорил с ним, директор поговорил с мистером Перрином, а потом — снова с Па. Директор согласился одолжить скафандр, но он не мог приказать мистеру Перрину взять с собой маленького ребенка.
Мистер Перрин заупрямился и его можно было понять, но Па все же уговорил его. Наконец-то мы надели скафандры, проверили запас кислорода и включили рации. Мистер Перрин напомнил нам, что следует разговаривать на одной частоте и больше слушать его, чем говорить, а то мы рискуем не услышать ничего, кроме самих себя. Потом мы вошли в шлюз, и он строго приказал держаться вместе и не соревноваться в беге и в прыжках. Мое сердце было готово выскочить из груди. Внешняя дверь открылась, и мы вышли на Луну. Это было чудесно, чудеснее, чем мне снилось, но я был слишком возбужден, чтобы анализировать свои чувства. Солнце было ослепительное, я никогда не видел такого, а тени чернильно-черные, в них ничего не было видно. Не было слышно ничего, кроме голосов в наушниках, и это тоже было необычно. Мягкая пыль, словно дым поднималась от наших шагов, а потом медленно оседала. Ничего не двигалось. Более мертвый пейзаж просто невозможно вообразить. Мы шли, держась компактной группой. Я держался поближе к братишке, а то он вдруг обнаружил, что может прыгать на двадцать футов. Я хотел его шлепнуть, но разве можно отшлепать человека в скафандре? Абсолютно без толку.
Потом мистер Перрин остановился и начал рассказывать:
— Мы пришли на Чертово кладбище. Скалы-близнецы позади вас вздымаются на пять тысяч футов, еще никто не смог покорить их. Из-за сходства с человеческими фигурами шпили получили имена, взятые из земных мифов: Вельзевул, Тор, Шива, Сет… — он называл одно имя за другим. — Селенологи еще не пришли к единому мнению насчет того, как возникли эти странные образования. Некоторые полагают, что они появились в незапамятные времена, когда на Луне еще были воздух, и вода и действующие вулканы… — говорил он то же, что можно прочесть в любом номере “Спейсуэйз Мэгэзин”, но когда перед тобой Луна — это совсем другое дело.
Сами шпили чем-то напоминали скалы близ отеля “Сад Богов” в Колорадо-Спрингс; мы были там прошлым летом. Только эти были намного выше и вместо голубого неба над ними простиралась чернота, усеянная колючими звездами. Жутко.
Тут карапуз начал хныкать, и мне пришлось выключить его рацию, чтобы мистер Перрин смог закончить свою лекцию.
С нами пошел еще один служащий с фабрики. У него была хорошая камера и он предложил нам сфотографироваться на фоне каменных шпилей и черного неба.
— Наклоните головы поближе к стеклу, тогда на снимке получатся лица. А теперь улыбнитесь! Готово! К вашему возвращению карточки будут готовы. Десять долларов за штуку.
Я прикинул — одну карточку я повешу в своей комнате, а другую… подарю одному человеку. От прошлого дня рождения у меня оставалось восемнадцать долларов, а два придется попросить у мамы.
Потом мы поднялись по длинному склону и очутились на краю кратера, где раньше стояла первая атомная лаборатория. Он был миль двадцать в диаметре и после катастрофы все его дно было покрыто зеленой стеклянистой массой. Местами из нее торчали камни, а на одном было высечено:
ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ
БРЕННЫЕ ОСТАНКИ
КУРТА ШЕФФЕРА
МОРИСА ФАЛЬСТАЙНА
ТОМАСА ДЬЮЛИ
ХЕЙЗЛ ХАЯКАВЫ
ДЖОРДЖА ВАШИНГТОНА СЛАППИ
СЭМА ХЬЮСТОНА АДАМСА,
КОТОРЫЕ ПОГИБЛИ ЗА ИСТИНУ,
ЧТО ДЕЛАЕТ ЛЮДЕЙ СВОБОДНЫМИ.
11 августа 1984 года.
Мне стало как-то не по себе и я отошел от кратера. Па и туристы взялись расспрашивать мистера Перрина.
— Никто не знает, что случилось, — ответил он, — все погибли. Сейчас все данные от приборов идут в Луна-Сити, но тогда такого не было.
— А если бы излучение достигло Земли? — спросил кто-то.
— Потому-то лабораторию и построили на обратной стороне Луны, — тут мистер Перрин взглянул на часы. — Пора возвращаться.
Все потянулись к тропинке…
— Бэби! Где Милый Бэби?! — раздался мамин крик.
Я удивился, но еще не испугался. Карапуз только что крутился вокруг, мелькал то тут, то там. Далеко он не отходил: нужно же ему было с кем-то болтать.
Отец крепко обнял маму и поманил меня.
— Дик! — грозно спросил он. — Куда ты девал братишку?
— Я? При чем тут я? Последний раз я его видел на руках у мамы, когда поднимались по склону.
— Говори честно, Дик. Мама отстала, присела отдохнуть и послала малыша к тебе.
— Может быть, но я его не видел.
Тут мама закричала всерьез. Все были на одной частоте, поэтому мистер Перрин подошел к маме и отключил ее рацию; тотчас же наступила тишина.
— Мистер Логан, позаботьтесь о вашей супруге, — велел он. — Когда вы видели малыша в последний раз?
Па ничего не мог сказать; он пытался унять маму и расспросить ее, но и она ничего толком не говорила и только глушила частоту. Пришлось ее снова отключить.
— Кто-нибудь видел малыша? — обратился мистер Перрин к остальным. — Если нет — ничего не говорите. Кто-нибудь заметил, куда он пошел?
Оказалось — никто не заметил. Я был уверен, что карапуз смылся, пока мы пялились на кратер, и сказал об этом мистеру Перрину.
— Похоже на то, — согласился он. — Внимание всем! Я иду искать малыша. Оставайтесь на месте. Повторяю: не двигайтесь с места! Я вернусь через десять минут.
— Почему бы нам всем не пойти с вами? — спросил кто-то.
— Потому что сейчас потерялся один, а тогда будет дюжина, — ответил мистер Перрин и удалился, каждым прыжком покрывая футов пятнадцать.
Па подался было за ним, — но мама вдруг стала медленно падать. Он подхватил ее и нежно опустил в лунную пыль. Тут все разом заговорили, какой-то идиот предложил снять с нее шлем, но Па еще не сошел с ума. Я выключил рацию, чтобы спокойно все обдумать и отошел, впрочем, не теряя группу из вида.
Я посмотрел на тропинку, по которой мы поднялись сюда. Не было смысла осматривать кратер: там карапуз был бы заметен, как муха на тарелке. Но вне кратера можно было спрятать целый полк. Повсюду торчали скалы, лежали каменные обломки величиной с дом, все в дырах, словно сыр; повсюду — складки и трещины. Было видно, как бегал, словно пес за кроликом, мистер Перрин. Точнее, не бегал, а летал, побивая все рекорды. Потом он запрыгнул на огромный камень и огляделся.
Когда он направился к нам, я снова включил рацию. Разговоры продолжались, причем говорили все разом.
— Мы должны найти его до захода солнца, — сказал один голос.
— Не говорите глупостей, — ответил второй. — Солнце здесь не зайдет еще неделю, а вот воздуха в баллонах хватит лишь на четыре часа.
— Вот оно что! Словно рыба на песке…
И тут я испугался по-настоящему.
— Бедное дитя! — выразительный женский голос. — Нужно найти его прежде, чем он задохнется.
— Заткнитесь! — это был голос отца. Кто-то рыдал. Мама, наверное.
Тут подошел мистер Перрин.
— Тихо! — крикнул он. — Я должен вызвать базу. Перрин вызывает пульт воздушного шлюза! Перрин вызывает пульт воздушного шлюза!
— Слушаю, Перрин, — отозвался женский голос.
Он кратко сообщил ей о происшествии и добавил:
— Пришлите Смайта, пусть отведет группу назад. Я останусь здесь. Пришлите всех свободных от вахты служащих и добровольцев, но из тех, кому приходилось работать в скафандрах. И дайте им пеленгатор.
Долго ждать не пришлось — они налетели как саранча, мчались со скоростью сорок или даже пятьдесят миль в час. Конечно, чудесное зрелище, но мне было не до зрелищ.
Па злился. Он не хотел возвращаться в Резерфорд, но мистер Перрин заставил его замолчать.
— Если бы вы не лезли вон из кожи, чтобы настоять на своем, ничего бы не случилось. Если бы вы лучше следили за своим сыном, он бы не потерялся. У меня тоже есть дети, но я не тащу их на поверхность, пока они слишком малы, чтобы позаботиться о себе. Возвращайтесь! Мне и без вас хватит забот!
Я думал, Па бросится на него, но тут маме снова стало дурно и мы пошли с группой назад.
Следующие два часа были ужасны. Мы сидели у дверей радиорубки и слушали, как мистер Перрин руководит поисками. Я надеялся, что они сразу же засекут малыша пеленгатором, но оказалось, что помехи от статического электричества слишком сильны. Поисковая команда тоже ничего не нашла.
Хуже всего было, что ни. папа, ни мама уже не упрекали меня. Мама тихо плакала, а Па утешал ее и один раз как-то странно на меня посмотрел. Пожалуй, даже не на меня, а сквозь меня. Наверное, ему подумалось, что если бы я не настоял на прогулке, ничего бы не случилось.
— Нечего так на меня смотреть, — сказал я. — Никто мне не поручал следить за Бэби. Я думал, он с мамой.
Па молча покачал головой; он явно устал, даже как-то съежился. Мама перестала плакать и через силу улыбнулась мне.
— Иди ко мне, Дики, — она обняла меня. — Никто тебя не упрекает. Ты не виноват, запомни это.
Мама поцеловала меня, мы посидели рядом, и с каждой минутой мне становилось все хуже и хуже. Братишка был один среди лунных скал и кислород у него кончался. Вместо того, чтобы не спускать глаз с родного брата, я понадеялся на маму. А она рядом с малышом теряет голову от любви и, сами понимаете, спрос с нее малый. Ей будет очень тяжело, если братишка не найдется. И Па, и мне… Малыш всех донимал, вечно путался под ногами, но без него было тошно. “Словно рыба на песке…” — вспомнилось мне. Однажды я случайно опрокинул аквариум и с тех пор отлично знал, что почем для рыбы. Если и карапуз так же…
Я встряхнулся — мне пришло в голову, как найти малыша. Я был уверен, что смогу его отыскать, если мне позволят выйти на Луну. Но на это надежды не было.
Пришел директор, доктор Эванс, спросил, как себя чувствует миссис Логан и не может ли он чем-нибудь помочь.
— Мы делаем все, что в наших силах, — сказал он. — Я запросил Луна-Сити, они пришлют металлоискатели. Может, они засекут скафандр.
Мама спросила насчет ищеек, но доктор Эванс даже не улыбнулся. Па потребовал запустить вертолет, то есть ракету; директор объяснил, что здесь она не поможет.
Я отвел его в сторону и попросил разрешить мне поискать малыша. Он отнесся к этому без энтузиазма, но я настаивал…
— Почему ты думаешь, что сможешь найти его? — спросил он, наконец. — Там сейчас опытные люди, с ними трудно равняться. Кроме того, ты ведь тоже можешь потеряться. Если ты хоть на миг потеряешь из виду ориентир, снова найти его будет невозможно.
— Послушайте, доктор, — ответил я. — Я же знаю братишку, как никто другой на этом свете. И я не заблужусь, то есть заблужусь, но так же, как он. А меня отыскать будет проще.
Доктор Эванс задумался.
— Стоит попробовать, — вдруг сказал он. — Я сам пойду с тобой. Надеваем скафандры!
Мы помчались тридцатифутовыми прыжками — быстрее я не, мог, хотя доктор Эванс и держал меня за пояс. Мистер Перрин уже ждал нас. Мое предложение не слишком его воодушевило.
— Может, что-то и получится, — сказал он, — но я все же продолжу поиски. Вот что, парень, возьми-ка фонарь, в тени он здорово поможет.
Я встал на краю кратера и попробовал представить, что бы я чувствовал на месте карапуза. Мне скучно, я, пожалуй, даже обижен недостаточным вниманием к своей особе. Что же я делаю дальше? Сперва я пошел вниз по склону без всякой особой цели. Потом обернулся, посмотрел, не хватились ли меня. Следом шли доктор Эванс и мистер Перрин. Я представил, что иду один, тронулся дальше и оказался рядом с каменными обломками. Самый ближний был слишком мал, чтобы спрятать меня, но братишка скрылся бы за ним целиком. Малыш любил играть в прятки — это ставило его в центр всеобщего внимания.
Итак, прятки. Спрятаться, в его представлении, означало забраться под что-то: под кровать, под стол, под машину. Однажды он попытался спрятаться под унитазом. Я огляделся. Подходящих мест было много — скалы, казалось, состояли из одних пещерок и навесов. Слишком, до безнадежности много.
Мистер Перрин подошел ко мне, когда я выбирался из четвертой по счету пещерки.
— Наши люди облазали все эти дыры, — сказал он. — Но все без толку.
— О’кэй, — ответил я, и полез в пятую дыру.
Я знал, что смогу забраться туда, куда взрослому человеку не протиснуться, и от всей души надеялся, что малыш не выбрал щель, узкую даже для меня.
Поиск продолжался. Я вымотался и окоченел. Солнце на Луне жарит немилосердно, но в тени очень холодно, а уж пещеры и вовсе не прогреваются. Туристские скафандры хорошо изолированы на руках, ногах и седалищах, но я — то ползал на животе. От холода я едва двигался и сдался бы, если бы все время не думал о братишке. Как он там? Неужели уже замерз? Кроме того, в этих пещерах довольно жутко, не знаешь, на что наткнешься.
Доктор Эванс взял меня за руку и прислонил свой шлем к моему.
— Бесполезно, сынок. Ты сделал все, что в человеческих силах. Все эти дыры вовек не обыщешь.
Я отмахнулся и пошел к невысокому, не более фута от поверхности, навесу. На первый взгляд там было пусто, но приглядевшись, я заметил, что ниша расширяется и изгибается. Я заполз поглубже. Я не думал, что малыш мог бы забраться так глубоко, но все же посветил фонариком.
Блеснул сапог скафандра.
Больше, пожалуй, не о чем рассказывать. Выбираясь, я чуть не разбил шлем. Малыш свернулся клубком, он явно был без сознания. Когда я выполз, мистер Перрин и доктор Эванс подбежали ко мне, начали хлопать по спине и по шлему.
— Мистер Перрин, он умер? — спросил я, отдышавшись. — Он так страшно выглядит.
Мистер Перрин нагнулся над братишкой.
— Нет… — ответил он. — На шее бьется жилка. Шок и переохлаждение. Нужно поскорее отнести его на базу, — он взял малыша на руки и понесся, я — следом.
Минут через десять карапуза завернули в одеяло и отпоили горячим какао. Меня тоже. Вновь все говорили разом, мама опять плакала, но выглядела гораздо лучше.
Па попытался всучить мистеру Перрину чек, но тот наотрез отказался.
— Я не заслужил никакого вознаграждения. Малыша нашел ваш сын. Но вы могли бы сделать мне одолжение.
— Какое? — папа был сама учтивость.
— Улетайте с Луны! Вы не созданы для нее, здесь нужны люди другого типа.
Па покорно выслушал его.
— То же сказала мне жена, — ответил он. — Не беспокойтесь, я сразу же улечу.
Мистер Перрин пошел прочь. Я догнал его и сказал по секрету:
— Мистер Перрин, если вы не против, я еще вернусь сюда.
Он пожал мне руку и ответил:
— Я знаю, малыш.
…А ЕЩЕ МЫ ВЫГУЛИВАЕМ СОБАК
— “Дженерал Сервис” — мисс Кормет, — сказала она со смесью сердечности и безликой деловитости. Экран коротко мигнул, и на нем возникло стереоскопическое изображение пожилой дамы, толстой и нервной, которая слишком много заботилась о своей одежде и слишком мало — о фигуре.
— О, моя дорогая, — сказало изображение, — я совершенно расстроена. Не можете ли вы мне помочь?
— Конечно, можем, — промурлыкала мисс Кормет. Она быстро оценила, сколько стоят одежда и драгоценности этой женщины, если только они настоящие, и решила, что поручение может быть выгодным. — Теперь расскажите мне о своих заботах. Сначала назовите, пожалуйста, ваше имя, — она коснулась кнопки с надписью “ОТДЕЛ КРЕДИТА”.
— Но это все так запутано, — произнесло изображение. — Питер только что сломал бедро, — мисс Кормет тотчас же нажала на кнопку с надписью “МЕДИЦИНА”. — Я же все время говорила ему, что играть в поло опасно. Вы представить себе не можете, милочка, как страдает мать. И это именно теперь. Это так некстати…
— Вы хотите, чтобы мы позаботились о нем? Где он сейчас?
— Позаботиться о нем? Что за глупости! Мемориальный Госпиталь все обеспечит; мы достаточно жертвовали на него. Меня беспокоит моя подруга. Принцесса так расстроена.
Сигнал связи с отделом кредита гневно мигал. Мисс Кормет отключила его.
— О, понимаю. Мы все сделаем для вашей подруги. А теперь, пожалуйста, ваше имя, вашу подпись и где вы сейчас.
— Разве вы не знаете моего имени?
— Могу предположить, — дипломатично уклонилась мисс Кормет, — но “Дженерал Сервис” очень щепетильна во всем, что касается личности клиента.
— О да, конечно. Как тонко придумано. Я миссис Питер ван Хогбейн-Джонсон. — Мисс Кормет глазом не моргнула. О такой клиентке не нужно запрашивать отдел кредита. На табло вспыхнуло “ААА” — неограниченный кредит. — Я только не знаю, что вы можете сделать, — продолжила мисс Джонсон. — Я же не могу быть в двух местах одновременно.
— “Дженерал Сервис” любит трудные задания, — заверила ее мисс Кормет. — Будьте так любезны, сообщите пару подробностей.
Постепенно она извлекла из женщины довольно связную историю. Ее сын, Питер-третий, слегка поседевший Питер Пэн,[54] которого Грейс Кормет многие годы видела на фото в стереожурналах, был так неразумен, что именно во второй половине дня поставил под удар важнейший для его матери прием, хотя у него и была уважительная причина. Вдобавок ко всему, он находился за полконтинента от своей матери.
Когда мисс Джонсон кончила рассказ, стало ясно, что нужна лишь техника, которая могла бы доставить ее к сыну. Кроме того, нужно было разыскать медсестер. А подруга миссис Джонсон в этот вечер, в разгар сезона, тщательно интриговала. Что ей теперь делать?
Мисс Кормет подумала, что процветание “Дженерал Сервис” и ее собственные весьма значительные доходы большей частью основывались на глупости и лени таких вот типов, как эта наглая тунеядка. “Дженерал Сервис” все всегда доводила до конца. В кабине мисс Кормет стоял переносной, доходящий до пояса стереоэкран, чтобы она могла разговаривать с клиентами и объяснять им положение дел, пока она занималась чем-то другим, например, чьим-то сыном. Мисс Кормет наняла очень искусного светского льва, чье положение в обществе было неуязвимо и о чьих связях с “Дженерал Сервис” никто не знал. Если правильно взяться за дело, можно превратить катастрофу в триумф и подтвердить славу миссис Джонсон как умной, гостеприимной хозяйки и преданной матери.
— Летающая машина будет у вашей двери ровно через двадцать минут, — закончила разговор мисс Кормет и нажала “ТРАНСПОРТ”. — Она отвезет вас в ракетный порт. Один из наших молодых людей поедет с вами и по пути вы сможете рассказать ему дополнительные подробности. Для вас и вашей горничной будут забронированы каюта и спальное место. Ракета стартует в шестнадцать часов сорок пять минут по времени Ньюарка. Теперь оставьте все заботы. “Дженерал Сервис” берет их на себя.
— О, благодарю вас, моя дорогая. Вы так помогли мне. Вы даже не представляете, сколько обязанностей у женщины моего круга.
Мисс Кормет сочувственно щелкнула языком, обдумывая, что еще можно извлечь из этой дамы.
— Вы выглядите очень усталой, мадам, это заметно даже постороннему человеку, — произнесла она озабоченно. — Не стоит ли прислать вам массажистку? Или лучше прислать врача?
— Вы очень любезны!
— Я. пришлю вам обоих, — решила мисс Кормет и отключилась. Она немного пожалела о том, что не предложила ей чартерную ракету. Особые, не внесенные в каталог услуги стоили гораздо дороже. Если клиент пользовался особыми услугами, он особо оплачивал каждый вид транспорта.
Она нажала на кнопку “ИСПОЛНЕНИЕ”. На экране появился человек с живыми глазами.
— Слушайте внимательно, Стив, — сказала она. — Особые услуги, три А. Я уже начала исполнение.
Он поднял брови.
— Три А — неограниченный кредит?
— Именно. Побалуйте эту старую драконшу по всем правилам искусства. И послушайте — сын клиентки лежит в больнице. Проверьте сестер. Если хоть у одной окажутся следы сексуальности, выбросьте ее и поставьте вместо нее зомби.
— Понятно, девочка. Поехали дальше!
Она снова включила экран. В ее кабинке автоматически вспыхнула зеленая лампочка и почти тотчас же сменилась красной. На экране появилась новая фигура.
На этот раз это был не бездельник. Грейс Кормет увидела ухоженного мужчину лет сорока пяти, стройного, с хитрыми, жесткими, но все же красивыми глазами. Он был в деловом утреннем костюме, кепка брошена с подчеркнутой небрежностью.
— “Дженерал Сервис”, — сказала она. — Мисс Кормет.
— Здравствуйте, мисс Кормет, — начал он. — Я хотел бы поговорить с вашим шефом.
— С руководителем коммуникационного центра?
— Нет, с президентом “Дженерал Сервис”.
— Может быть, вы скажете, что у вас за дело? Может, я смогу чем-то помочь вам?
— Мне очень жаль, но вам я ничего не могу объяснить. Я должен поговорить с вашим шефом, и немедленно.
— “Дженерал Сервис” тоже очень жаль. Мистер Клер — очень занятый человек; без предварительной договоренности и без обоснования вашей просьбы вы не сможете поговорить с ним.
— Вы записываете наш разговор?
— Конечно.
— Тогда, пожалуйста, прекратите.
Она отключила магнитофон в верхней части пульта, что была в поле зрения клиента, но под столом включила другой. Бывало, что от “Дженерал Сервис” требовали нелегальных действий и служащие предпочитали не рисковать. Человек на экране что-то достал из грудного кармана и протянул ей. Из-за стереоэффекта показалось, что он протянул руку из экрана.
Она хорошо владела лицом и не показала, как удивлена. Это был жетон планетарного служащего — зеленый жетон.
— Я это учту, — сказала она.
— Очень хорошо. Не могли бы вы спуститься в комнату ожидания и проводить меня? Минут через десять.
— Хорошо, мистер… мистер… — но он уже отключился.
Грейс Кормет вызвала руководителя коммуникационного центра и попросила сменить ее. Когда ее пульт отключился, она взяла катушку с тайной записью разговора, несколько секунд нерешительно смотрела на нее, потом сунула в отверстие стола, где магнитное поле сотрет запись с мягкого металла.
В кабинку вошла другая девушка. Это была стройная блондинка, высокая и на вид немного глуповатая. Но вид был обманчив.
— Хэлло, Грейс, — сказала она. — Что-то случилось?
— Нет. Желаю легкой работы.
— В чем дело? Ты заболела?
— Нет, — Грейс без дальнейших объяснений вышла. Она прошла мимо других кабинок, где сидели спецкоммуникаторы, занимавшиеся услугами, не занесенными в каталог, вышла в большой зал, где сотни других коммуникаторов выполняли желания своих клиентов, указанные в каталоге. В их распоряжении не было такого совершенного оборудования, как в ее кабинке. Толстый том перечня всех услуг, которые “Дженерал Сервис” выполняла по твердой цене, и стандартное переговорное устройство у каждого служащего обеспечивали почти все, что мог пожелать нормальный клиент. Если заказчик требовал чего-то помимо каталога, его соединяли со спецкоммуникаторами, такими, как Грейс.
Она сократила путь, пройдя через архив, пересекла проход между гудящими компьютерами и вышла в вестибюль этажа. Пневматический лифт доставил ее на этаж, где был кабинет президента. Секретарша президента не остановила ее, не попросила доложить, что ей надо от президента. Но Грейс отметила, что руки ее запорхали по клавишам интеркома.
Обычно коммуникаторы не входили в кабинет президента Компании с оборотом в несколько миллиардов кредитов. Но организация “Дженерал Сервис” отличалась от организации любой другой фирмы планеты. Это была фирма особого рода, ее сотрудники проходили специальное обучение, хорошо оплачивались; здесь самым важным считались фантазия и присутствие духа. На первом месте во главе иерархии, стоят Джей Клер, президент; на втором — Сэндерс Фрэнсис, его правая рука; чуть ниже находились две дюжину коммуникаторов с особыми полномочиями, к которым относилась и Грейс, полевые агенты, которые выполняли сложнейшие задания не входящие в каталог. Собственно, это была единая группа — коммуникаторы и полевые агенты время от времени менялись местами
За ними шли десятки тысяч других служащих, разбросанных по всей планете, от главных бухгалтеров, директоров юридических отделов и руководителя центральной картотеки, чиновников Компании и обычных коммуникаторов, до стоящих на нижней ступени служебной лестницы временных служащих: стенографисток, писавших под диктовку когда и где угодно, работников, что занимали вакансии обслуживающего персонала, людей, которых сдавали внаем, как домашних животных или дрессированных блох.
Грейс Кормет вошла в кабинет мистера Клера. Это было единственное во всем здании помещение, не загроможденное записывающей и коммуникационной аппаратурой. Здесь не было ничего, кроме простого письменного стола, пары кресел и стереоэкрана — когда им не пользовались, он воспроизводил знаменитую картину Кранца “Плачущий Будда”. Подлинник находился в тысячах футах отсюда, в одном из глубоких подвалов.
— Хэлло, Грейс, — сказал президент, протягивая ей листок бумаги. — Скажите, что вы об этом думаете? Сэнс находит это жалким. — Сэндерс Фрэнсис перевел свои добродушные глазки-кнопочки с шефа на Грейс.
Мисс Кормет прочитала:
“МОЖЕТЕ ВЫ СДЕЛАТЬ ЭТО?
Может ли “ДЖЕНЕРАЛ СЕРВИС” сделать это?
Сможете ли вы сделать это, БЕЗ “Дженерал Сервис”???
Можете ли вы сделать так, чтобы ракеты летали быстрее, чтобы они окупали сами себя, содержать в порядке свой дом, помнить о своих платежах?
Мы нянчим детей и кормим кошек.
Мы наймем вам дом и купим вам обувь.
Мы напишем вашей теще и выдадим вам чековую книжку.
Для нас нет различий между большими и маленькими поручениями — и все это удивительно дешево и быстро!
“ДЖЕНЕРАЛ СЕРВИС”
ВСЕГДА К ВАШИМ УСЛУГАМ.
Р.С: А ЕЩЕ МЫ ВЫГУЛИВАЕМ СОБАК.”
— Ну? — спросил Клер.
— Сэнс прав. Это мура.
— Почему?
— Слишком логично. Слишком скучно. Никакого полета фантазии.
— Как, по-вашему мнению, должно выглядеть объявление, чтобы привлечь к нам клиентов.
Грейс на мгновение задумалась, потом достала ручку и написала:
“ВЫ ХОТИТЕ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЙ?
Тогда “ДЖЕНЕРАЛ СЕРВИС” вам не помощник.
Но за любую другую работу мы возьмемся с радостью!
Р.С: А ЕЩЕ МЫ ВЫГУЛИВАЕМ СОБАК.”
— Гмм… ну, может быть, — осторожно произнес мистер Клер. — Мы попробуем. Сэнс, запустите на две недели над Северной Америкой рассеиватели типа “Б” и доложите мне о результате, — Фрэнсис, улыбаясь, сунул листок в карман. — Как я только что сказал…
— Клер, — перебила его Грейс Кормет, — я отниму у вас ровно… — она посмотрела на часы, — две минуты и сорок секунд. Человек из правительства.
— Осчастливьте его и пошлите прочь! Я слишком занят.
— Зеленый жетон.
Он резко поднял голову. Даже Фрэнсис, казалось, заинтересовался.
— Вот как? — ответил Клер. — Вы принесли с собой запись разговора?
— Я стерла ее.
— Да? Ну, вам виднее, полагаюсь на вашу интуицию. Приведите его сюда.
Грейс задумчиво кивнула и вышла.
Человек из правительства только что вошел в приемную. Она провела его мимо полудюжины барьеров, где охрана в обычных случаях спрашивала имя и цель посещения. Так они добрались до кабинета Клера. Фрэнсис все еще был там.
— Могу я поговорить с вами с глазу на глаз, мистер Клер?
— Мистер Фрэнсис — моя правая рука. С мисс Кормет вы уже знакомы.
— Ну, хорошо, — он снова показал зеленый жетон. — Имя мое пока не важно. Я полагаюсь на вашу скромность.
Президент “Дженерал Сервис” нетерпеливо встал.
— Перейдем к делу. Вы Пьер Бомон, шеф Канцелярии. У правительства для нас задание?
Но Бомон выдержал натиск.
— Итак, вы меня знаете. Очень хорошо, перехожу к делу. У правительства может быть для вас задание. О нашем с вами разговоре никто ни в коем случае не должен знать…
— Наша фирма любой разговор считает конфиденциальным.
— Это не конфиденциально, это секретно, — он смолк.
— Понимаю, — кивнул Клер. — Продолжайте!
— У вас здесь интересная организация, мистер Клер. Если я не ошибаюсь, вы знамениты тем, что выполняете любое мыслимое задание, если оно оплачивается соответствующим образом.
— Если оно в рамках закона.
— О, да, конечно. Но рамки можно понимать по-разному. Меня удивили ваши успехи при снаряжении второй экспедиции к Плутону. Некоторые из ваших методов были… э-э… гениальны.
— Если вы намерены критиковать наши методы, лучше сделайте это через обычные каналы юридического отдела.
Бомон поднял руку.
— О, нет, мистер Клер. Вы меня не поняли. Я не хотел никого критиковать; я лишь хотел выразить свое удивление. Какая бездна идей! Каким вы были дипломатом!
— Не будем больше говорить об этом. Чего вы хотите?
Мистер Бомон поджал губы.
— Представьте себе, что вы должны собрать дюжину представителей от разумных рас нашей Солнечной системы в одном месте и хотите каждому из них создать все удобства, чтобы он чувствовал себя как дома. Вы сможете это сделать?
Клер вслух подумал:
— Давление воздуха, влажность, плотность излучения, атмосфера, особенности химического состава, температура, культурные условия — все это не вызовет затруднения. Но как насчет силы тяжести. Для юпитериан мы можем использовать центрифугу, но марсиане и титанийцы — совсем другое дело. На Земле нет никакой возможности изменить силу тяжести. Нет, их нужно будет разместить на орбите, или на Луне. А это уже не по нашей части. Мы не высовываемся за пределы стратосферы.
Бомон покачал головой.
— Это не выйдет за пределы стратосферы. Исходите из того непременного условия, что вы должны добиться результата на Земле.
— Почему?
— Разве “Дженерал Сервис” спрашивает клиентов, почему они хотят получить тот или иной результат?
— Нет. Извините.
— Очень хорошо. Но вам все же нужна информация, чтобы понять, зачем нам это нужно и почему все должно оставаться в тайне. В ближайшем будущем — не позже, чем через девять дней — на нашей планете состоится конференция. Пока она не откроется, никто не должен о ней знать. Если наши планы станут известны в определенном месте, конференция станет бессмысленной. Я предлагаю представить ее как конференцию… э-э… ученых Системы, в объеме и в рамках заседания Академии, вроде того, что весной состоялось на Марсе. Вы должны проделать все приготовления для приема делегатов, но эти приготовления должны быть тайной, пока не придет нужный день. Что же касается подробностей…
Клер прервал его.
— Вы, кажется, исходите из предположения, что мы примем задание? Нетрудно представить, что мы осрамимся до скончания веков. А “Дженерал Сервис” не хочет срамиться. Мы оба сознаем, что существа с “легких” миров не смогут без вреда для себя выдержать более нескольких часов при повышенной гравитации. Поэтому межпланетная встреча должна состояться на планете с низкой гравитацией, там же нужно и в будущем проводить подобные встречи.
— Да, — терпеливо ответил Бомон, — так до сих пор и было. Вы знаете, с какими ужасными дипломатическими трудностями столкнулись Земля и Венера?
— Я вас не понимаю.
— Этого и не нужно. Политическая психология — не ваша сфера. Примите за аксиому, что так нужно и что правительство решило провести эту конференцию именно на Земле.
— Почему не на Луне?
— Это не одно и то же. Луна-Сити — договорный порт, хотя он и принадлежит нам. С точки зрения психологии это огромная разница.
Клер покачал головой.
— Мистер Бомон, пусть я не понимаю всех тонкостей дипломатии, но зато вы, по-видимому, не понимаете, какие задания выполняет “Дженерал Сервис”. Мы не обещаем чудес и не творим их. Мы ни что иное, как слуги из прежних столетий, которые организовались и стали фирмой. Мы помощники, а не джинны из волшебной лампы Аладдина. У нас нет исследовательских лабораторий; мы только хорошо используем новейшие достижения связи и организации и делаем, что возможно сделать, — он указал на стену, где. согласно традиции, висел герб Компании — скотч-терьер, рвущийся с поводка к фонарному столбу. — Вот дух нашей работы. Для людей, которым не хватает времени, мы выгуливаем собак. Мой дед выгуливал собак своих коллег по работе. И я все еще выгуливаю собак, не обещаю никаких чудес и не лезу в политику.
Бомон предусмотрительно скрестил пальцы.
— Вы выгуливаете собак за плату. Кстати, двух моих — тоже. Пять мини-кредитов — совсем недорого, по-моему.
— Недорого. Но сто тысяч собак два раза в день дают солидный навар.
— Навар у того, кто выгуливает наших “собак” будет весьма значительным.
— Сколько? — спросил Фрэнсис, выказывая первые признаки заинтересованности.
— Тридцать процентов надбавки к обычной цене будет достаточно?
— Это нам не подходит, — отклонил Фрэнсис.
— Не будем торговаться. Предоставим вам, господа — извините, мисс Кормет! — решать, сколько стоит эта проблема. Я полагаюсь на то, что любовь к родной планете и человечеству поможет вам принять разумное решение.
Фрэнсис откинулся в кресле. Он ничего не сказал, но снова посмотрел на Бомона.
— Подождите минутку, — запротестовал Клер. — Мы еще не приняли задания.
— Мы уже говорим о гонораре, — заметил Бомон.
Клер перевел взгляд с Фрэнсиса на Грейс Кормет, затем посмотрел на свои руки. Наконец, он сказал:
— Дайте мне двадцать четыре часа, чтобы узнать, возможно ли это вообще, и я сообщу вам, будем ли мы выгуливать ваших собак.
— Я уверен, что будете, — ответил Бомон и приподнял кепку.
— Ну, друзья мои, — обреченно сказал Клер, — тут вам придется покрутиться.
— Я уже давно хотела вернуться к полевой работе, — заметила Грейс.
— Создайте команду, пусть она в деталях решит проблему гравитации, — предложил Фрэнсис. — Это единственное стоящее дело. Остальное — рутина.
— Конечно, — ответил ему Клер, — вот вы и позаботитесь о том, чтобы решить ее. Если вам это не удастся, значит, за наши очень, очень дорогие приготовления нам так никогда и не заплатят. Кого вам нужно? Грейс?
— Я уже думал, — ответил Фрэнсис. — Она умеет считать лишь до десяти.
Грейс Кормет смерила его едким взглядом.
— Иногда, Сэнс Фрэнсис, я раскаиваюсь, что связалась с тобой.
— Не устраивайте семейных сцен в моем кабинете, — предупредил Клер. — С чего начнем?
— Отыщем специалиста по силе тяжести, — решил Фрэнсис. — Грейс, нужно связаться с доктором Кратуолом.
— Верно, — согласилась она и подошла к пульту стереоэкрана. — Вот что мне нравится в нашей Компании. Не нужно знать ничего, кроме места, где можно найти нужные знания.
Доктор Кратуол принадлежал к постоянной команде “Дженерал Сервис”. У него были вполне определенные обязанности. Компания сочла выгодным обеспечить ему комфортабельную жизнь плюс неограниченный счет для подписки на научные издания и участия в научных конгрессах. В научных исследованиях доктору Кратуолу не хватало односторонней целеустремленности. Он был прирожденным дилетантом.
При случае ему задавали вопросы. Он отвечал и тем расплачивался с Компанией.
— О, хэлло, моя дорогая! — Доктор Кратуол дружелюбно улыбнулся Грейс с экрана. — Вы знаете, в последнем номере “Нейчур” я только что наткнулся на любопытный факт. Весьма интересный аспект теории Браулинса, которая…
— Минутку, доктор, — прервала его Грейс. — У меня кое-что срочное.
— Да, моя дорогая?
— Кто больше всех знает о том, как работает гравитация?
— Что вы имеете в виду? Вам нужен астрофизик, или вы хотите познакомиться с этой темой с точки зрения теоретической механики? В первом случае, я считаю, вам нужен Фаркварсон.
— Я хочу знать, как работает гравитация.
— Теория поля, да? Тогда Фаркварсон не подходит — он в первую очередь, специалист по описательной баллистике. В области теории поля наиболее исчерпывающа и авторитетна работа доктора Джулиана.
— Где мы можем его найти?
— О, это невозможно. Он умер в прошлом году, бедняга. Это огромная потеря.
Грейс не стала говорить ему, как велика эта потеря, она только спросила:
— Кто пошел по его стопам?
— В каком смысле? О, я понимаю, вы пошутили! Вы хотите знать человека, который в настоящее время возглавляет разработку теории поля. Я вам скажу. О’Нейл.
— Где он скрывается?
— Можно узнать. Я очень плохо знаком с ним — он тяжелый человек.
— Узнайте, прошу вас! Тем временем, кто может нам хоть немного рассказать о гравитации?
— Попытайтесь поговорить с молодым Карсоном из нашего технического отдела. Он занимался этим, прежде чем поступил к нам. Умный парень — мы с ним часто и интересно беседуем.
— Я свяжусь с ним. Спасибо, док. Как только нащупаете О’Нейла, сообщите в кабинет шефа! Всего хорошего! — она отключилась.
Карсон согласился с оценкой Кратуола, но лицо его было задумчиво.
— О’Нейл замкнут, раздражителен и почти всегда отказывается от сотрудничества. Я работал у него. Но он, несомненно, знает о теории поля и структуре пространства больше, чем кто угодно на Земле.
Они приняли Карсона в свой узкий круг и изложили ему проблему. Он подтвердил, что пока никакого решения не видно.
— Может быть, оно придет позднее, — предположил Клер. — У меня есть пара идей. Поправьте меня, Карсон, если я ошибусь.
— Излагайте, шеф!
— Итак, вызываемое силой тяжести ускорение падения основывается на близости к определенной массе, верно? Нормальная сила тяжести на Земле основывается на близости Земли. Каково будет ее действие, если над определенной точкой поверхности Земли разместить другую огромную массу? Разве она не вызовет тяготение, противоположное тяготению Земли?
— Теоретически — да. Но это должна быть чертовски большая масса.
— Величина не играет роли.
— Вы не поняли, шеф. Чтобы нейтрализовать тяготение Земли в определенной точке, понадобится вторая планета величиной с Землю, которая войдет в контакт именно в этой точке. Конечно, если вам не нужно полностью уничтожать силу притяжения, если вы хотите только уменьшить ее, вы получите определенную выгоду, используя меньшую массу, центр тяжести которой находится поблизости от вышеупомянутой точки. Однако, этого недостаточно. В то время, как сила тяжести будет обратно пропорциональна квадрату расстояния — в данном случае, это радиус Земли — масса и вызванная ей сила тяжести убывает на тридцать процентов по отношению к радиусу.
— Что это означает для нас?
Карсон вытащил счетную линейку и некоторое время возился с ней. Потом он поднял голову.
— Боюсь, что дам лишь приблизительный ответ. Вам понадобится довольно крупный астероид из свинца, чтобы достичь хоть чего-нибудь.
— Астероиды передвигались и раньше.
— Да, но как вы сможете его удержать? У нас нет такого вспомогательного источника энергии, чтобы подвесить достаточно большой астероид над определенной точкой Земли и закрепить его.
— Что ж, это была хорошая идея, пока вы мне все не растолковали, — глубокомысленно произнес Клер.
Во время этой дискуссии Грейс только морщила свой гладкий лоб. Теперь она взяла слово:
— Если я верно поняла, вы можете использовать чрезвычайно большую массу небольшого объема. Я где-то читала, что существует материя, кубический дюйм которой весит тонны.
— Ядра звезд-карликов, — согласился Карсон. — Нам не нужно ничего, кроме космического корабля, способного за несколько дней преодолеть множество световых лет, способа добраться до недр звезды и иной теории пространства-времени.
— Ну хорошо, забудем об этом!
— Минутку, — возразил Фрэнсис. — Магнетизм чем-то напоминает силу тяжести, не так ли?
— Ну… да.
— Нельзя ли намагнитить этих существ с небольших планет? Может быть, их тела позволят сделать это?
— Великолепная мысль, — кивнул Карсон. — Их внутренняя конституция, конечно, отличается от нашей, но не настолько же. Все они из органической материи.
Замигал огонек вызова. Доктор Кратуол сообщил, что О’Нейла можно найти в летнем домике в Портейдже, штат Висконсин. Он не звонил ему и будет лучше, если шеф не будет настаивать на этом.
Клер поблагодарил его и снова повернулся к остальным.
— Мы теряем время, — твердо сказал он. — Годами работая в нашей Компании, мы были так самодовольны, что даже не попытались решать технические проблемы. Я не физик и мне совершенно безразлично, как работает гравитация. Это забота О’Нейла. Карсон, летите в Висконсин и навестите О’Нейла.
— Я?
— Вы. Вы — полевой агент именно для такой работы — и вам заплатят соответственно. Отправляйтесь в порт — там вас ждет ракета и денежный перевод. Вы должны отправиться через семь или восемь минут.
Карсон замигал.
— А как с моей работой здесь?
— Технический отдел получит указания, равно как и бухгалтерия. Отправляйтесь!
Ни слова не говоря, Карсон пошел к двери. А за дверью — перешел на бег.
Теперь им оставалось только ждать сообщений — если не считать, что нужно было запросить в отделах материалы о физических и культурных условиях на трех планетах и четырех больших спутниках. Вопрос должен быть в конце концов разрешен. То, что задание было совершенно необычным, не должно было останавливать “Дженерал Сервис”. Всегда должен быть кто-то, кто знает верный ответ на определенный вопрос. “Дженерал Сервис”, большая и разветвленная организация, должна была найти этих людей, заинтересовать и поручить им работу. Каждый из спецкоммуникаторов и почти каждый из обычных коммуникаторов способен был взять на себя такое задание и выполнить его без особого возбуждения и спешки.
Фрэнсис вызвал спецкоммуникатора. Он не потрудился выбрать кого-либо конкретно, взял первого, кто был свободен. Все они были способными людьми. Он исчерпывающе объяснил задание и сразу же забыл обо всем. Дело было сделано и сделано своевременно. Перфораторы застрекотали немного громче, засветились стереоэкраны, и умные молодые люди во всех концах Земли узнали, что им надо сделать, чтобы раскопать специалистов, которым можно поручить работу.
Клер повернулся к нему и сказал:
— Я охотно узнал бы, что собирается делать Бомон. Конференция ученых… Ха!
— Я думал, вы не интересуетесь политикой, Джей.
— Я — нет. Меня не тянет к политике, межпланетной, или какой-либо другой, пока она не оказывает влияния на наши дела. Если только чутье не обманывает меня, нам удастся отхватить большой кусок пирога.
— Я думаю, вы исходите из того, — вмешалась Грейс, — что нам удастся создать на Земле подлинную тяжесть всех трех планет, поделив прибывших на три части.
— Да, но кому больше всех приспичило на Землю?
— Я думаю, марсианам.
— Маловероятно. Венера тоже бросала кости. В этом случае скорее стоит подумать о “Пан-Джовиан Трейдинг Корпорейшн”.
— Тише, шеф, тише, — предупредил Фрэнсис. — Если вы обратитесь к ним, кое-кто призадумается. Это тсс-тсс работа.
— Тут вы совершенно правы. И все же — держите глаза открытыми. Должна же появиться возможность обделать все наши делишки, прежде чем все это кончится.
Загудело переговорное устройство Грейс Кормет. Она достала его из кармана и сказала:
— Да?
— С вами хочет говорить миссис Джонсон.
— Передайте ее кому-нибудь! Я сменилась!
— Она хочет говорить только с вами.
— Ну, хорошо. Дайте ее на стереоэкран шефа, но не отключайтесь! После того, как я с ней поговорю, передайте ее дальше!
Экран засветился и на нем в плоском изображении появилось мясистое лицо миссис Джонсон.
— О, мисс Кормет! — возопила она, — произошла ужасная ошибка! На этом корабле нет стереоэкрана!
— Он будет установлен в Цинциннати. Через двадцать минут.
— Вы уверены?
— Совершенно уверена.
— О, я благодарю вас! Какое облегчение поговорить с вами! Я подумаю о том, чтобы сделать вас секретаршей в своей Компании.
— Спасибо, — равнодушно ответила Грейс, — но у меня контракт с “Дженерал Сервис”.
— Не будьте такой занудой! Вы можете его нарушить.
— Нет, хотя мне очень жаль. Всего вам хорошего, — Грейс отключила экран и снова заговорила в микрофон. — Велите бухгалтерии удвоить счет. А я ни в коем случае не желаю больше говорить с ней, — она отключилась и поспешно убрала аппаратик в карман. — Секретарша в ее Компании!
Было уже далеко за полдень, когда позвонил Карсон. Фрэнсис взял разговор на себя.
— Все прошло хорошо? — спросил он, как только Карсон появился на экране.
— Отчасти. Я говорил с. О’Нейлом.
— И что же? Он это сделает?
— Вы имеете в виду: может ли он сделать это, не так ли?
— Да…
— Итак, вот какая штука. Я считал, что это теоретически невозможно, но О’Нейл открыл новый аспект теории поля — об этом он еще никому не говорил. Этот человек — гений.
— Мне безразлично, — сказал Фрэнсис, — гений он, или идиот от рождения. Может он создать уменьшитель силы тяжести?
— Думаю, может. Я действительно так думаю.
— Прекрасно. Вы его наняли?
— Нет. Из-за этого я и звоню. Дело обстоит так: я случайно застал его в хорошем настроении и поскольку я раньше работал у него, вызывая его гнев реже, чем другие ассистенты, он пригласил меня пообедать. Мы поговорили о многих вещах, и я помянул о нашем проекте. Это его немного заинтересовало — я имею в виду идею, а не проект. Он обсудил со мной теорию или, скорее, прочитал мне об этом лекцию. Но он не хочет работать над проектом.
— Почему не хочет? Вы предложили ему слишком мало? Может, мне самому поговорить с ним?
— Нет, мистер Фрэнсис, нет. Вы не понимаете. Он не интересуется деньгами. У него их достаточно; больше, чем нужно для исследований и для всего другого. Но сейчас он занят теорией волновой механики и просто не желает заниматься ничем другим.
— Вы ему объяснили, насколько это важно?
— И да и нет. В сущности, нет. Я пытался, но для него нет ничего важнее его собственных желаний. Это один из видов интеллектуального снобизма, с другими людьми он не считается.
— Все в порядке, — сказал Фрэнсис. — До сих пор вы хорошо делали свое дело. Теперь слушайте! Сразу же после того, как я отключусь, вы вызовите “ИСПОЛНЕНИЕ” и надиктуете на ленту все, что сохранилось в вашей памяти из его объяснений. Мы наймем самых лучших специалистов, дадим им материал и будем надеяться, что им в головы придет что-нибудь, с чем мы сможем работать дальше. Тем временем, я пошлю команду, чтобы выяснить тайные желания доктора О’Нейла. У него должны быть слабости; дело лишь в том, чтобы найти их. Может быть, где-то есть женщина…
— С этим он давно покончил.
— …или, может быть, где-то спрятан его внебрачный ребенок. Посмотрим. Я хочу, чтобы вы оставались там, в Портейдже. Вы не смогли его нанять, но, может, вам повезет и вы сможете уговорить его, чтобы он нанял вас. Вы — наш единственный ход к нему. А мы отыщем, чего он хочет или чего он боится.
— Он ничего не боится. Я в этом совершенно уверен.
— Тогда он чего-то хочет. Если он не хочет ни женщин, ни денег, есть что-то другое. Это закон природы.
— Сомневаюсь в этом, — медленно ответил Карсон. — Стойте! Я говорил вам о его хобби?
— Нет. Что за хобби?
— Фарфор. В особенности фарфор эпохи Мин. Я думаю, у него лучшая коллекция в мире. И я знаю, чего он хочет.
— Говорите же, говорите! Не тяните!
— Это маленькая фарфоровая чашка или миска около четырех дюймов в диаметре и двух дюймов в высоту. Ее китайское название означает “Цветок Забвения”.
— Гммм… я ничего об этом не слышал. И вы думаете, он действительно очень хочет ее?
— Я это знаю наверняка. У него в кабинете висит увеличенная трехмерная фотография этой чашки и он все время на нее поглядывает. И ему больно говорить о ней.
— Узнайте, кому она принадлежит и где она.
— Я знаю. В Британском Музее. Даже он не может выкупить ее.
— Вот как? — задумчиво произнес Фрэнсис. — Ну, можете об этом забыть. Продолжайте свое дело.
Клер заглянул к Фрэнсису, и они обсудили новость.
— Для этого нам нужен Бомон, — сказал Клер. — Только правительство сможет забрать что-то из Британского Музея. — Фрэнсис болезненно скривил лицо. — Что вы морщитесь. Разве это не верный путь?
В ответ Фрэнсис спросил:
— Вы же знаете, на каких условиях Великобритания вступила в Межпланетную Федерацию?
— Я не особенно разбираюсь в истории.
— Из него вытекает, что планетное правительство не сможет ничего взять из музея без санкции британского парламента.
— Что из того? Есть договор или нет, планетное правительство суверенно. Это утверждено после бразильского инцидента.
— Да, конечно. Но впоследствии палата общин может внести запрос и тогда мы окажемся в гнусном положении, если Бомон не захочет спасать наше паблисити.
— О’кэй, что вы предлагаете?
— Я вам скажу: мы должны прыгнуть в Англию и установить, как крепко англичане держатся за “Цветок Забвения”, кто именно держится за него и какие у него слабости.
Клер посмотрел на Фрэнсиса и ему показалось, что тот хорошо знает, как вырвать согласие у этого “кого-то”.
— О’кэй, — произнес Клер. — Это ваше с Грейс дело. Возьмете спецракету?
— Нет, мы успеваем на полуночную из Нью-Йорка. До Свидания.
— До свидания. Свяжитесь со мной завтра утром!
Когда на следующее утро Грейс связалась с шефом, он воскликнул:
— Доброе утро, девочка! Что вы сделали со своими волосами?
— Мы нашли нужного человека, — коротко объяснила она. — Его слабость — блондинки.
— Кожу вы тоже высветлили?
— Конечно. Вам нравится?
— Вы выглядите очаровательно — хотя ваш прежний облик нравился мне больше. А что сказал на это Сэнс?
— Ему все равно — он весь в делах. Но перейдем к делу, шеф, мне нужно кое-что сообщить. Мы с этим типом должны совершить дальнюю прогулку. И чтобы что-то извлечь из этого, необходимо будет потрястись на гладкой дороге.
— Не делайте ничего, что вы снова не сможете привести в прежний вид!
— Вы же меня знаете, шеф. Я не доставлю вам неприятностей, но это будет довольно дорого стоить.
— Конечно.
— Пока все. Потом я снова свяжусь с вами.
На следующее утро она снова стала брюнеткой.
— Что это? — спросил Клер. — Маскарад?
— Я оказалась не из тех блондинок, к которым он питает слабость, — объяснила она. — Но я нашла то, что его интересует.
— И это удастся?
— Я думаю, удастся. Сэнс только что подписался под этим. Завтра утром увидим, повезет ли нам.
Она прибыла на следующее утро и, похоже, с пустыми руками.
— Ну? — спросил Клер. — Что теперь?
— Экранируйте комнату, Джей, — попросил Фрэнсис. — Потом поговорим.
Клер щелкнул тумблером — интерференционное поле превратило кабинет в просторный гроб.
— Что дальше? — спросил он.
— Покажи ему, Грейс!
Грейс повернулась к нему спиной, немного повозилась с одеждой, снова повернулась и осторожно поставила чашу на письменный стол шефа.
Нельзя было сказать, что чаша просто красива. Это была сама красота. На ее простой хрупкой выпуклости не было никаких украшений. Любые декоративные детали были бы здесь излишними. В ее присутствии боязно было даже громко разговаривать.
Клер потянулся, чтобы коснуться ее, но передумал и убрал руку. Потом он нагнул голову и заглянул внутрь. Странно, как трудно было разглядеть дно чаши. Клер почувствовал, что погружается все глубже, словно бы утопая в пруду, наполненном светом.
Он рывком поднял голову и заморгал.
— Боже, — прошептал он. — Боже… я не знал, что может существовать что-то подобное.
Он посмотрел на Грейс, потом на Фрэнсиса. У Фрэнсиса на глазах были слезы, или это просто помутился его собственный взор?
— Послушайте, шеф, — взмолился Фрэнсис. — Послушайте… Давайте просто заберем ее себе и плюнем на все это дело?
— Нет смысла дальше говорить об этом, — устало сказал Фрэнсис. — Мы не можем забрать ее себе, шеф. Я этого не предлагал и вы меня не слышали. Свяжемся с О’Нейлом!
— Мы можем подождать еще день, прежде чем продолжим дело, — начал торговаться Клер. Взгляд его все время возвращался к “Цветку Забвения”.
Грейс покачала головой.
— Лучше не надо. Завтра будет еще тяжелее. Я знаю, — она решительно направилась к пульту стереоэкрана и набрала код.
О’Нейл был в ярости от того, что ему помешали и вдвойне — из-за того, что они использовали аварийный вызов, чтобы заставить его подойти к экрану.
— Что все это значит?! — прогремел он. — Как вы посмели мешать занятому человеку? Говорите — и поубедительнее, или, клянусь Богом, я подам на вас в суд!
— Мы хотели бы просить вас выполнить небольшое наше поручение, доктор, — спокойно начал Клер.
— Что?! — О’Нейл был слишком удивлен, чтобы гневаться. — Вы не постеснялись сказать мне, что вторглись в мой дом, чтобы заставить меня работать на вас?
— Вознаграждение вас удовлетворит.
Очевидно О’Нейл сосчитал до десяти, прежде чем ответить.
— Сэр, — объяснил он, тщательно подчеркивая каждое слово, — некоторые люди в этом мире думают, что они могут купить все и всех. Я признаю, что у них есть для этого кое-какие основания. Но я не продаюсь. А вы, кажется, именно из таких людей и я считаю своим долгом сделать так, чтобы разговор со мной обошелся вам подороже. Вы еще услышите о моих адвокатах. Счастливо оставаться!
— Подождите минутку! — успел сказать Клер. — Я слышал, вы интересуетесь фарфором…
— Ну и что?
— Покажите ему, Грейс! — та подвинула “Цветок Забвения” поближе к экрану. Она обращалась с чашей осторожно, даже благоговейно.
О’Нейл ничего не сказал. Он нагнулся вперед и уставился на чашу. Казалось, что он сейчас вылезет из экрана.
— Откуда она у вас? — спросил он наконец.
— Это не имеет никакого значения.
— Я покупаю ее — за вашу цену.
— Она не продается. Но вы можете получить ее, если мы договоримся.
О’Нейл уставился на него.
— Эта вещь украдена.
— Вы ошибаетесь. И вы не найдете здесь никого, кто пропустил бы такое обвинение мимо ушей. Что вы теперь скажете насчет нашей просьбы?
О’Нейл отвел взгляд от чашки.
— Что я должен сделать?
Клер объяснила ему проблему. Когда она закончила, О’Нейл покачал головой.
— Это же смешно, — сказал он.
— У нас есть основания считать, что это теоретически возможно.
— О, конечно! Теоретически возможно жить вечно! Но до сих пор это еще никому не удалось.
— Мы верим, что вы сможете это сделать.
— Спасибо за доверие. Ха! — О’Нейл ткнул пальцем в экран. — Это вы заслали ко мне молодого пройдоху Карсона?
— Он действовал по моему приказу.
— Тогда, сэр, позвольте заметить, что мне не нравятся ваши манеры.
— Как насчет нашей просьбы? И насчет этого? — Клер указал на чашу.
О’Нейл посмотрел на нее и подергал свои бакенбарды.
— Послушайте, предположим, я честно приложу все усилия, сделаю все, что смогу и потерплю неудачу?
— Мы платим только за результаты, — ответил Клер. — Гонорар вы, конечно, получите, но вот это — нет. Это премия за успех.
О’Нейл хотел уже было согласиться, но потом сказал:
— Может, вы дурачите меня фотографией. Я не могу ничего толком рассмотреть на этом паршивом экране.
Клер пожал плечами.
— Приезжайте сюда и посмотрите.
— Я приеду! Оставайтесь там, где вы есть! Как до вас добраться! Проклятье, сэр, как вас зовут?
Он ворвался в кабинет двумя часами позже.
— Вы меня обманули! “Цветок” все еще в Англии, я точно знаю! Я… я покараю вас, сэр, своими собственными руками!
— Посмотрите сами! — ответил Клер. Он отошел в сторону, чтобы не загораживать О’Нейлу письменный стол.
Он позволил ему насмотреться вдоволь, понимая, что для “Цветка Забвения” нужна тишина. Наконец, О’Нейл молча повернулся к присутствующим.
— Ну? — спросил Клер.
— Я построю вам этот проклятый аппарат, — хрипло выдохнул О’Нейл. — По пути сюда я придумал один способ.
Бомон явился лично за день до конференции.
— Это всего лишь дружеский визит, мистер Клер, — заверил он. — Я хочу выразить свою признательность за вашу работу. И передать вот это, — “этим” оказался чек Центрального Банка. Клер взял его, рассмотрел, кивнул и положил на письменный стол.
— Итак, нашей работой правительство удовлетворено, — заметил он.
— Это слишком мягко сказано, — заверил его Бомон. — Если быть честным, я не верил, что вам удастся сделать так много. Вы действительно подумали обо всем. Делегаты с Каллисто сейчас в пути и осматривают достопримечательности. Их везут в маленьких контейнерах. Честно говоря, я убежден, что мы можем рассчитывать на их голоса.
— Итак, защита от тяготения работает.
— Отлично работает. Я вошел в один из контейнеров и стал легким, как лебединое перышко. Даже слишком легким — у меня чуть было не начался приступ космической болезни, — он улыбнулся самому себе. — Я был также в жилище юпитериан. Там все было совсем по-другому — меня буквально расплющило.
— Это понятно, — согласился Клер. — Двойная с половиной тяжесть, мягко говоря, сильно угнетает.
— Вы чудесно выполнили трудное задание. Теперь я должен идти. О, да, еще кое-что — я говорил с доктором О’Нейлом о том, что правительство, возможно, заинтересуется новым эффектом, чтобы использовать его в других областях. Не могли бы вы, чтобы упростить дело, от имени “Дженерал Сервис” дать мне исчерпывающие объяснения эффекта О’Нейла?
Клер задумчиво посмотрел на “Плачущего Будду” и пожевал подушечку большого пальца руки.
— Нет, — медленно ответил он, — нет. Боюсь, ничего не выйдет.
— Но почему? — спросил Бомон. — Будет соответствующее решение суда, это сбережет нам время. Мы готовы достойно оценить вашу работу и компенсировать расходы.
— Гмм… Я не слишком понимаю ситуацию, мистер Бомон. Между нашим договором с О’Нейлом и вашим с нами — огромное пустое пространство. Вы потребовали от нас определенных услуг и определенных вещей; мы смогли оказать эти услуги. Мы оказали их за соответствующую плату, настолько хорошо, насколько смогли. Но наш договор с О’Нейлом заключен на время работы с нашими постоянными служащими. Результаты его исследований и полученные за них патенты — собственность “Дженерал Сервис”.
— В самом деле? — спросил Бомон. — У доктора О’Нейла сложилось другое впечатление.
— Доктор О’Нейл ошибается. Серьезно, мистер Бомон — вы, образно говоря, требовали от нас построить пушку, чтобы застрелить комара. Можете ли вы ожидать от нас, деловых людей, чтобы мы выбросили пушку после одного единственного выстрела?
— Нет. Может быть, и нет. Что вы предлагаете?
— Мы рассмотрели модулятор силы тяжести с коммерческой точки зрения, и я могу предположить, что на Марсе за него дадут хорошую цену.
— Да, да, так кажется на первый взгляд. Но жестокая правда заключается в том, мистер Клер, что это невозможно. Политика правительства требует, чтобы это открытие ограничивалось использованием его жителями Земли. Правительство Земли считает необходимым принять меры и получить это изобретение в свое монопольное владение.
— Вы уже подумали о том, как заставить О’Нейла молчать?
— Принимая во внимание изменившиеся условия — нет. Как вы себе это представляете?
— Акционерное общество при президенте и владение контрольным пакетом акций. Один из наших многообещающих молодых людей становится председателем правления, — Клер подумал о Карсоне. — Будет выпущено достаточно акций, — добавил он, наблюдая за лицом Бомона.
Бомон игнорировал приманку.
— И это акционерное общество по договору будет обязано признать правительство единственным клиентом?
— Так я себе это представляю.
— Гммм… Да, это кажется реальным. Может быть, мне лучше поговорить с доктором О’Нейлом?
— Пожалуйста!
Бомон вызвал О’Нейла на экран и тихо заговорил с ним. Точнее сказать, Бомон говорил тихо, О’Нейл же предпочитал орать. Клер вызвал Фрэнсиса и Грейс и объяснил им, что происходит.
Бомон отвернулся от экрана.
— Доктор хочет поговорить с вами, мистер Клер.
О’Нейл холодно посмотрел на него.
— Что значит вся эта чушь, которую я был вынужден выслушать, сэр? Эффект О’Нейла оказался вашей собственностью?
— Так говорится в вашем договоре, доктор. Разве вы не помните?
— Договор! Я никогда не читал эту проклятую бумажку. Но я скажу вам одно: я набью вам морду. Я завяжу узлами ваши руки и ноги, пока вы не перестанете считать меня дурачком.
— Пожалуйста, спокойнее, доктор! — увещевал его Клер. — У нас нет намерения извлечь выгоду из чисто юридического крючкотворства и никто не оспаривает ваши права. Позвольте мне коротко объяснить мне, что я имею в виду… — и он быстро обрисовал. О’Нейл выслушал, но выражение его лица не смягчилось до самого конца.
— Это меня не интересует, — резко ответил он. — Что касается меня, то пусть правительство имеет все, что хочет. Я позабочусь о том, чтобы оно все это получило.
— Я не упомянул еще об одном условии, — добавил Клер.
— И не трудитесь.
— Я должен. Это не что иное, как джентльменское соглашение, но это существенно. Вы получили на хранение “Цветок Забвения”.
О’Нейл тотчас же стал подозрительным.
— Что вы имеете в виду под словом “хранение”? Она принадлежит мне. Вы понимаете меня? Она принадлежит мне!
— Она принадлежит вам, — согласился Клер. — Тем не менее, в компенсацию за уступки, которые мы сделали вам относительно вашего договора, мы хотим от вас еще кое-чего.
— Что? — спросил О’Нейл. При упоминании о чаше его самоуверенность поколебалась.
— Она принадлежит вам, и вы остаетесь ее владельцем. Но я должен сказать вам, что я, мистер Фрэнсис и мисс Кормет должны иметь к ней свободный доступ.
О’Нейл недоверчиво посмотрел на него.
— Вы имеете в виду, что вы хотите только смотреть на нее?
— Да, только смотреть.
— Только для того, чтобы насладиться ею?
— Верно.
О’Нейл посмотрел на них с уважением.
— Я сразу не понял вас. Прошу прощения. Что же касается чепухи с акционерным обществом — делайте все, что хотите. Мне это безразлично. Вы, мистер Фрэнсис и мисс Кормет можете приходить смотреть на “Цветок Забвения” когда захотите. Я даю вам слово.
— Спасибо, доктор О’Нейл, от имени нас всех, — он попрощался так быстро, как только позволяли приличия.
В глазах Бомона тоже читалось уважение.
— Я думаю, — сказал он, — что в следующий раз я и мое правительство не будем интересоваться подробностями. Я прощаюсь с вами. До свидания, господа — и мисс Кормет.
Когда дверь за ним закрылась, Грейс заметила:
— Ну вот, все и кончилось.
— Да, — сказал Клер. — Мы будем выгуливать его собак. О’Нейл получил то, чего хотел, и Бомон получил то, чего хотел и, кроме того, кое-что еще.
— Зачем он, собственно, приходил сюда?
— Я не знаю, но подозреваю, что он охотно стал бы президентом Федерации Солнечной системы, если бы кое-какие из его планов осуществились. С таким козырем, какой мы ему подбросили, он сможет это сделать. Вы можете себе представить возможности использования эффекта О’Нейла?
— Слабо, — признался Фрэнсис.
— Хорошенько подумайте о том, что он означает для навигации в космосе. Или на новых планетах, которые еще откроют для колонизации? Или об использовании его в индустрии развлечений. Обо всех возможностях, которые он открывает.
— А что мы будем иметь от этого?
— Что мы будем от этого иметь? Деньги, старина. Кучи, кучи денег. Мы всегда получали деньги, давая людям то, чего они хотят, — он бросил взгляд на герб со скотч-терьером.
— Деньги, — повторил Фрэнсис. — Да-а, может быть.
— И в любом случае, — добавила Грейс, — мы всегда сможем пойти и посмотреть на “Цветок Забвения”.
НА ОЩУПЬ
— Она вас слышит?
— Должна, если она на этой стороне Луны. Если выбралась из ракеты. Если цел скафандр Если она включила рацию. Если она вообще еще жива. А на это очень мало шансов: пилот молчит, радары ничего не показывают.
— Ее нужно найти! Меридиональная станция, оставайтесь на приеме! База Тихо, отзовитесь!
Ответ задержался на несколько секунд, добираясь до Вашингтона и обратно.
— Командующий Лунной Базой на связи.
— Генерал, отправьте всех людей, пусть ищут Бетси!
— Сэр, вы знаете, как велика Луна? — донесся сварливый ответ.
— Это не имеет никакого значения! Бетси Барнс где-то на Луне, и мы должны искать ее, пока не найдем. Если она погибла, то наверняка из-за вашего чудо-пилота!
— Сэр, площадь Луны почти пятнадцать миллионов квадратных ’ миль. Если я вышлю на поиски всех своих людей, на каждого придется более десяти тысяч квадратных миль. Я отправил с Бетси своего лучшего пилота и не желаю слушать о нем за глаза ни одного дурного слова. Я по горло сыт указаниями насчет того, что я должен делать; кстати, все они исходят от господ, которые ни черта не смыслят в лунных условиях. Советую вам, сэр… советую как командующий: свяжитесь с Меридиональной станцией. Может, они смогут сотворить чудо.
— Ладно, генерал! — донесся резкий ответ. — Поговорим с вами позже. Меридиональная станция, доложите о ваших планах!
Элизабет Барнс, слепой вундеркинд, гастролировала на Луне с фортепианными концертами. После триумфального успеха на Базе Тихо она отправилась в джип-ракете на Базу Фарсайд, порадовать одиноких ракетчиков. Такой перелет занимал не более часа, пилот был известен своим мастерством, да и без пилотов такие ракеты каждый день летали от Тихо к Фарсайду и обратно.
Но именно этот джип сошел с курса и пропал с радарных экранов. Теперь он был… бог весть, где. Его не было в пространстве: тогда он запросил бы помощь, и сигнал уловили бы корабли и станции на Луне и в космосе. Он провалился сквозь Луну — или совершил аварийную посадку.
— Говорит директор Меридиональной станции, — задержки почти не было: теперь радиоволнам не нужно было по пути заходить в Вашингтон и они воплощались в звуки через четверть секунды. — Мы подключили передатчик на Земле, чтобы охватить связью всю Луну. Со Станции Ньютон в точке Лангража можно достать обратную сторону Луны. С Базы Тихо подняты корабли, они ретранслируют сигнал в зону радиотени. Если мы что-то услышим…
— Ясно, ясно! Почему вы не ищите их радарами?
— Сэр, ракета на радарном экране выглядит так же, как любая скала сравнимой величины. Наш единственный шанс — наладить с нею связь, конечно, если она сможет ответить нам. Даже с помощью сверхчувствительного радара мы отыщем ракету не раньше, чем через пару месяцев, а воздуха в скафандре всего на шесть часов. Мы молим Бога, чтобы она услышала нас и ответила.
— А когда она ответит, вы засечете ее пеленгатором.
— Нет, сэр.
— Почему же нет, во имя всего святого!
— В данном случае пеленгатор бесполезен. Он лишь покажет, что сигнал идет с Луны.
— То есть, вы хотите сказать, доктор, что даже если услышите ее, вы не сможете ее найти?
— Мы слепы так же, как и она. Но если она нас слышит… она сможет навести нас.
— Каким образом.
— Мы сейчас зондируем Луну лазером — очень мощным и узким световым пучком. Она его услышит…
— Услышит световой луч?!
— Да, сэр. Если мы будем ощупывать Луну лучом как радаром, это ничего не даст. Но мы модулируем наш луч, накладываем радиочастоту на несущую волну и получаем слышимую частоту для передачи звукового ряда. Если Бетси нас услышит, мы объясним ей нашу систему. А пока мы зондируем Луну, используя все звуки фортепианного диапазона…
— Но если девочка умирает?
— Мистер президент, — вмешался новый голос. — Заткнитесь!
— КТО ЭТО СКАЗАЛ!!!
— Я, отец Бетси. Меня подключили из Омахи. Ради Бога, мистер президент, успокойтесь и не дергайте попусту занятых людей! Я хочу снова увидеть свою дочь!
— Хорошо, мистер Барнс, — веско ответил президент. — Делайте свое дело, директор! Вы получите все, что будет нужно.
На Меридиональной станции директор вытер лоб.
— Что-нибудь услышали?
— Пока нет. Шеф, нельзя ли что-нибудь сделать с передатчиком в Рио? Он сидит точно на нашей частоте.
— Сбросим на них кирпич. Или бомбу. Джо, сообщите президенту.
— Я слышал, шеф. Передатчик замолчит.
— Тесс! Тише! Бетси, ты меня слышишь? — лицо радиста побелело от напряжения.
— …кого-то слышать! Я так рада! Приходите скорее — майор ранен, — ясно донесся нежный голосок.
Одним прыжком директор оказался у микрофона.
— Бетси! Бетси, мы слышим тебя. Ты должна нам помочь. Ты знаешь, где ты?
— Я думаю, где-то на Луне. Мы сели очень жестко: я хотела встать, но тут ракета повалилась. Я отстегнула ремни и нашла майора Питерса, но он не двигался. Он жив, я уверена: в его скафандре есть воздух, а когда я прислонялась к его шлему, я что-то слышала. Мне только что удалось открыть люк. Это не Фарсайд, там должна быть ночь. А здесь светит Солнце, и в скафандре довольно жарко.
— Бетси, оставайся снаружи. Это нужно, чтобы ты могла нас заметить.
— Хорошо, — она рассмеялась. — Вы хотите сказать, что я вас услышу?
— Да, услышишь. Мы будем обшаривать Луну световым лучом. Мы разделим Луну на восемьдесят восемь квадратов, по числу клавиш концертного рояля. Как только ты услышишь ноту, говори “есть”. Ты назовешь нам ноту и мы быстро вас найдем. Сможешь?
— Конечно, — уверенно ответила девочка, — если рояль будет хорошо настроен.
— Разумеется. Ну, мы начинаем…
— Есть!
— Что за нота, Бетсй?
— “Ре-бемоль” первой октавы.
— Точно, Бетси?
— Ручаюсь.
— Где это на карте?! — воскликнул директор. — В Океане Тьмы? Сообщите генералу! — и снова в микрофон: — Бетси, солнышко, мы нашли вас! Теперь нужно определиться точнее. А пока мы настраиваем аппаратуру, ты можешь поговорить со своим папой.
— А можно?!
— Конечно!
Двадцать минут спустя он подключился к каналу Бетси и услышал:
— …конечно нет, папа. Конечно, я немного испугалась, когда ракета упала. Но люди, как всегда, позаботились обо мне.
— Бетси?
— Да, сэр?
— Начинаем еще раз. Скажешь “есть”, когда услышишь ноту.
— Есть! “Соль” в контроктаве.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— Передайте генералу, пусть отправляет ракету. Им предстоит осмотреть десять квадратных миль. Алло, Бетси, мы почти нашли тебя. Может, тебе стоит зайти в ракету, чтобы не перегреться?
— Мне не жарко. Я только чуть вспотела.
Через сорок минут раздался голос генерала:
— Они нашли ракету! Они передают, что Бетси машет им рукой!
НЕУДАЧНИК
— Шевелись! — зычный голос сержанта космофлота пронизывал туман и моросящий дождь.
— По вызову каждый отвечает мне “Здесь”, затем выходит со своим багажом и поднимается на борт. Аткинс!
— Здесь!
— Остин!
— Здесь!
— Эйрис!
— Здесь!
Один за другим они выходили из строя, вскидывали на плечи стодвадцатифунтовые тюки с личным имуществом и тяжело поднимались по сходням. Все они были молоды — ни одному не было больше двадцати двух лет — и бывало, что багаж весил больше, чем его владелец.
— Каплан!
— Здесь!
— Кейт!
— Здесь!
— Либби!
— Здесь! — неуклюжий светловолосый юноша вышел из строя и подхватил свое имущество. Он вскинул увесистый тюк на плечи, свободной рукой поднял чемодан и неуверенным шагом направился к трапу. Когда он поднимался, чемодан больно бил его по ногам. Юноша чуть не налетел на маленького, но мускулистого мужчину в темно-синем мундире офицера космического флота. Сильная рука предотвратила столкновение.
— Ой, извините! — смущенный молодой человек автоматически отметил четыре серебряные нашивки под кометами на его кителе. — Капитан, я не…
— Марш на борт!
— Так точно, сэр!
Ведущий внутрь коридор освещен был слабо. Когда глаза юноши привыкли к полутьме, он увидел старшину космофлота со значком корабельной команды; он указывал большим пальцем на открытый шлюз.
— Туда, внутрь. Найдите свой шкафчик и будьте около него. — Либби поспешил выполнить указание. Внутри оказалось широкое, низкое помещение, полное багажа и других вещей. Ряды светящихся трубок тянулись по потолку и переборкам; мягкое гудение вентиляторов накладывалось на голоса его товарищей. Он поставил чемодан и тюк на пол и нашел на внешней стенке свой маленький шкафчик. Юноша сорвал пломбу с комбизапора. Слева и справа от него тянулись ряды таких же шкафчиков. Либби вспомнил, что полагалось там хранить. Из динамиков послышался голос:
— Внимание, первая секция: занять свои места. Старт через пять минут. Закрыть створки шлюза. Вентиляторы через пять минут будут отключены. Специальное указание для пассажиров: весь багаж положить на пол и, когда вспыхнет красный сигнал, лечь. Экипажу проследить за выполнением приказа.
Старшина вошел внутрь, осмотрелся и тотчас же приказал распределить багаж. Тяжелые тюки были надежно закреплены, дверцы шкафчиков закрыты. Все разместились на полу, и старшина проверил подушку под своей головой; трубки вспыхнули красным, и динамики проревели:
— Внимание, старт! Ускорение! — старшина торопливо откинулся на тюки и окинул взглядом помещение. Вентиляторы зашелестели и смолкли. На несколько минут воцарилась мертвая тишина, и Либби почувствовал, как забилось его сердце. Пять минут превратились в бесконечность. Потом пол задрожал и грохот, словно взорвался паровой котел, ударил в барабанные перепонки. Тело Либби внезапно отяжелело, на грудь навалилось что-то невероятно тяжелое. Через некоторое время осветительные трубки снова вспыхнули белым светом, и динамик объявил:
— Ускорение — ноль; регулярная вахта, первая секция.
Вентиляторы загудели снова. Старшина встал, почесал спину, постучал рукой об руку, а потом сказал:
— О’кэй, парни.
Он перешагнул через багаж и открыл дверь шлюза, ведущую в коридор. Либби поднялся, пошатнулся, оперся о переборку. Руки и ноги у него ослабли; кроме того, он чувствовал себя пугающе легким, будто утратил по меньшей мере половину своего и так небольшого веса.
Следующие два часа он был слишком занят, чтобы предаваться размышлениям или чувствовать тоску по дому. Чемодан и тюк нужно было отнести в нижний грузовой отсек и запереть там. Он нашел предназначенную для него койку и обнаружил, что та принадлежит ему только восемь часов из двадцати четырех, койку делили с ним еще два молодых человека. Три отделения питались в три смены, то есть, все отделение и один член экипажа усаживались за длинным столом в тесном помещении возле камбуза.
После еды Либби уложил личные вещи в шкафчик. Он стоял перед раскрытой дверцей и смотрел на фотографию, которую хотел прикрепить на внутренней стороне дверцы, когда в отсеке прозвучала команда:
— Внимание!
В дверях стоял капитан, а возле него — старшина. Капитан заговорил:
— Садитесь быстро. Маккой, передайте в центр управления, чтобы этот отсек подключили к дымовому фильтру, — старшина поспешил к интеркому на переборке и что-то проговорил в микрофон. — Теперь, если хотите, можете закурить. Я должен поговорить с вами.
Мы на пути к самому великому свершению за все последнее время. Отныне вы — наши люди и у нас есть для вас труднейшее задание, которое когда-либо стояло перед людьми. То, что мы делаем — часть великого плана. Вы и сотни тысяч других, таких же, как вы, станете пионерами, чтобы сделать Солнечную систему удобной для жизни людей.
Важно также, что у вас будут шансы стать полезнейшими и счастливейшими гражданами Федерации. По тем или иным причинам на Земле вы не всегда были счастливы. Иногда вам приходилось видеть, как профессия, которой вас обучали, оказывалась ненужной и вытесненной новыми знаниями; иногда у вас возникали затруднения со свободным временем. Вы не смогли к этому приспособиться. Может быть, вы работали вполсилы и упрекали во всем себя.
Но сегодня, прямо сейчас, все для вас начинается снова. И единственное напоминание о прошлом, которое у вас осталось — это ваше имя на чистом листе бумаги. Все остальное будет зависеть от вас. Именно от вас зависит, что еще напишут на этом листке.
Теперь о вашем задании: нас направили не для ремонтных работ на Луне — с приятным уикэндом в Луна-Сити и со всеми удобствами; и не на планеты с высоким гравитационным полем, где можно нормально питаться и ожидать, что пища останется на дне ваших желудков. Вместо этого мы направляемся в открытый космос, к астероиду ХС-5388, чтобы превратить его в космическую станцию Земля — Марс-3. На нем нет атмосферы и тяготение там всего лишь два процента земного. Нам придется по крайней мере полгода путешествовать на нем в чисто мужской компании, без девочек, без связи с родными, без удовольствий, кроме тех, которые вы сами себе устроите и каждый день вы должны будете работать и работать. Вы заработаете там космическую болезнь, ностальгию и боязнь открытого пространства — агорафобию. Если не будете Осторожны, сгорите под космическими лучами; ваши желудки будут мучить вас и вам захочется, чтобы кто-нибудь пристрелил вас.
Но если вы все сделаете как надо и будете следовать советам опытных людей, вы вернетесь оттуда сильными и здоровыми, со счетом в банке и приобретете множество знаний, которые на Земле не смогли бы приобрести и за сорок лет. Вы станете настоящими мужчинами, и это будет великолепно.
И в заключение — еще кое-что. Это будет непривычно для вас и довольно неприятно. Думайте немного о людях рядом с вами. Тогда все пойдет на лад. Если у вас будут какие-нибудь жалобы и не будет никакого другого способа устранить их причину, сообщите мне. Это все. Будут какие-нибудь вопросы?
Один из юношей поднял руку.
— Капитан? — робко спросил он.
— Задавайте свой вопрос. Как вас зовут?
— Роджерс, сэр. Можем ли мы посылать домой письма?
— Да, но не очень часто. Может быть, раз в месяц, не чаще. Почту может забрать с собой капеллан, инспекционный корабль или корабль снабжения.
Динамик проревел:
— Всем внимание: десять минут свободного полета, — старшина внимательно проследил за соблюдением техники безопасности. Незакрепленный багаж был закреплен, каждый человек получил маленький кулечек. Едва они закончили подготовку, Либби почувствовал, что полностью теряет вес — словно лифт-экспресс во время своего пути наверх внезапно остановился — только еще хуже. Сначала это казалось забавной новинкой, потом ощущение стало неприятным. Кровь пульсировала в висках, ноги похолодели. Либби попытался было сглотнуть, но у него не хватило воздуха, и он закашлялся. Желудок юноши судорожно сжался, и тут ему стало совсем плохо. После первого приступа он услышал, как Маккой крикнул:
— Эй, парень, возьми свой пакетик! В вентиляторы не должно попадать ничего постороннего, — Либби с удивлением понял, что это относилось к нему. Он нащупал свой пакетик, но не успел поднести ко рту — тело его сотряс второй приступ. Внезапно он заметил, что висит около переборки. В отсек вошел лейтенант космического флота и спросил у Маккея:
— Как идут дела?
— Все хорошо, сэр. Но нам не хватило пары пакетиков.
— О’кэй. Уберите это, — и он снова покинул отсек.
Маккой коснулся руки Либби.
— Ну, начали, — он дал ему клочок ваты, сам взял клок побольше и начал ловить плавающие по отсеку сгустки блевотины.
— Позаботьтесь, чтобы пакетик всегда был под рукой. Если вам снова станет плохо, просто остановитесь и подождите, пока это не пройдет.
Либби со всей тщательностью последовал этому совету. Через несколько минут отсек был относительно чист.
— Снимите запачканную одежду и смените пакетики.
Три или четыре человека понесли все это к шлюзу.
Они положили пакетики в шлюз, закрыли внутренний люк, открыли внешний, и пакетики исчезли — напором воздуха их выдуло из шлюза в открытый космос.
— Одежду тоже выбрасывать? — спросил Либби.
— Нет, мы только ненадолго поместим ее в вакуум. Отнесите вещи в шлюз и покрепче привяжите к крючкам.
На этот раз шлюз держали открытым минут пять. Когда внутренний люк открыли снова, вещи были абсолютно сухими — влага полностью испарилась в безвоздушном пространстве.
— Теперь пойдемте, — произнес Маккой. — Возьмите все с собой; остальное очистим щеткой перед вентилятором.
Следующий день стал бесконечной мукой. Капитан разрешил легкое ускорение только на пятнадцать минут во время обеда, но это только усилило космическую болезнь: Либби, мучимый волчьим голодом, подполз к еде. Пища оставалась в желудке, пока не наступила невесомость, а потом вылетела наружу.
На четвертый день он сидел у переборки и наслаждался последними минутами тяжести. К нему подошел Маккой и сел рядом. Старшина надел дымовой фильтр и раскурил сигарету.
— Ну как, прошло? — спросил он после глубокой затяжки.
— Да, немного. Эта космическая болезнь… Скажите, Маккой, как вы привыкли ко всему этому?
— Нужно некоторое время побороться с этим и тело выработает новые рефлексы. Как только можно будет глотать, не испытывая приступов удушья, ты с этим справишься. Некоторым это даже нравится. Расслабься и успокойся. Четыре часа в невесомости равняются десяти обычным часам.
Либби с подавленным видом покачал головой.
— Не думаю, что когда-нибудь привыкну к этому.
— И все же, постарайся. Вам не остается ничего другого. На поверхности астероида притяжение практически отсутствует: наш квартирмейстер говорил, что оно там не более одного процента земного. Этого не хватит, чтобы излечиться от космической болезни. Кроме того, там не будет ускорения во время обеда.
Либби ужаснулся.
Астероид ХС-5388 — или “восемьдесят восьмой”, как его попросту называли — находился на расстоянии около двух астрономических единиц или более чем за триста двадцать миллионов километров от Солнца.
На десятый день по кораблю разнеслась весть, что цель полета уже видна. Либби вместе со своими возбужденными товарищами устремился на смотровую палубу и попытался рассмотреть их будущий дом. Каменный обломок был достаточно велик, чтобы его можно было увидеть невооруженным глазом, и все искали место для посадки. В диаметре астероид имел около ста шестидесяти километров.
Наконец это произошло. Впервые за много часов динамик заговорил:
— Внимание всем! Занять свои места. Закрыть все переходные шлюзы. Отключить вентиляторы.
В течение двух следующих часов они были вынуждены лежать. Короткие периоды ускорения сменялись выворачивающей душу невесомостью. Вентиляторы смолкли, пару секунд на корабле царила невесомость — короткое заключительное шипение дюз — пять секунд свободного падения, легкий удар и скрежет. Из динамиков прозвучал сигнал трубы, и вентиляторы заработали снова. Маккой завис над ними и сказал:
— Всем встать. Мы прибыли на конечную станцию.
Низенький коренастый парнишка, моложе всех своих товарищей, прыгнул к двери и крикнул:
— Ребята, все наружу!
Старшина удержал его.
— Не так быстро! Не говоря уж о том, что снаружи нет воздуха, вы там не сможете двигаться. Вы замерзнете, обгорите и взорветесь, как переспелый помидор. Сержант, отведите шесть человек на склад скафандров. Все остальные остаются на местах.
Через некоторое время шестеро парней вернулись с парой дюжин больших свертков. Либби бросил свертки, которые он нес, и стал смотреть, как они медленно воспарили к потолку. Маккой взял один из скафандров и начал объяснять:
— Это стандартная модель IY-26, — он взял скафандр за плечи и встряхнул. — В нем можно находиться в открытом космосе в течение восьми часов, до тех пор, пока не иссякнут запасы кислорода. Кроме того, здесь есть резервуары с азотом и фильтры для удаления углекислоты и водяных паров.
Он повторил все это еще раз, затем продолжил описание, как предписывала инструкция.
— Скафандр сделан из стеклянных нитей, переплетенных с асбестом. Ткань гибкая и очень трудоёмкая в изготовлении, она отражает все излучения, типичные для пространства в пределах Солпечной системы за орбитой Меркурия. Скафандр одевают на обычную одежду, но обратите внимание на складчатые манжеты в суставах. Благодаря им внутреннее давление в скафандре постоянно, даже если руки и ноги согнуты. Обычно давление газа заставляет держаться выпрямившись и затрудняет движения.
Шлем отлит из прозрачного силикона и поляризует любое сильное излучение. Его можно снабдить любыми противосолнечными фильтрами, по крайней мере, коричневый фильтр номер два находится там постоянно. Кроме того, верхняя часть шлема покрыта свинцовыми пластинами, они же идут вдоль всей спины скафандра, так что позвоночник полностью защищен.
В скафандре есть приемник и передатчик, если радиосвязь вдруг прервется, можно говорить, приложив один шлем к другому. Будут какие-нибудь вопросы?
— А как есть и пить в эти восемь часов?
— Скафандр не носят все восемь часов. Но в маленьком кармашке внутри шлема есть сахарные таблетки, хотя питаться вы будете в помещении. В шлеме, около рта, есть мундштук, который можно достать, если повернуть голову налево. Мундштук соединен со встроенной в скафандр флягой. Но не пейте больше, чем это необходимо. Санитарными устройствами скафандр не оборудован.
Каждый из парней получил скафандр и Маккой показал, как его надевать. Он разложил скафандр на полу, залез в отверстие и натянул на себя нижнюю его часть, словно длинные колготки. Потом он надел плотно облегающие рукава и тяжелые, длинные перчатки. Наконец, натянув на плечи верхнюю часть скафандра, он нагнулся, взял шлем и нахлобучил на голову.
Либби, следуя примеру Маккоя, встал, осмотрел входное отверстие, единственное на весь скафандр. По краям оно было снабжено двумя уплотнителями из мягкого эластичного материала, которые прекрасно стягивали края отверстия и не давали воздуху улетучиться из скафандра. В шлеме был мундштук, через него следовало выдыхать воздух в фильтры.
Маккой переходил от одного парня к другому, проверяя герметичность скафандров, тут и там подтягивал пояса и указывал, как пользоваться ручками управления. Потом он сообщил в центральный пост, что все отделение готово покинуть борт корабля. Он получил разрешение и им дали три минуты на акклиматизацию.
Он проводил первых шестерых парней на поверхность астероида. Либби заморгал, когда в глаза ему, отразившись от камней, ударил непривычно яркий свет.
Хотя солнце и было в трехстах двадцати миллионах километрах от них, хотя маленькая планетка получала только пятую часть того излучения, которое получает Земля, но из-за отсутствия атмосферы свет был невероятно ярким и Либби вынужден был прищуриться. Хорошо еще, был светофильтр. Солнце, размеров не больше цента, сияло на угольно-черном небе. С ним спорили немигающие звезды.
В шлеме Либби прозвучал голос одного из парней:
— Ребята! Как близко горизонт! Не больше, чем в двух километрах!
Либби глянул на равнину и непроизвольно подсчитал:
— Ближе, — сказал он. — До него не более пятисот метров.
— Откуда ты знаешь? И кто тебя вообще спрашивал?
— А еще точнее, в пятистах девяти метрах, — уточнил Либби. — Если принять во внимание, что глаза находятся на расстоянии 1,6 метра от поверхности.
— Это сообщили только тебе одному?
— Нет, никто мне ничего не сообщал, — запротестовал Либби. — Если этот астероид имеет в диаметре сто шестьдесят километров и так кругл, как выглядит, горизонт должен находиться именно на таком расстоянии.
— Почему?
— Тише, — вмешался Маккой. — Либби прав, а вы — нет.
— Он прав, — сказал чужой голос. — Я повидался с навигатором, прежде чем идти сюда.
— Действительно, — снова раздался голос Маккоя, — если квартирмейстер сказал, что вы правы, Либби, то это так и есть. Но откуда вы это узнали?
Либби покраснел.
— Я… я не знаю. Это просто так получилось.
Старшина и квартирмейстер уставились на него, но все-таки оставили эту тему.
В конце “дня” по корабельному времени — период обращения Восемьдесят восьмого составлял восемь часов тридцать минут — работы уже значительно продвинулись. Корабль совершил посадку возле гряды низких холмов. Капитан выбрал маленькое чашеобразное углубление между холмами: триста метров- в ширину и сто пятьдесят в длину. Там и решили устроить лагерь — герметичный и с атмосферой внутри.
В холме, что был между кораблем и долиной, предстояло выбить помещения: спальни, казино, комнаты для офицеров, лазарет, помещения для отдыха, конторы, кладовые и так далее. Еще нужно было пробить через холм туннель, чтобы установить в нем приборы и приделать трубу трех метров в диаметре, чтобы связать лагерь со шлюзом корабля. Это было необходимо для перемещения грузов и людей с корабля в лагерь и обратно.
Либби определили в первый отряд. Он помогал механику таскать переносной атомный нагреватель весом в восемьсот фунтов; ворочать его было довольно тяжело, хотя он весил здесь всего шестнадцать. Другие парни расправляли гигантскую прозрачную палатку, что должна была служить “небом” долины.
Механик установил атомный нагреватель, вырезал в скале глубокий горизонтальный уступ. При этом он следовал меловым меткам. Либби спросил у него, как им удалось так быстро подготовить предварительную разметку.
— Все просто, — сказал кто-то другой. — Двое из наших людей вылетели сюда на космическом боте, зависли над долиной на высоте пятидесяти метров и врубили прожектор. Потом один из них махом выскочил на склон холма и сделал мелом отметки на той высоте, где был круг света.
— Крыша будет точно на высоте пятидесяти метров?
— Нет, в среднем, метров тридцать высотой. От давления воздуха она примет куполообразную форму.
— Давление нормальное, земное?
— Нет, половинное.
Либби на мгновение сосредоточился, потом на лице его отразилось удивление.
— Но послушайте, долина триста метров длиной и около ста пятидесяти шириной. При давлении восемьдесят граммов на квадратный сантиметр, что будет действовать на свод, общая нагрузка составит 3,6 миллиарда килограммов. Какая ткань выдержит это?
— Паутина.
— Паутина?
— Да. Она имеет огромную прочность. Даже большую, чем самая лучшая сталь. Нити, из которых состоит крыша, имеют прочность на растяжение девятьсот килограммов на погонный сантиметр.
Либби на секунду задумался, потом ответил:
— Ага! При объеме в 2,7 кубических километра наибольшая нагрузка на свод будет составлять сто сорок килограммов на квадратный сантиметр. Это обеспечит достаточную безопасность.
Механик отвлекся от своей работы и кивнул.
— Приблизительно так. Вы быстро считаете, не так ли.
Либби озадаченно взглянул на него.
— Мне хочется все знать точно.
Они работали быстро, вырезая в склоне гладкий ров, в который должна быть вставлена, а потом закреплена “паутина”. Раскаленная добела лава бежала к сточному отверстию и медленно ползла по склону. Коричневый дым поднимался с поверхности и в вакууме тотчас же превращался в белый порошок, долго висевший над каменистой почвой. Механик указал на пыль.
— От этого можно получить силикоз. Если ее не убрать вовремя, она попадет в дыхательные пути.
— Что же с ней делать?
— Ее отсосут вентиляторами климатической установки, Либби использовал это замечание для своего нового вопроса:
— Мистер…
— Меня зовут Джонсон. “Мистер” не нужно.
— Хорошо, Джонсон. Откуда мы возьмем воздух для заполнения долины, не говоря уже о тоннеле и трубе? Нам необходимо примерно семь кубических километров воздуха или даже больше. Мы сами выработаем его?
— Нет, это слишком трудоемко. У нас есть с собой запас воздуха.
— На корабле?
— Да, под давлением в пятьдесят атмосфер.
Либби обдумал это.
— Я понимаю. Он должен заполнять помещение длиной в двадцать четыре метра.
— На самом деле, он у нас находится в трех огромных воздушных баллонах. Этот корабль возил воздух на Ганимед.
Через три недели можно было переезжать в лагерь. Корабль разгрузили. В помещениях лагеря громоздились каркасы механизмов и инструменты. У капитана Дойля был под почвой свой кабинет. Командование он передал своему первому офицеру и теперь корабль с остатками команды возвращался назад, на Землю.
Либби смотрел с холма, как они стартовали. Внезапно на него нахлынул мучительный приступ ностальгии. Попадет ли он когда-нибудь домой? В это мгновение он охотно обменял бы весь остаток своей жизни на тридцать минут с матерью и Бетти.
Он спустился по холму к шлюзу туннеля. По крайней мере, корабль уносил домой письмо и, если ему повезет, капеллан доставит ему ответ с Земли.
Следующим его заданием было сооружение в каменном теле астероида огромной камеры сгорания, с помощью которой капитан Дойль решил увести этот каменный обломок с его орбиты и вывести его на новую — между Землей и Марсом, где он станет космической станцией — убежищем для кораблей, терпящих аварию, портом для спасательных ботов, заправочной станцией, внешним постом наблюдения и базой космического флота.
Либби поставили к нагревателю в яме Х-16. Он отрезал куски камня строго определенного объема, а на их место саперы закладывали взрывчатку. В Х-16 работали две группы под наблюдением старшины, который сидел на краю ямы, сверялся с планом, указывал на недостатки и ошибки и временами что-то обсчитывал на круглом калькуляторе, что висел у него на шее.
Либби отрезал кусок камня и ждал саперов, когда услышал в динамиках приказ сержанта увеличить заряд.
Он нажал клавишу передатчика.
— Мистер Ларсен, вы ошибаетесь!
— Кто это сказал?
— Я, Либби. Вы обсчитались. Если вы взорвете такой заряд, вы разнесете всю эту яму и нас впридачу.
Ларсен повертел рукоятку на своем калькуляторе и возразил:
— Вы напрасно волнуетесь. Заряд именно такой, какой нужен.
— Нет, сэр, — настаивал Либби. — Вы умножьте там, где разделили.
— У вас есть опыт в этой работе?
— Нет, сэр.
После этого ответа Ларсен повернулся к старшему саперу:
— Подготовьте заряд!
Тот повиновался.
Либби сглотнул и облизал губы языком. Он знал, почему сделал это: он боялся. Двумя неловкими прыжками юноша достиг зарядов, протиснулся между саперами и вырвал электроды из детонатора. Ларсен, оказавшись возле Либби, схватил его за руку.
— Вы не должны были этого делать. Это прямое нарушение приказа. Я должен сообщить об этом, — и приказал отремонтировать детонатор.
Уши Либби пылали от смущения, но он твердо сказал:
— Я должен был это сделать, сэр. Вы ошибаетесь.
Ларсен выпрямился и посмотрел на него:
— Ну, хотя это и пустая трата времени, но не могу же я оставить все как есть. Пойдем, посчитаем вместе.
Капитан Дойль смотрел на Ларсена.
— Ну, я рад, что все это кончилось так хорошо.
— Я просто не понимаю, как я мог так ошибиться, шеф. Я же пересчитывал дважды. Я сделал расчет по нитровзрывчатке. Если бы этот юноша не вырвал электроды из запала, нас сейчас уже разорвало бы на мелкие кусочки.
Дойль похлопал его по плечу.
— Забудьте об этом, Ларсен. Никто не пострадал. Я распорядился убрать из ямы часть заряда. Изотопная взрывчатка намного сильнее. Но я хочу видеть этого юношу. Как его зовут?
— Либби, Э.Дж.
Дойль нажал клавишу на своем столе. Один из сержантов просунул голову в кабинет.
— Вызовите Либби.
— Так точно, сэр.
Через пару минут Либби привели в кабинет капитана. Встретив взгляд Ларсена, он начал нервничать и произнес:
— Либби, сэр.
Капитан взглянул на него.
— Ну, Либби, я слышал, что сегодня утром вы разошлись во мнениях с мистером Ларсеном. Расскажите мне все.
— Я… я не имел ничего против него, сэр.
— Конечно, нет. Сегодня вы оказали всем нам огромную услугу. Скажите, откуда вы узнали, что расчет неверен? Вы проделали его раньше?
— Нет, сэр. Я только увидел, что расчет неверен.
— Но каким образом?
Либби переступил с ноги на ногу.
— Я просто понял, что он неверен — я не могу этого объяснить.
— Одну минуточку, капитан. Могу я задать пару вопросов этому молодому человеку? — вмешался навигатор Роудес.
— Конечно.
— Я уже слышал кое-что насчет него, — Роудес встал, подошел к книжной полке и снял с нее толстый том. Он полистал его и начал задавать Либби вопросы.
— Квадратный корень из девяноста пяти?
— 9,747.
— Кубический корень из этого же числа?
— 4,563.
— Логарифм?
— Что, сэр?
— Разве ты не слышал об этом в школе?
Юноша в смущении повернулся к нему.
— Я не особенно долго ходил в школу, сэр. Наши люди не признавали Конституцию и меня взяли в школу только после смерти отца.
— Ага. Логарифм — это степень, в которую возводится определенное число, называемое основанием, а число степени называется логарифмом. Тебе это ясно?
Либби напряженно задумался.
— В школе я не всегда успевал, сэр.
— Будьте внимательны. Если вы десять возведете во вторую степень, в квадрат, вы получите сто. Следовательно, логарифм ста при основании десять — два. Итак, чему равен логарифм девяноста двух?
Либби на мгновение задумался.
— Я не могу получить целого числа, это дробь.
— Очень хорошо.
— Тогда это приблизительно 1,978.
Роудес повернулся к капитану.
— Мне этого достаточно.
Дойль задумчиво кивнул.
— Да, этот юноша, кажется, производит арифметические расчеты чисто интуитивно. Но установим, что он может.
— Я боюсь, что для этого его придется отправить на Землю.
— Вы не отправите меня домой? — спросил Либби. — Мать будет очень недовольна.
— Нет, нет, не бойтесь. Я же не могу заплатить вам жалование за полгода. Когда вы сменитесь с вахты, я исследую вас в психометрической лаборатории. Нам хочется узнать, что вы еще можете.
В следующие часы капитан и навигатор дали уроки, на которых были рассмотрены: во-первых, теорема Пифагора, во-вторых, закон движения Ньютона и закон баллистики Кеплера, в третьих, объяснено, как без ошибки на глаз определять длину, площадь и объем. Ему объяснили теорию относительности, и он захотел кое-что добавить от себя, но когда юноша хотел заговорить, капитан Дойль поднял руку.
— Этого достаточно. Вы же загоните себя до упаду! Идите в постель, а завтра снова придете ко мне. Я забираю вас из рабочей группы.
— Так точно, сэр.
— Впрочем, как ваше полное имя?
— Эндрю Джексон Либби, сэр.
— Ну, мне кажется, ваша семья напрасно имела что-то против Конституции. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр.
После того, как он ушел, офицеры обсудили свое открытие.
— Что вы об этом скажете, капитан?
— Ну, он, конечно, гений — один из несостоявшихся гениев, которые появляются время от времени. Я засажу его за книги, потом он покажет, что может. Меня не удивит, если на некоторые вещи у него появится собственный взгляд.
— С трудом можно поверить, что зачастую получается из этих парней — а на Земле они ни к чему не пригодны.
Дойль кивнул.
— В этом и заключается их проблема. У них тоже появляется чувство, что они никому не. нужны.
С помощью камер сгорания и дюз астероид был выведен на новый курс. Через несколько недель Восемьдесят восьмой мчался по проложенной для него траектории к Солнцу.
Как только он достигнет нужной точки, двигатели выведут его на новую орбиту. Потом он получит новое имя: “З — М–3” — станция “Земля — Марс — три”.
В сотнях миллионов километров от них другие экспедиции выводили на ту же орбиту между Марсом и Землей два других астероида. Как только З — М–1, З — М–2 и З-М–3 займут свои места, ни один космический корабль, следующий с Земли на Марс и обратно, не будет слишком далеко от твердой поверхности небесного тела, от спасения.
На три недели, пока Восемьдесят восьмой мчался в свободном полете к Солнцу, капитан Дойль сократил рабочее время для своих людей. Они построили отель и превратили маленькую долину под крышей в сад. Камни были измельчены, смешаны с удобрениями и засеяны культурами анаэробных[55] бактерий. Потом высадили растения, которые уже в течение тридцати поколений культивировались в Луна-Сити и были вполне приспособлены к таким условиям. И Восемьдесят восьмой стал похож на родной дом, если не считать низкого тяготения.
Но когда они по касательной достигли предполагаемой орбиты, снова был введен строгий распорядок дня; Дойль держался на черном кофе и только изредка ему удавалось перехватить пару часов сна.
Либби поручили баллистический калькулятор, который корректировал курс — три тонны думающего металла. Ему нравились большие машины.
В последний день перед выходом на орбиту удары дюз стали чаще. Либби сидел в правом кресле у пульта компьютера и монотонно бормотал расчеты следующего включения дюз, а Дойль, нервничая, стоял около него и временами поглядывал через плечо согнувшегося навигатора. Конечно, расчеты сходились, но вдруг возникнут какие-нибудь неполадки? Еще никто и никогда не перемещал такую массу. Предположим, она улетит слишком далеко…? Бессмыслица! Исключено! Несмотря на это, он был очень рад, когда критическая точка ускорения осталась позади.
Связист коснулся его локтя.
— Сообщение с флагманского корабля, сэр.
— Прочитайте.
— Флагман — Восемьдесят восьмому. Личное сообщение капитану Дойлю. Будем поблизости и наблюдаем за маневром. Кирни.
Дойль улыбнулся. Симпатичный старик. Как только все это будет позади, он пригласит адмирала к себе на обед.
Дюзы снова заработали. Помещение задрожало. Сразу же после этого было получено сообщение наблюдателя.
— Дюза девять в норме, дюза десять в норме, — но тут Либби внезапно замолк.
— Что случилось, Либби? — спросил Дойль. — Вы заснули? Свяжитесь с Полярной станцией, мне нужен параллакс.
— Капитан… — голос юноши дрожал.
— Ну что, да говорите же!
— Капитан, прибор вышел из строя.
— Скайерс! — седая голова главного механика появилась из-за калькулятора.
— Я уже здесь, сэр. Мы получили такое же сообщение.
Он вновь исчез, но через пару минут появился снова.
— Дефект гироскопа. Ремонт займет не меньше двадцати часов, сэр.
Капитан отвернулся. Навигатор взглядом проследил за ним. Дойль снова повернулся, бросил взгляд на хронометр, потом обратился к навигатору:
— Роудес, если в ближайшие семь минут я не получу данных, нам конец. У вас есть какие-нибудь предложения?
Роудес тупо покачал головой.
Либби резко вмешался.
— Капитан…
Дойль повернулся.
— Да?
— Данные таковы — дюза тринадцать: — семь — запятая — шесть — три. Дюза двенадцать: шесть — запятая — девять — ноль. Дюза четырнадцать: шесть — восемь — девять.
Дойль поднял на него взгляд.
— Вы в этом уверены?
— Никакого сомнения, сэр.
Дойль неподвижно замер. На этот раз он уже не глядел на Роудеса, а просто уставился в пустоту. Он затянулся сигаретой, взглянул на пепел и твердо произнес:
— Передать данные. Дюзы запускать по команде.
Четырьмя часами позже Либби все еще диктовал данные включения дюз, лицо его посерело, глаза были закрыты. В какой-то момент он совсем обессилел, но когда пришел в себя, то снова начал слабым голосом диктовать числа. Время от времени капитан и навигатор сменяли друг друга, но для Либби смены не было.
Залпы дюз следовали один за другим все быстрее и быстрее, но сила их постепенно уменьшалась.
Либби внезапно поднял голову, уставился в потолок и сказал:
— Это все, капитан.
— Вызываю Полярную станцию.
Сообщения следовали, как выстрелы из пистолета.
— Параллакс постоянен. Ось Солнце — звезды постоянна.
Капитан упал в кресло.
— Ну, Роудес, мы сделали это — благодаря Либби. — Потом он увидел испуганное, встревоженное лицо юноши. — Что случилось, парень? Мы допустили ошибку?
— Капитан, вы на днях сказали, что хотели бы иметь в парке нормальную, земную силу тяжести.
— Да. И что?
— Вы дали мне книгу по проблемам искусственной гравитации, она мне помогла, и я знаю, как это сделать.
Капитан посмотрел на него так, словно впервые увидел его.
— Либби, я уже устал удивляться вам. Вы можете на некоторое время все бросить и пообедать с адмиралом?
— Капитан, это великолепно!
Репродуктор закряхтел:
— Сообщение с флагманского корабля: Восемьдесят восьмой, хорошо сделано.
Дойль усмехнулся. Репродуктор заговорил снова.
— Сообщение с флагманского корабля: Последнее сообщение недействительно. Последует коррекция.
Лицо Дойля покраснело, но потом репродуктор сказал:
— Хорошо сделано, “З — М–3”!
СТРАННИК В ПОИСКАХ СЛОНОВ
Дождь струился по стеклам автобуса, но не мешал Джону Уаттсу смотреть на поросшие лесом придорожные холмы. Дорога всегда помогала ему одолевать мучительное одиночество. Можно было закрыть глаза и представить, что Марта сидит рядом.
Они всюду ездили вместе: в медовый месяц исколесили свой торговый округ, а потом — пересекли страну. Сначала — по федеральному шоссе номер 66, где по обе стороны то и дело попадались индейские лавчонки, затем по скоростному шоссе номер 1, что в Пенсильвании; неслись сквозь тоннели, пробитые в Аппалачских горах. Он горбился за баранкой, а Марта колдовала над картой, прикидывая, сколько миль осталось до стоянки.
Помнится, одна подруга спросила Марту:
— Милая моя, что ты получаешь от этого?
Джон как наяву слышал жемчужный смех жены.
— А что мне еще нужно? Я окинула взглядом чудесную страну — это при моем-то полутораметровом росте — и всегда попадается что-нибудь новое — ярмарки, выставки и прочее.
— Но ведь все эти ярмарки так похожи одна на другую.
— Да, если считать, что фиеста в Санта-Барбара ничем не отличается от выставки мясного скота в Форт-Уэрт. Кроме того, мы с Джоном — прирожденные бродяги, главная радость для нас — задирать головы и наживать веснушки.
— Глупости, Марта! — дамочка перенесла огонь на Джона. — Разве вам не пора осесть где-нибудь и зажить спокойно?
Такие люди выводили его из себя.
— Нам нельзя оседать, — истово объяснил он. — Из-за опоссума — ему полезно путешествовать.
— Из-за опоссума? Марта, объясни, ради бога, о чем он…
Марта понимающе глянула на Джона и с убийственной серьезностью объяснила подруге:
— Разве ты не знаешь? Джонни выкармливает у себя в животе маленького опоссума.
— Отдаю ему лучшие кусочки, — он погладил свой круглый животик.
Подруга заткнулась. Он терпеть не мог всяких доброхотов, специалистов по советам “для твоей же пользы”.
Марта где-то вычитала, что иногда маленькие опоссумы остаются сиротами при живой матери — просто не помещаются в ее брюшную сумку. Они сразу же образовали Общество защиты осиротевших опоссумов, и Джон, по протекции Марты, был единодушно избран Отцом Города Опоссумов.
Жили у них и другие фантастические звери. Им с Мартой очень хотелось ребенка, но ничего не выходило и они окружили себя невидимыми животными. Был мистер Дженкинс — серый ослик, он давал толковые советы насчет мотелей. Был Шипманк — полосатый бумажный единорог; он жил в туфле. Была Странствующая Мышь, она не умела говорить, но могла неожиданно тяпнуть под коленкой.
Теперь все они пропали. Некому стало заряжать их жизненной энергией и они побледнели, исчезли. Даже Трамп, вполне реальный пес, куда-то подевался. Когда-то они встретили Трампа в пустыне, на обочине шоссе, напоили и взяли с собой. Пес заплатил за доброту неистовой преданностью и всюду ездил с ними. Но когда не стало Марты, исчез и Трамп.
“Где-то он теперь? — думал Джон Уаттс. — Может, бродит без поводка и ошейника по какой-нибудь Собачьей Звезде, где тьма тьмущая кроликов и переполненных мусорных баков? Нет, наверное, он вместе с Мартой, бежит впереди или рядом. Дай бы бог”.
Джон вздохнул и посмотрел на попутчиков. Через проход от него сидела худощавая, довольно пожилая дама.
— Вы тоже едете на фестиваль, молодой человек? — спросила она.
Он вздохнул: уже лет двадцать никто не называл его молодым человеком.
— Что? О да, конечно.
Все они ехали на фестиваль, это был специальный рейс.
— Вы любите фестивали?
— Очень.
Похоже, начинался разговор. Одинокие пожилые дамы любят беседовать с посторонними. Да и ему была нужна именно такая собеседница — веселая и пожилая. Такие женщины, одновременно похожие и на обходительную секретаршу в офисе и на гостеприимную хозяйку фермы, воплощали для него дух Америки.
— Я без ума от всех этих праздников, — сказала она. — Раньше я даже выставлялась — вышивание крестиком и айвовое желе.
— Ручаюсь, что вас не раз награждали Синими Книгами![56]
— Бывало, — согласилась она, — но для меня лучшим призом было само участие в фестивале. Меня зовут миссис Альма Халл Эванс. Мистер Эванс тоже любил праздники, вот уж был непоседа. Возьмите хотя бы торжества по случаю открытия Панамского канала… Вы-то, конечно, не помните.
Джон признал, что на этом празднике ему не довелось побывать.
— С тех пор я не видела ничего лучше, а ведь это было в 1893 году.
— Может быть, нынешний фестиваль…?
— Этот! Ха! Размеры — это еще не все.
Но для него не было ничего лучше огромной Всеамериканской выставки. Для полного счастья не хватало только Марты.
— Вы коммивояжер? — сменила тему миссис Эванс.
— Да, — чуть замявшись, ответил он.
— Я вас сразу узнаю. А что вы продаете, молодой человек?
— Слонов, — ответил он, помешкав чуть дольше.
Миссис Эванс удивленно уставилась на него. Он охотно объяснил бы, в чем дело, но сдерживала память о Марте. Она часто говорила, что они должны относиться к своему ремеслу совершенно серьезно, держаться с достоинством и не пускаться в объяснения. Слонами они занялись, когда решилистаки осесть где-нибудь и разводить редиску или кроликов. Они напоследок объезжали свой торговый округ. Марта долго молчала, а потом спросила:
— Джон, мне кажется, тебе неохота становиться на мертвый якорь.
— Ты хочешь сказать, что мы и дальше должны обрабатывать этот округ?
— Нет, с этим покончено. Но сидеть на месте — не для нас.
— Что ты предлагаешь? Кочевать, будто цыгане?
— Не совсем. Но нам нужен другой товар.
— Скобяные изделия? Обувь? Женские платья?
— Нет, это все не то. Но у нас должна быть какая-то цель, что-то вечное, чтобы нашим округом стали все Соединенные Штаты.
— Может быть, подойдут военные корабли?
— Нет, они устарели, но что-то в этом роде, — они как раз ехали мимо забора, на котором трепались остатки циркового плаката. — Есть! — вдруг воскликнула Марта. — Слоны! Мы будем продавать слонов.
— Каким образом? Довольно трудно будет возить с собой образцы.
— А зачем? Ведь и так каждый знает, как выглядит слон. Не правда ли, мистер Дженкинс?
Невидимый ослик как всегда согласился с Мартой, и решение было принято.
Марта точно знала, с чего надо начинать.
— Сначала осмотримся, изучим рынок. Прочешем Соединенные Штаты частым гребешком; посмотрим, по силам ли нам новое дело.
Десять лет подряд они изучали рынок, ездили на все фестивали, выставки, цирковые гастроли, объехали все зоопарки. Ведь там могли оказаться потенциальные клиенты. Не следовало забывать о национальных парках и прочих достопримечательностях — кто знает, может, там срочно понадобятся слоны. Марта относилась к делу очень серьезно, все сведения записывала в блокноте шагреневой обложкой.
“Асфальтовое озеро в Лабреа, близ Лос-Анджелеса — множество ископаемых слонов, населявших местность двадцать пять тысяч лет назад”.
“Филадельфия — шесть республиканских слонов,[57] принадлежат профсоюзам”.
“Брукфилдский зоопарк, Чикаго — редкие африканские слоны”.
“Галлап, штат Нью-Мексико — к востоку от города есть очень красивые каменные слоны”.
“Риверсайд, штат Калифорния — парикмахерская “Слоны”, в ней торгуют слониками-амулетами”.
“Портленд, штат Орегон — запрос в Дугласовский фонд. Цитата из “Дороги на Мандалай”.
То же — в южных штатах побережья.
NB: необходимо посетить побережье после родео в Ларами.
Десять лет кряду они наслаждались каждой милей своих странствий. Рынок еще не был изучен, когда Марты не стало. Джон мог присягнуть, что Святому Петру понадобился консультант по слонам.
Он не мог признаться посторонним, что слоны были для них лишь предлогом. Просто они любили колесить по своей стране.
Миссис Эванс не настаивала.
— Я знала одного человека, у него жила мангуста, — весело ~ сказала она. — А сам он был крысоловом… Что это делает водитель?!
Огромный автобус взвыл мотором, шарахнулся в сторону и резко остановился.
Джон Уаттс треснулся головой о спинку сиденья впереди. Оглушенный, он откинулся назад. Из нокдауна его вывело веселое, уверенное сопрано миссис Эванс:
— Ничего страшного, господа! Никто не ранен!
Джон ощупал лицо и убедился, что невредим. Он пошарил по полу, нашел свои очки. Они были сломаны. Пожав плечами, он сунул их в карман. В чемодане у него были запасные.
— Надо посмотреть, в чем дело, — сказала миссис Эванс. — Идемте со мной, молодой человек!
Джон послушно пошел следом.
Правое переднее колесо оперлось, словно пьяное, об ограждение моста, что был перекинут через каньон. Водитель стоял под дождем, ощупывая глубокую царапину на щеке.
— Дорогу перебегала собака, — объяснил он. — Я попытался ее объехать.
— Вы могли нас всех опрокинуть! — визгливо крикнула какая-то женщина.
— Скажите спасибо, что вы целы и невредимы, — посоветовала миссис Эванс. — Давайте-ка вернемся в автобус, а наш водитель позвонит и вызовет замену.
Все так и сделали, а Джон задержался, чтобы заглянуть в каньон. Склоны были почти отвесны, на дне торчали малоприятные скалы. Он вздрогнул и вернулся в автобус.
В ожидании запасного автобуса он вздремнул, а когда очнулся, увидел, что дождь кончился и светит солнце.
— Пересаживайтесь ко мне! — крикнул новый водитель. — Не теряйте времени!
Джон второпях споткнулся у выхода, и водитель поддержал его.
— Что с вами, папаша? Вам плохо?
— Нет, я в полном порядке.
— Ага… Вам нужно присесть. Джон сел рядом с миссис Эванс.
— Чудесный день, правда? — спросила она, улыбаясь.
Он кивнул. Теперь, когда непогода прошла, день и впрямь был чудесным. Высоко в теплом голубом небе клубились большие ватные облака, пахло мокрым асфальтом, землей и травой. Пока Джон наслаждался всем этим, во все небо раскинулась двойная радуга, одна — для него, а другая — для Марты. И все вокруг, казалось, стало радужным. Даже попутчики выглядели моложе, счастливее и наряднее. У него стало легко на сердце, гложущее одиночество куда-то отступило.
На фестиваль они приехали вовремя: новый водитель не только наверстал отставание, но еще и выиграл несколько минут. Над дорогой натянуто было огромное полотнище:
ВСЕАМЕРИКАНСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ И ВЫСТАВКА ИСКУССТВ
а ниже:
ЛЮДЕЙ МИРА И ДОБРОЙ ВОЛИ.
Автобус проехал под ней и со вздохом остановился. Миссис Эванс выскочила и крикнула уже от дверей:
— О, я уже опаздываю! Увидимся на центральной аллее, молодой человек! — и исчезла в толпе.
Джон Уаттс вышел последним.
— Э-э… мой чемодан… я хотел бы… — сказал он водителю. Тот уже запустил мотор.
— О багаже не беспокойтесь! — крикнул он. — Мы обо всем позаботимся.
И огромный автобус покатил прочь.
— Но… — сказал вслед Джон. — Все это хорошо, но как я обойдусь без очков?
В ответ фестиваль взорвался весельем.
“Ладно, — подумал он. — Публики не так уж много. Если захочу рассмотреть что-нибудь получше — подойду поближе”.
Вокруг разыгрывался грандиозный спектакль, небывалый и удивительный, огромнее самых больших празднеств, ярче самого яркого света, новейший из новейших, поразительнейший, великолепный, захватывающий, потрясающий воображение и невообразимый, и, кроме того, очаровательный. Каждый город прислал сюда самое лучшее. Здесь встретились чудеса Барнума[58] и наследников Тома Эдисона.[59] Со всех концов благословенной страны стекались сюда все сокровища, все творения умного и прилежного народа, все фестивали и ярмарки, все древние обычаи. Фестиваль был таким же американским, как земляничный пирог и рождественская елка, и все это лежало перед Джоном, словно на гигантском прилавке.
Джон Уаттс глубоко вздохнул и окунулся в праздник.
Он начал с выставки мясного скота из Форт-Уэрта, увидел тучного беломордого быка со спиной широкой и плоской, как письменный стол, мытого-перемытого; потом новорожденного черного ягненка на тонких ногах, слишком маленького, чтобы осознать себя, а рядом — жирную овцематку и молодых баранов со скользкими глазами, что тянулись мордами к полосатым ленточкам. Рядом, в загоне, стояли приземистые першероны.
Ипподром. Они с Мартой любили смотреть на рысаков. Он отыскал в программе лошадь с хорошей родословной, поставил на нее, выиграл и пошел дальше — он хотел увидеть все. По пути ему попались яблоки из Якимы, вишни из Бомонта, вишни из Баннинга и персики из Джорджии.
“Айова, Айова, высокий маис”, — пели где-то рядом.
Прямо перед ним оказался киоск с сахарной ватой.
Как ее любила Марта! И в Мэдисон-Сквер Гарден, и в огромном зале Империал Каунт она перво-наперво разыскивала такой киоск.
— Большую порцию, дорогая? — спросил он негромко и вдруг почувствовал, что стоит только обернуться — и увидишь, как она кивает. — Большую порцию, пожалуйста, — попросил он продавца.
Продавец — старик во фраке и накрахмаленной манишке — священнодействуя, приготовил вату.
— Конечно, большую, сэр, маленьких не держим, — старик обернул вату бумажным кульком и протянул Джону.
Тот подал полдоллара. Продавец нагнулся, повел ладонью, и монета исчезла.
— Ваша вата стоит полдоллара? — робко спросил Джон.
— О нет, сэр, — старик достал монету из рукава и вернул. — Все за счет Дома. Я вижу, вы принадлежите к Дому. В конце концов, что такое деньги?
— Спасибо, но… боюсь… что я не имею отношения к Дому.
Продавец пожал плечами.
— Если вам угодно сохранять инкогнито, кто я такой, чтобы вам мешать? Но деньги здесь ничего не стоят.
— Наверное, если вы так говорите.
— Вы же сами видели.
Кто-то потерся об ноги. Это был пес, той же породы, точнее, тех же кровей, что и Трамп. Да, он был поразительно похож на Трампа.
— Хэлло, старина! — Джон погладил пса и сглотнул комок в горле. Пес и вел себя точно как Трамп. — Ты заблудился? Пойдем-ка вместе. Есть хочешь?
Пес лизнул ему ладонь.
— Где здесь продают сосиски? — спросил он продавца сахарной ваты.
— Напротив, сэр.
Джон поблагодарил старика, свистнул псу и пересек аллею.
— Полдюжины сосисок, пожалуйста.
— Момент! Вам только с горчицей, или со всем набором?
— Лучше сырые. Мне — для собаки.
— Ясно. Момент! — и он получил сверток с полдюжиной сосисок.
— Сколько я должен?
— Подарок Дома.
— Простите…?
— У каждой собаки должен быть день рождения. Скажем — сегодня юбилей вашего пса.
— О, спасибо!
Позади взметнулся шум. Джон оглянулся. Это появились первые машины Шествия Жрецов. Пес залаял.
— Тише, старина, — Джон развернул сосиски, но тут с другой стороны аллеи кто-то свистнул.
Пес рванулся и скользнул между машинами. Джон хотел его удержать, потом метнулся было за ним, но что-то удержало его на месте. Временами в просветах процессии он видел пса — тот прыгал вокруг какой-то женщины. Он не мог рассмотреть ее без очков, к тому же сильно слепили зажженные фары, но было совершенно ясно, что пес хорошо ее знает: он прыгал вокруг нее с таким бьющим через край энтузиазмом, на который способны одни собаки.
Джон поднял руку, окликнул женщину. Она тоже махнула в ответ, но музыка и гул толпы заглушали все вокруг. Процессия все шла. Джон решил переждать, а потом разыскать пса и хозяйку.
Да, это было самое великолепное Шествие Жрецов из всех. Тут он вспомнил, что уже давно не видел таких процессий. Но здесь, видно, решили воскресить старинный обычай Канзас-Сити.
Чудесный город! Пожалуй, лучший из всех. Кроме Сиэтла. И, конечно, Нью-Орлеана.
Прекрасен был и Даллас-Сити. И Мемфис. Джон с радостью сел бы в автобус маршрута “Мемфис — Сент-Джон” или “Натчез — Мобил”.
Мобил — что за город!
Процессию замыкала толпа детей. Джон перешел на другую сторону.
Женщины не было, не было и ее собаки. Он внимательно поглядел вокруг. Да, ни женщины, ни пса.
Он пошел дальше, вбирая в себя чудеса фестиваля, но мысли его кружились вокруг пса. Как он похож на Трампа… интересно бы познакомиться с его хозяйкой. Те, кто любят беспородных собак, тоже похожи друг на друга. Может быть, он угостит ее мороженым или уговорит прогуляться по центральной аллее. Он был уверен, что Марта не стала бы возражать: ведь у него и в мыслях не было ничего дурного. Кроме того, кто же примет всерьез маленького толстого человечка?
Он снова осмотрелся. Теперь его окружал зимний праздник Святого Павла, чудом перенесенный из Йоркшира в Америку. Лет пятьдесят кряду он праздновался в январе, но и среди лета ему нашлось место рядом с выставкой скота из Пендлтона, праздником изюма из Фресно и Колониальной Неделей из Аннаполиса. Ледовое ревю уже кончалось, но свой любимый номер он все-таки застал: Старые Сердцееды плавно и грациозно скользили под мелодию “Свет осенней луны”.
Все перед ним затуманилось и вовсе не из-за того, что он был без очков.
Он оказался перед огромным щитом “ПРИБЕЖИЩЕ ОДИНОКИХ” — может, женщина с собакой там? Он немного устал и, когда перед ним появилась карусель, с удовольствием сел в мягко качающуюся гондолу, из тех, что предпочитают взрослые. Там уже сидел молодой человек, читал книгу.
— Простите, — сказал Джон. — Я вам помешал?
— Ничуть, — ответил тот, откладывая книгу. — Может быть, вы и есть тот, за кем я слежу.
— Следите?
— Да. Я, видите ли, детектив. Я люблю покой и вот теперь я нашел его.
— Правда?
— Конечно. На карусели каждый едет в свою сторону. Кроме того, это сберегает силы. Где-нибудь в Голливуде, на Таймс-сквер или Ченэл-стрит мне пришлось бы побегать, но здесь я могу сидеть и читать.
— А как вы умудряетесь и читать, и следить за кем-то?
— О, книгу я знаю наизусть, — он показал обложку, это была “Охота на Змеря”,[60] — так что глаза у меня свободны.
Джон решил подыграть молодому человеку.
— Огогон поблизости?
— Нет, иначе бы мы тихо исчезли навек. Надо будет это обдумать. Вы тоже сыщик?
— Нет, я… изучаю слонов.
— Чудесное ремесло. Только здесь слонов нет. Есть жирафы… — голос его перекрыл музыку парового органа, он встал и осмотрелся, — верблюды, две зебры, много лошадей, но слонов нет. Не пропустите Большой Парад, уж там-то слоны будут.
— О, ради этого никаких денег не жалко!
— Деньги вам не понадобятся. Это будет величайший парад всех времен, бесконечный парад, целые мили чудес, одно чуднее другого. А вы точно не тот, за кем я слежу?
— Не думаю. А не подскажете ли вы, как в этой толпе найти женщину с собакой?
— Будь она здесь, я бы ее высмотрел. Знаете, лучше всего поищете на Ченэл-стрит. Если бы я был женщиной с собакой, я бы подался именно туда. Женщины любят носить маски, так что смотрите, не обознайтесь.
Джон поднялся.
— А как попасть на Ченэл-стрит?
— Идите через центр, мимо Оперы, потом поверните направо, к Стадиону Роз. Будьте осторожны: вам придется пересечь кусочек Небраски, а там хозяйничает Ак-Сар-Бен. Там всякое бывает. Потом пройдете Калаверас-Кантри и, если одолеете лягушек, окажетесь на Ченэл-стрит.
— Еще раз спасибо!
Джон пошел к центру, высматривая женщину с собакой, но, пробираясь сквозь толпы, успевал увидеть много забавного. Он заметил собаку, но это была собака-поводырь, и это тоже было чудом: человек и пес странствовали вместе и никто из них не мог обойтись без другого.
Наконец, он добрался до Ченэл-стрит. Это был самый что ни на есть подлинный Нью-Орлеан, все были в масках, праздновался Скоромный Вторник. Джон купил маску и отправился дальше.
Казалось, поиски его безнадежны. Всю улицу запрудила толпа, все хотели посмотреть на Чудищ с Венеры. Едва можно было дышать, куда уж тут искать кого-то. Джон отступил на Бурбон-стрит, оказался во французском квартале — и увидел собаку.
На ней был клоунский костюм и острая шапочка, но это был пес, похожий на Трампа.
Джон протянул ему сосиску.
— Где она, старик?
Пес тявкнул и нырнул в толпу. Джон подался было за ним, но тут же отстал — вокруг яблоку негде было упасть. Но теперь он был уверен, что если уж нашел пса один раз, найдет и другой. Ведь именно на маскараде он познакомился с Мартой: она была прекрасной Пьереттой, он — толстым Пьеро. Они вместе смотрели на закат, а к следующему закату уже были женаты.
И сейчас он искал в толпе Пьеретту, уверенный, что хозяйка пса одета именно в этот костюм.
На этом фестивале все напоминало о Марте, словно они уже бывали здесь вместе. Как она любила путешествовать! Хвать путеводитель, хвать чемоданы и — в дорогу! Марта… Она всегда сидела рядом, а шоссе широкой лентой неслось под колеса машины. Они вместе пели “Америку прекрасную”: “Алебастровый блеск городов никогда не затмится слезами…”
Однажды… Где это было? В Блэк-Хиллс? В Озарке? В Поконосе? Все равно! Однажды она сказала:
— Ты никогда не станешь президентом, я никогда не буду первой леди, но, клянусь, мы знаем Штаты куда лучше, чем президент.
— Это чудесная страна, дорогая.
— Да” верно. Я готова всю жизнь колесить по ней — искать слонов, лишь бы вместе с тобой.
Джон тогда только погладил ее по колену, он уже знал о ее болезни.
Толпа колыхнулась и повлекла его. Он остановил одного из красных дьяволов.
— Куда все идут?
— На парад, конечно.
— На Большой Парад?
— Да, они и есть парад, — красный дьявол пошел дальше. Джон — следом.
Вдруг его схватили за рукав.
— Нашли ее? — это была миссис Эванс в легком домино, под руку с высоким пожилым Дядей Сэмом.
— Что? О, здравствуйте, миссис Эванс. Что вы имеете в виду?
— Не прикидывайтесь дурачком. Вы ее нашли?
— С чего вы взяли, что я кого-то ищу?
— Это же ясно видно. Ну, мне пора, — и она затерялась в толпе.
Большой Парад уже двинулся. Он выходил ниоткуда и был бесконечен. Прошли Патриоты из Холли, штат Колорадо, за ними — Рыцари-Храмовники в масках, следом — Пророк из Хорасана с Королевой Любви и Красоты, дальше — выходцы из пещер, что на дне Миссисипи… Ежегодный Бруклинский Парад — школьники с американскими флажками; Карнавал Роз из Пасадены, целые мили увитых цветами машин… Индейские заклинатели из Флагстаффа, посланцы двадцати двух кланов, на каждом — украшений на тысячу долларов. Следом за аборигенами ехал Буффало Билл с острой бородкой и вьющимися локонами; шляпу он держал в руке. Гавайскую делегацию возглавлял сам король Камехамеха, а его подданные, увитые гирляндами свежих цветов, плясали перед ним и кричали зрителям: “Алоха!”
Параду не было конца. Танцоры из Нью-Йорка, Дамы и Господа из Аннаполиса, Ковбои из Техаса, Маленькие Муки и Чудища — все зажгли двойные факелы и бросали в толпу гостинцы — король зулусов и его шоколадные придворные пели: “Кто не был там, кто сомневался в этом…”
Потом под мелодию “О, золотые башмачки” вся толпа надела маски, подчиняясь обычаю тех времен, когда человечество было еще молодо и первый раз встречало весну. А по аллее шел король — его мантию несли пятнадцать пажей — и его двор; следом — рыжие и белые клоуны, потом — военные оркестры, от которых на глаза навертываются слезы умиления.
Джон вспомнил сорок четвертый год, когда он впервые увидел их марш. Старики и юноши, но все равно защитники, а следом в машинах ехали те, кто не мог ходить.
И здесь то же — за оркестром ехали три автомобиля с ветеранами. Джон ждал, затаив дыхание. Машины подъехали к трибуне жюри, остановились, из них вышли и выползли, помогая друг другу, инвалиды. Прошли мимо трибун, но не сели снова в машины, а пошли вверх по Броуд-стрит.
А следом везли Голливудский Бульвар и весь он был завален новогодними подарками — ни в одном кино не увидишь такого великолепия. Тут было множество игрушек и сладостей для маленьких детей и для подростков тоже. А следом ехал личный автомобиль Санта-Клауса, совершенно необъятный, ’настоящий айсберг, чуть меньше Северного Полюса, а рядом с Санта-Клаусом ехали Джон Бэрримор и Мйкки Маус.
За ними на огромных льдинах ехали маленькие фигурки. Джон прищурился и узнал мистера Эмметта Келли, короля клоунов, в его коронной роли Резинового Уилли. Как всегда, Джон не знал, плакать ему или смеяться. Таков уж был мистер Келли.
А потом пошли слоны.
Большие, средние, маленькие, от крохотулек до могучих Джумбо[61]… Вдруг на другой стороне аллеи случилась какая-то заминка — один из слонов чего-то испугался. Причиной оказался пес. Собака увидела Джона, бросилась к нему и прыгнула на руки.
— Вот и встретились! — сказал ему Джон. — Теперь я тебя никуда не отпущу.
Пес облизал ему лицо. Клоунского наряда на нем уже не было, но колпачок все еще болтался на шее.
— Что ты здесь делаешь? — спросил его Джон. — И где твоя хозяйка?
Приближались последние слоны. Они шли по трое в ряд, впряженные в большие повозки. Звучно протрубил рог, и процессия стала.
— Почему они остановились? — спросил Джон у соседа.
— Подождите минутку. Сейчас увидите.
Из рядов процессии на огромном черном коне выехал фельдмаршал, на нем были сапоги со шпорами, белоснежные рейтузы и цилиндр, на боку висела сабля.
Конь остановился перед Джоном и тот крепче прижал пса к себе. Фельдмаршал спешился и поклонился ему. Джон оглянулся — не стоит ли кто позади. Фельдмаршал снял шелковый цилиндр.
— Вы, сэр, — человек, путешествующий ради слонов? — это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом.
— Да.
— Привет тебе, о мой король! Ваше Величество, Королева и двор ждут вас, — и он слегка повернулся, словно указывая путь.
Джон глубоко вздохнул и взял Трампа под левую руку. Фельдмаршал подвел его к запряженной слонами повозке. Пес вырвался и бросился на колени к даме, что сидела на троне. Королева погладила его, а потом подняла на Джона гордый и счастливый взор.
— Хэлло, Джонни. Добро пожаловать, дорогой!
— Марта! — всхлипнул он. Спотыкаясь, король поднялся на трон, чтобы обнять свою королеву.
Снова протрубил рог, и процессия двинулась своим бесконечным путем…
ГОД НЕВЕЗЕНИЯ
Сначала Потифар Брин не обратил внимания на девушку, что раздевалась прямо на улице.
Он сидел в аптеке, просматривал газеты, а она стояла посреди тротуара в трех метрах от него, но по другую сторону витрины. Он и взгляда не поднял, когда она начала снимать с себя последнее, перед ним был развернут свежий номер “Лос-Анджелес Таймс”, рядом лежали “Геральд Экспресс” и “Дэйли Ньюс”. Брин едва просматривал заголовки больших статей, но зато внимательно читал, например, данные о максимальной и минимальной температуре воздуха в Браунвилле, штат Техас. Он даже переписал их в свой черный блокнот, туда же он занес число пайщиков каких-то двух фирм и курсы их акций на нью-йоркской бирже. Потом настал черед мелких заметок, и в блокноте появились новые записи.
Казалось, эти выписки никак не вязались между собой: “Королева красоты всеамериканской недели овечьего сыра” готова была пойти к алтарю с любым, кто докажет, что отроду не ел мясного, и обещала родить ему двенадцать детей; небывалую активность проявляли летающие тарелки; в Южной Калифорнии молились о дожде.
Потифар Брин выписал имена и адреса трех калифорнийцев (их чудесным образом исцелил молитвой Дикки Боттомли, восьмилетний пророк общества “Бог — Это Высшая Правда”), сложил “Лос-Анджелес Тайме” и взялся за “Геральд Экспресс”. Тут он глянул поверх очков и увидел стриптизерку-любительницу.
Он поднялся, сунул очки в футляр, тщательно сложил газеты и спрятал в карман пиджака, положил на столик деньги за обед, добавил двадцать пять центов на чай, снял с вешалки плащ, перекинул его через локоть и вышел на улицу.
Тем временем на девушке не осталось ничего, кроме собственной кожи. Потифару Брину показалось даже, что кожи слишком много. Странно: прохожие почти не обращали на нее внимания, разве что мальчишка-газетчик на минуту перестал расхваливать свои несчастные случаи, подмигнул ей и скорчил рожу. Калифорнийцы вообще не склонны соваться в чужие дела; все как ни в чем не бывало шли кто куда с типичным для южан напускным равнодушием на лицах, хотя стриптиз посреди улицы не назовешь обычным явлением.
Только одна пара, явные туристы, во все глаза уставились на девушку. Мужчина был в традиционном шотландском килте, только вместо рубашки на нем красовалась блузка с рюшами. Его спутница носила строгий брючный костюм. Очевидно, они ждали автобуса, и тут появилась эта девушка со своим аттракционом.
Когда Брин приблизился, она уже повесила свой нейлоновый лифчик на спинку скамейки и наклонилась к туфлям. Через улицу к ней поспешил полицейский сержант, вспотевший и измотанный.
— Кончай, — велел он устало. — Хватит, детка, хватит. Надевай свою одежку и проваливай.
Туристка сунула в рот сигару.
— Что вы имеете против этого, сержант? — спросила она.
Полицейский повернулся к ней.
— Не вмешивайтесь! — его глаза скользнули сначала по ее одежде, потом по одежде ее спутника. — Вы оба должны сейчас же пройти со мной!
Туристка подняла брови.
— Вы хотите задержать нас, потому что мы одеты, а ее — потому что она не одета? Может быть, вы шутите? — она повернулась к девушке. Та тихо стояла и ничего не говорила, словно не понимала, что вокруг нее происходит. — Я адвокат, дорогая, — сказала туристка и достала из кармана блузки визитную карточку. — Если этот неандерталец в форме снова будет докучать вам, мне будет очень приятно позаботиться о вас.
— Ради бога, Грейс! — сказал мужчина в кильте.
— Спокойно, Норман, — отмахнулась она, — это же наша профессия, — повернувшись к полицейскому, она продолжила. — Ну, что дальше? Вызывайте же по радио патруль! А до тех пор моя клиентка ни на один ваш вопрос не ответит.
У сержанта был такой вид, словно он в любое мгновение мог заплакать, его лицо опасно покраснело. Брин незаметно прошел вперед и накинул на плечи девушки свой плащ. Девушка вздрогнула и проговорила:
— О, спасибо, — потом обернула плащ вокруг себя как тунику.
Адвокат посмотрела на Брина, потом снова повернулась к полицейскому.
— И что же теперь, сержант? Арестуете вы нас, наконец?
Он так близко придвинул свое побагровевшее лицо, что почти коснулся ее.
— Я не доставлю вам этого удовольствия! — и через некоторое время добавил: — Спасибо, мистер Брин. Вы заберете с собой эту даму вместе… э, со своим пальто?
— Я позабочусь о ней. Вы можете забыть об этом, Кавонски.
— Если она пойдет с вами, очень хорошо. Но уведите ее отсюда, мистер Брин, пожалуйста!
Адвокат предупредила ответ Брина.
— Минутку. Вы вмешиваетесь в дела моей клиентки!
— Успокойтесь! — сказал Кавонски. — Вы же слышали, что сказал мистер Брин? Дама пойдет с ним. Верно, мистер Брин?
— Да… да. Я друг. Я позабочусь о ней.
— Но от самой дамы я еще ничего не слышала, — недоверчиво сказала туристка.
— Грейс, прошу тебя! — сказал ее спутник. — Вот наш автобус!
— А я еще не слышал от дамы, что она ваша клиентка, — закончил полицейский. — Вы выглядите как… — его слова потонули в визге тормозов автобуса… и, кроме того, если вы не сядете в автобус и не покинете мой участок, тогда… тогда…!
— О! Что вы тогда сделаете?
— Грейс! Автобус отправляется!
— Минутку, Норман. Дорогая, этот человек действительно ваш друг? Он вас сопровождает?
Девушка неуверенно посмотрела на Брина, потом тихо сказала:
— Да. Я думаю, да.
— Да. Итак… — спутник адвокатши потянул ее за руку. Она сунула Брину свою визитную карточку и вскочила в автобус. Автобус отправился.
Брин спрятал карточку.
— Почему вы это сделали, мисс? — насмешливо спросил Кавонски, вытирая лицо.
Девушка казалась смущенной.
— Я не знаю.
— Вы слышали, мистер Брин? Они все говорят так, а если их арестовывают, то на следующий день появляются шесть новых. Шеф сказал… — он вздохнул. — Шеф сказал… словом, если я пойду против воли этой бабы-адвоката и арестую ее, то завтра утром окажусь там, где кончается асфальт и могу забыть о своей будущей пенсии. Так он и сказал. Вы заберете ее с собой, да?
— Но… — произнесла девушка.
— Никаких “но”, мисс! Будьте довольны, что такой настоящий джентльмен, как мистер Брин, готов помочь вам, — он подобрал одежду и сунул ей. Когда девушка брала ее, снова обнажилась изрядная порция ее кожи. Кавонски поспешно сунул остальное Брину, и тот убрал это в карман.
Она позволила Брину отвести себя к машине, забралась в нее, завернулась в плащ и застегнулась на все пуговицы. Теперь она выглядела полностью одетой.
Она взглянула на Брина — среднего роста неприметный мужчина тридцати пяти-тридцати шести лет, выглядевший еще старте. В его глазах было то мягкое, почти беззащитное выражение, свойственное человеку, который постоянно носит очки и только что снял их. Волосы на висках поседели, а на макушке поредели. Его пиджак цвета рыбьей кости, черные ботинки, белая рубашка и аккуратный галстук были характерны скорее для Восточного Побережья, чем для Калифорнии.
Потифар, в свою очередь, взглянув на ее лицо, нашел его скорее милым и здоровым, чем прекрасным и очаровательным. У нее были густые светло-каштановые волосы. Он оценил ее возраст в двадцать восемь лет плюс-минус восемнадцать месяцев.
Мягко улыбнувшись, он молча сел с ней рядом и завел мотор. После короткой поездки, он свернул на Дауни-Драйв и поехал по бульвару Сансет на восток. Вблизи Ля Синеги он снизил скорость.
— Уже лучше?
— Мне кажется… мистер Брин.
— Называйте меня Потифар. А как вас зовут? Можете не говорить, если не хотите.
— Меня? Я… я Миди Бэрстоу.
— Куда вы хотите поехать, Миди? Домой?
— Я подумаю. Я… ради всего святого, нет! Я не хочу домой, — она еще плотнее завернулась в плащ.
— Родители?
— Нет. Моя квартирная хозяйка. Она замертво свалится в шоке.
— Куда же тогда?
Она задумалась.
— Может быть, мы остановимся возле магазина одежды и я смогу переодеться в примерочной?
— Гм. Может быть. Но послушайте, Миди, мой дом в шести перекрестках отсюда и сообщается с гаражом. Вы сможете войти туда и вас никто не увидит.
Она уставилась на него.
— Потифар, вы совсем не похожи на охотника за юбками.
— А если я такой и есть? Или еще хуже? — он протяжно засвистел и заскрежетал зубами. — Видите? Но по средам я юбками не занимаюсь.
Она посмотрела на него, и на ее щеках появились ямочки.
— Ну, хорошо. Лучше я буду сражаться с вами, чем с миссис Мегит.
Они поехали дальше. Его холостяцкое жилище было одним из тех железобетонных домов, которые как ласточкины гнезда приклеились к коричневым склонам горы Санта-Моника. Гараж был внутри склона, а сам дом стоял на гребне холма. Въехав в гараж, он заглушил мотор и повел ее по короткой, шаткой внутренней лестнице в дом.
— Там, внутри, — сказал он, — вы сможете привести себя в порядок, — и, вытащив одежду, протянул девушке.
Миди покраснела и взяла ее, потом исчезла в спальне. Брин услышал, как она повернула ключ, опустился в свое кресло, достал блокнот и развернул “Геральд Экспресс”.
Он покончил с “Дейли Ньюс” и успел приобщить к своему собранию новые заметки, когда она вышла. Ее волосы были уложены, она сделала свежий макияж и разгладила свой измявшийся костюм. Пуловер не слишком плотно облегал ее фигуру и не был слишком глубоко вырезан, но зато — приятно заполнен. Она почему-то напомнила ему о роднике, о завтраке на ферме.
Забрав у нее свой плащ, он повесил его и сказал:
— Садитесь, Миди.
— Собственно, я должна идти.
— Ну, если вы должны, то конечно, хотя я надеялся еще поговорить с вами.
— Хорошо, — она неуверенно опустилась на край кровати и посмотрела на него.
Комнатка была маленькой, но педантично прибранной и чистой, как и его галстук, камин вылизан, а пол надраен. Там, где было место, вплотную друг к другу стояли переполненные книжные полки. Один из углов занимал письменный стол преклонных лет, возле него на особом столике стояла счетная машинка. Справа была дверь, ведущая на маленькую веранду над гаражом, откуда был виден раскинувшийся внизу город. Уже блестело несколько неоновых огней.
Она немного посидела.
— Вы очень милы, Потифар. Это так похоже на вас.
— Я должен воспринять это как комплимент? — и не услышав ответа, продолжил. — Хотите что-нибудь выпить?
— О, это идея! Мне кажется, у меня все дрожит. Он встал.
— Удивительно, но у меня тоже. Что же это должно значить? Она взяла скотч и воду без яйца, он сам — бурбон и стакан эля.
Наполовину осушив свой бокал, она отставила его и снова села.
— Потифар!
— Да, Миди?
— Послушайте, если вы оставили меня здесь, чтобы быть настойчивым, то, мне кажется, вам лучше было бы начать. Я не навязываюсь, но меня нервирует ожидание.
Он ничего не сказал, и выражение его лица не изменилось. Она неловко продолжила:
— Не думаю, что при подобных обстоятельствах я была бы вам неприятна. И я действительно благодарна вам. Ну, ладно, это то, что я только что не…
Он подошел к ней вплотную и остановился рядом.
— Моя дорогая, у меня нет ни малейшего намерения быть настойчивым. Вы мне ничем не обязаны. Я вмешался, потому что меня заинтересовал ваш случай.
— Мой случай? Вы врач? Психиатр?
Он покачал головой.
— Я математик, статистик.
— Я пока не понимаю.
— А это, собственно, и не нужно понимать. Но я охотно задал бы вам пару вопросов. Можно мне это сделать?
— Конечно, конечно! По крайней мере, я должна вам это, а также еще кое-что.
— Вы ничего мне не должны. Еще чего-нибудь выпить?
Она допила свой бокал, протянула его Потифару и последовала за ним на кухню. Там он налил маленький бокал и протянул ей.
— Теперь скажите мне, пожалуйста, почему вы разделись?
— Я этого не знаю, — она наморщила лоб. — Я не знаю. Я не знаю этого. Я, должно быть, внезапно сошла с ума, — расширив глаза, она добавила, — может быть, во мне ослаб какой-то винтик, а я этого не заметила?
— Вы не сумасшедшая. Не сумасшедшая, как и мы все. Скажите мне, где вы видели, чтобы это делал где-нибудь кто-нибудь другой?..
— Кто-нибудь? Я никогда этого не видела. — Где вы об этом читали?
— И не читала. Подождите — эти люди в Канаде: Дьюка… или что-то подобное.
— Духоборы, секта обнаженных, не так ли? Вы никогда не имели с ними дела?
— Нет, — она покачала головой. — Вы не поверите, но я была одной из тех девочек, которые снимают свои ночные рубашки, — она покраснела и добавила: — Я делала это всегда, если не говорила себе особенно энергично, что это глупо.
— Охотно верю. А читать о таких случаях не приходилось?
— Нет. Хотя… постойте! Мне кажется, примерно две недели назад. Женщина в театре. Я думаю, верительном зале. Но я считала, что это было сделано только затем, чтобы привлечь внимание фотографов. Вы же знаете, что девушкиздесь, в Голливуде, раздеваются для участия в шоу.
Он покачал головой.
— Это не было шоу. Третьего февраля в Большом Театре, миссис Элвин Коупли. Это рассказ полицейского.
— Откуда вы знаете?
— Извините меня, — он подошел к пульту и вызвал пресс-бюро ратуши: — Элф? Это Пот Брин. У тебя еще на руках эта история? Да, да, акт стриптиза. Сегодня есть что-нибудь новое? — он подождал. Миди показалось, что на другом конце провода кто-то выругался. — Не бери в голову, Элф. Не может же эта жара длиться зечно. Итак, девять? Хорошо… можешь добавить еще один случай. Бульвар Санта-Моника, далеко за полдень, никаких арестов, — потом добавил: — Нет, ее имени никто не записал. Дама средних лет в парике. Я случайно наблюдал это… Кто, я? А почему я должен был вмешиваться? Но это была очень, очень интересная картина.
Он положил трубку. Миди сказала:
— Парик? В такую-то жару?!
— Может, мне снова связаться с ними и назвать ваше имя?
— Нет!
— Смотрите. Теперь мы поговорим о миссис Коупли. Мне бы очень хотелось узнать, что вы при этом чувствовали и что думали, когда раздевались.
Она недоверчиво сдвинула брови.
— Минуточку, Потифар, я правильно поняла? Девять других женщин сделали то же самое, что и я?
— О, нет, девять их было сегодня. Вы… — он запнулся, — …триста девятнадцатый случай в городе Лос-Анджелесе и округе с первого января. О других частях США никаких сведений у меня нет, но предложение не сообщать о нашем случае исходило от Службы Безопасности Восточного Побережья, а это доказывает, что у них там те же проблемы.
— Вы имеете в виду, что женщины раздеваются у всех на виду по всей стране? Это просто эпидемия какая-то! — он промолчал, и она снова покраснела. — Ну, это поразительно, если даже я…
— Нет, Миди, один такой случай может шокировать, но триста — уже не шокируют. Они интересны с научной точки зрения, поэтому я бы охотно узнал, что вы чувствовали при этом. Рассказывайте дальше.
— Но… Хорошо, я попытаюсь. Я уже говорила вам, что не знаю, почему это сделала. Я и сейчас не знаю. Я…
— Вы можете это вспомнить?
— О, да! Я помню, что расстегнула застежки на своем платье, еще помню, что думала — мне надо поспешить, потому что видела автобус, остановившийся двумя перекрестками дальше. И потом: как хорошо я себя чувствовала, когда, наконец, э… — она замолчала. — Но я не знаю, почему.
— О чем вы думали перед тем, как остановились возле скамейки на остановке?
— Я не помню.
— Представьте себе улицу еще раз. Что проезжало мимо? Где были ваши руки? Не ударялись ли ваши ноги друг о друга? Был ли кто поблизости? О чем вы думали?
— Ну, кроме меня на скамейке больше никого не было. Руки были у меня на коленях. Эти типы в странной одежде стояли поблизости, но я не обращала на них внимания и вообще мало о чем думала, кроме того, что у меня болят ноги и хочется домой. А еще о том, как невыносимо жарко и душно сегодня. Потом… — она устремила взгляд вдаль. — Внезапно я осознала, что я делаю, и что мне необходимо сделать это как можно быстрее, поэтому я встала и… и! — голос ее стал резким.
— Спокойнее, — сказал Потифар. — Самое главное, что вы никогда больше этого не сделаете.
— Что? Но, мистер Брин!.. Я же никогда этого не делала!
— Конечно нет. Что было потом?
— Ну, вы накинули на меня плащ… Что было потом, вы знаете, — она взглянула ему прямо в лицо. — Скажите, Потифар, зачем вам этот плащ? Уже целую неделю не было ни капли дождя. Это самый сухой и жаркий сезон за много лет.
— Если сказать точнее, то с шестьдесят восьмого года. И несмотря на это, я беру с собой плащ. Это только мое предчувствие, но думаю, что если все же пойдет дождь, то он хлынет из всех разверстых хлябей и будет лить сорок дней и ночей.
Она подумала, что он шутит, намекая на всемирный потоп, и рассмеялась. Но он сказал:
— Вспомните, как вам в голову пришла эта идея.
Она повертела бокал в пальцах и задумалась.
— Я просто не знаю.
— Этого я и ожидал, — кивнул он.
— Почему? Может, вы думаете, что я сошла с ума?
— Нет. Я думаю, что вы действительно не могли защититься от этого, что вы не знали, почему, и что знать этого не могли.
— Откуда вы знаете? — жалобно спросила она.
— Знаю. По крайней мере, у меня есть несколько цифр. Вы никогда не интересовались статистикой, Миди?
Она покачала головой.
— Цифры меня только пугают. Разве мы не можем оставить статистику в стороне? Мне бы очень хотелось знать, почему я это сделала.
На этот раз он был совершенно серьезен.
— Я думаю, мы лемминги, Миди.
Она посмотрела на него сначала смущенно, потом испуганно.
— Вы имеете в виду этих маленьких мохнатых зверьков, которые…?
— Да. Которые через равные промежутки времени отправляются в свое смертельное путешествие и миллионами, сотнями миллионов погружаются в море. Спросите лемминга, почему он это делает. Если вы сможете удержать его от гибели на достаточно долгое время, он, надо думать, ответит вам, как студент-зубрила, который пытается узнать все ответы. Он делает это, потому что должен сделать. Мы тоже.
— Вы говорите странные вещи, Потифар.
— Весьма возможно. Идите сюда, Миди, я покажу вам факты, которые меня самого сбили с толку, — он подошел к своему столу, выдвинул ящик и достал из него пачку карточек. — Вот. Две недели назад один мужчина подал жалобу на всех членов парламента за отчуждение его жены — и судья, как ни странно, начал процесс. Или вот. Патент на устройство для поворота земного шара, чтобы можно было растопить лед на полюсах. Утверждение патента отложили, но изобретатель заплатил свыше трехсот тысяч долларов за земельный участок на Южном Полюсе, пока не вмешалось налоговое ведомство. Теперь он подал в суд, и все склоняются к тому, что он выиграет. А здесь — известный священник предлагает для студентов высших школ практические уроки по так называемым брачным обязательствам. А здесь — совсем дикие сообщения: проект закона палаты представителей штата Алабама, отменяющий закон ядерной физики. Его формулировка однозначна, — он пожал плечами. — Едва ли можно представить что-нибудь глупее этого.
— Они сошли с ума.
— Нет, Миди. Один из них может считаться сумасшедшим, но все вместе — это поток леммингов, несущийся к своей гибели. Не пытайтесь возражать — я нарисую вам кривую.
Она посмотрела на кривую.
— Вы имеете в виду, что человек, купивший участок в Антарктике, находится где-то на этой линии?
— Он вносит свою лепту. Здесь, на этой кривой, знаменосец, глотатель золотых рыбок, факир-обманщик, танцор-марафонец и человек, который своим носом закатил горошину на горный пик. А вот вы сами на новой кривой — или будете на ней, когда я вас туда занесу.
Она скривила лицо.
— Это мне не нравится.
— Мне тоже не нравится, но здесь, к сожалению, все ясно так же, как в банковских махинациях; по крайней мере, для этого года. Человечество смахнет с лица волосы, прищипнет пальцами нижнюю губу и скажет: “Уабба, уабба, уабба”.
Она вздрогнула.
— У вас есть еще что-нибудь выпить? Потом я пойду.
— У меня есть лучшая идея. За то, что вы ответили на мои вопросы, я обязан накормить вас ужином. Скажите мне, куда бы вы хотели пойти, я смешаю для вас еще один коктейль.
Она прикусила губу.
— Вы ничем мне не обязаны. Я… я чувствую, что не в состоянии идти в ресторан. Может быть, я… я снова сделаю…
— Нет, вы ничего не сделаете, — сказал он резко. — Ни одна женщина не делала этого дважды.
— Вы уверены? Но все равно, я не хочу быть среди людей, — она посмотрела на кухонную дверь. — У вас здесь есть продукты? Я могу что-нибудь сварить.
— Так, для завтрака. И фунт замороженной вырезки. Там есть еще пара хлебцев. Я иногда делаю себе гамбургер, когда не хочу никуда идти.
Она пошла на кухню.
— Пьяная или трезвая, одетая или голая, но готовить я умею. Вы это увидите.
И он это увидел: хлеб с поджаренным мясом, тертым луком и свеженарезанным укропом; салат из овощей, которые она нашла в холодильнике; прожаренный, но не горелый картофель. Они ели на маленьком балконе и запивали охлажденным пивом.
Он собрал тарелки.
— Да, Миди, вы умеете готовить.
— В следующий раз я принесу настоящий гарнир и возьму реванш за сегодняшний ужин, тогда вы сможете судить.
— Я могу судить уже сегодня. Но у меня есть замечание. Позвольте мне сказать вам в третий раз, что вы мне ничего не должны.
— Нет? Если бы вас не было рядом, я бы теперь сидела в тюрьме.
Брин покачал головой.
— У полицейских есть указание: при подобных обстоятельствах оставлять людей в покое, чтобы это не распространилось дальше. Вы же сами это видели. И вы, моя дорогая, в тот момент отнюдь не были интересны для меня. Я даже не видел вашего лица. Я…
— Потому что вы видели достаточно всего другого.
— Чтобы быть честным, я ничего не видел. Вы были всего лишь одной из деталей фона.
Она поиграла ножом, потом медленно произнесла:
— Здорово, похоже, что вы меня оскорбили. За мои двадцать пять лет, в течение которых я встретила немало более или менее преуспевающих мужчин, меня называли по-всякому, но “деталь фона”! Я должна треснуть вас по голове вашей же счетной машинкой.
— Моя дорогая леди…
— Я не леди, но и не деталь фона.
— Ну так вот, моя дорогая Миди, прежде чем вы сделаете что-нибудь непредусмотренное, я хочу вам сказать, что был, как студент-первокурсник.
На ее щеках появились ямочки.
— Вот это уже разговор, который захочется слушать девушке. А я уже испугалась, что вас изготовили на фабрике счетных машин. Вы у меня просто клад, Потти.
— Если “Потти”[62] уменьшительное от моего имени — это мне нравится, но если это намек на объем моего живота, тогда я отреагирую подчеркнуто холодно.
Она потянулась к нему и погладила его живот.
— Я бы предпочла, чтобы ваш живот был пообъемистей, Потти. Со стройным и голодным мужчиной трудно иметь дело. Если я буду готовить для вас чаще, то все поставлю на свои места.
— Это предложение?
— Это случилось поздно, слишком поздно. Вы, действительно, думаете, что весь мир окажется теперь под микроскопом?
Он сразу же стал серьезным.
— Еще хуже.
— Как это?
— Пойдемте, я покажу.
Она собрала посуду и положила в мойку на кухне. Брин говорил без остановки:
— Я статистик в одной из фирм по усовершенствованию инженеров. Я могу точно сказать ранчеро, сколько его бычков в наступающем году будут стерильными, могу сказать кинорежиссеру, какая сумма ему потребуется на натуральные съемки в случае плохой погоды. Или, может быть, как велика должна быть фирма в определенной отрасли, чтобы без страховки, самой, вынести весь деловой риск. И я бываю прав. Я всегда бываю прав.
— Я думаю, что большая фирма должна быть застрахована на все случаи жизни.
— Напротив. По-настоящему большие фирмы когда-нибудь да начинают интересоваться статистической Вселенной.
— Что вы подразумеваете?
— Теперь это неважно. Что меня особо интересует в моей профессии, так это циклы — равномерно повторяющиеся цепочки похожих событий. Циклы, Миди, это все. Они везде. Приливы и отливы. Времена года. Войны, любовь. Каждый знает, что весной фантазию мужчины легко возбудить, и девушка никогда не перестает об этом думать. Но вам известно, что кроме этого весеннего сезона существует еще один цикл, длящийся немного дольше восемнадцати лет? И что девушка у фальшивого конца кривой не имеет таких хороших шансов, как ее младшие и старшие сестры?
— Ах, может быть, я превращусь в перезрелую старую деву?
— Вам двадцать пять? — он подумал. — Да, может быть, но ваши шансы значительно больше. Кривая загибается вверх.
Не забывайте, что вы — только одна из множества статистических единиц. Кривая действительна для всей группы. Во всяком случае, пара девушек из нее выходит замуж каждый год.
— Но вы же все время говорите, что я одна из статистических единиц.
— Извините. Впрочем, замужество идет параллельно посевной площади пшеницы, причем кривая пшеницы первой достигает своего высшего пункта. Можно сказать, что посевная площадь пшеницы побуждает людей к браку.
— Но это звучит глупо.
— Конечно, глупо. Большинство законов природы поначалу формулировались в виде примет. Но тот же самый цикл показывает кульминацию в домостроении сразу же после кульминации в замужествах.
— Это имеет определенный смысл.
— Да? Много ли молодых супружеских пар, которых вы знаете, смогли позволить себе новый дом? С таким же успехом вы можете оценить и посевные площади пшеницы. Мы не знаем, почему, только знаем, что это так.
— Может быть, в этом виноваты солнечные пятна?
— Можно ли связать солнечные пятна с биржевым курсом или с лососем в реке Колумбия, или с модой на женские платья? Мы не знаем, но, несмотря на это, кривая поднимается или опускается.
— Но для этого должны быть основания.
— Должны? У фактов нет “почему”. Они существуют, но ничего не доказывают, кроме самих себя. Почему вы сегодня разделись?
Лицо ее стало сердитым.
— Это неизвестно.
— Весьма может быть, что неизвестно, но я хочу показать вам, почему это заботит меня, — он пошел в спальню и принес оттуда большой рулон миллиметровой бумаги. — Разложим это вот здесь, на полу. Тут собраны все пятидесятичетырехлетние циклы — видите здесь гражданскую войну в Америке? Видите, как точно она подходит? Восемнадцатилетние циклы, девятилетние циклы, сорокаодномесячные циклы, ритмы солнечных пятен — все это при дальнейшем рассмотрении оказывается связанным. Наводнение на Миссисипи, пушной промысел в Канаде, биржевые курсы, заключение браков, эпидемии, загрузка грузовиков, банкротства, нашествия саранчи, разводы, рост деревьев, войны, количество осадков, земной магнетизм, предлагаемые строительные патенты, убийства — что бы вы ни назвали, у меня все здесь есть.
Она уставилась на кружево волнистых линий.
— Но, Потти, что это значит?
— Это значит, что все вещи происходят в равномерных ритмах, нравится вам это или нет. Это значит: юбки должны быть короткими — все модельеры Парижа не опустят подол ни на дюйм. Это значит: если курс акций на бирже падает, все субсидии и другие меры правительства не заставят его подняться, — он указал на кривые. — Здесь вы, собственно, видите газетные сообщения о колониальных товарах. А теперь взгляните на экономику и прочитайте, как специалисты пытаются придать этому смысл. Это значит: если суждена эпидемия, она разразится обязательно, несмотря на все официальные меры предосторожности. Это значит: мы — лемминги. Она подергала себя за нижнюю губу.
— Это мне не нравится. Я хочу быть хозяйкой своей судьбы. У меня свои собственные желания, Потти. Я знаю, что они у меня есть — я это чувствую.
— Я могу себе представить, что каждый маленький нейтрон в атомной бомбе чувствует то же самое. Он может сделать “БУМ!” или оставаться в покое, как ему нравится, но это ни в малейшей степени не изменяет процесс, бомба взорвется. И к этому я пришел уже давно. Вы видите здесь что-нибудь чрезвычайное, Миди?
Она взглянула на диаграмму и попыталась охватить весь узор.
— Внизу, справа, они как-то сходятся вместе.
— Верно. Вы видите горизонтальную пунктирную линию? Там мы находимся сейчас — и это все уже достаточно плохо. А теперь вы видите эту прямую отвесную линию? Это шестью месяцами позже. Это захватит нас. Вы видите циклы — длинные, короткие, все. Каждый в отдельности или проходит через эту точку, или достигает в ней своего высшего значения.
— Это плохо?
— Три большие линии сошлись в тысяча девятьсот двадцать девятом году, и экономическая депрессия поставила нас на лезвие ножа. Тогда двадцатичетырехлетний цикл стал поддерживающим элементом. Теперь все это сходится в один огромный пучок — в пару кульминационных точек совсем не того вида, которые могли бы нам помочь. Я имею в виду, что гусеницы и грипп едва ли принесут нам много хорошего. Миди, если статистика вообще что-то значит, тогда эта бедная, старая планетка еще никогда не переживала такого возмущения с тех пор, как Ева связалась с Адамом. Я боюсь.
Она внимательно посмотрела ему в лицо.
— Потти… вы не разыгрываете меня?
— Видит небо, как бы я хотел, чтобы все это было шуткой. Нет, Миди, с цифрами спорить нельзя, халтурить нельзя. Я не знаю, как это сделать. Это — Год Невезения.
По дороге домой Миди долго молчала. Когда они приблизились к Западному Лос-Анджелесу, она спросила:
— Потти?
— Да, Миди?
— Что мы можем сделать против этого?
— Что можно сделать против урагана? Закрыть уши. А что можно сделать против атомной бомбы? Попытаться действовать быстрее, чем атомная бомба и не быть там, где она взорвется. Что можно сделать еще?
— Да, — она несколько мгновений помолчала. — Потти, вы скажете мне, когда надо будет бежать?
— Если я сам буду это знать.
Он проводил ее до двери и повернулся к выходу, когда она сказала:
— Потти.
— Да, Миди? — он посмотрел на нее.
Она взяла его голову в ладони и притянула к себе. Потом страстно поцеловала его в губы.
— Ну — это была статистическая единица?
— Н-н-нет.
— И все — тоже будет так! — сказала она с мягким нажимом. — Потти, мне кажется, я могу изменить твою кривую.
“Русские отклоняют ноту ООН.”
“Наводнение на Миссури побило рекорд 1951 года.”
“Мессия с Миссисипи против суда.”
“Конгресс нудистов захлестнул берег Бейли.”
“Британско-иранские переговоры в глубоком тупике.”
“Оружие накапливается со сверхсветовой скоростью.”
“Тайфун во второй раз мчится к Маниле.”
“Бракосочетание на дне реки Гудзон — Нью-Йорк, тринадцатое июля — в специально сконструированном костюме на двух человек. Сегодня священник Далтон обвенчал Мередит Смит, прожигательницу жизни и героиню газетных заголовков и принца Оги Шлезвига, которые до сих пор жили в Нью-Йорке и на Ривьере. Бракосочетание передавалось по телевидению специально разработанным морским аппаратом…”
В то время, как Год Невезения двигался по стране все дальше и дальше, Брин испытывал меланхолическую радость от того, что все новые данные подтверждали его выводы. Необъявленная мировая война разворачивала свои кровавые фронты в полудюжине мест по всему земному шару. Брин не обозначил ее; заголовки были достаточно ясны для каждого. Он сконцентрировался на фактах поменьше, что появлялись на внутренних страницах газет — фактах, которые для остальных ничего не значили, но все вместе ясно свидетельствовали о неуклонной тенденции.
Он отмечал биржевые курсы, количество осадков, ожидаемый урожай пшеницы, но прежде всего обращал внимание на сообщения о кислотных дождях.
Попытка замолчать серию раздеваний дала основание для закона “о непристойном обнажении”. Теперь пришло сообщение о Церкви Объединения Всех Душ в Спрингфилде: пастор провел церемонию обнажения. Вероятно, в первый раз за тысячу лет, подумал Брин, за исключением культа звезд в Голливуде. Высокочтимый господин утверждал, что церемония проводится так же, как при “танце высшей жрицы” в древнеегипетском Карнаке.
Весьма возможно, но у Брина были сведения, что “высшая жрица” работала исполнительницей стриптиза в ночном клубе. Во всяком случае, святой отец не был арестован. Две недели спустя сто девять церквей в тридцати трех штатах предлагали такие же аттракционы. Брин занес их на свою кривую.
Течение реки Колорадо стало еще медленнее, чем прежде, уровень воды сильно упал. Несмотря на это, люди в Лос-Анджелесе стали совершать медленное самоубийство, поливая лужайки, когда переполнились резервуары. Региональная комиссия по водоснабжению попыталась хоть как-то ограничить это безрассудство, но ее приказы легли под сукно столов полицейских властей пятидесяти городов, и водопроводы работали с полной нагрузкой.
Четыре Национальных Конвента партий — Южан, Преданных Республиканцев, еще одних Преданных Республиканцев и Демократов — привлекли лишь незначительное внимание, потому что все ждали конвента партии Ничего-Не-Знающих. То, что “Американский Форум”, как официально именовались Ничего-Не-Знающие, строго говоря, был даже не партией, а воспитательным и просветительным обществом, ни в какой степени не умаляло его влияния. Откуда они брали деньги? Их источники были настолько темны, что Брин вынужден был копаться в пыльных архивных документах за декабрь 1951 года. На этой неделе ему дважды звонили со службы и спрашивали, не хочет ли он прийти — один раз его шеф, другой раз — швейцар.
У него не было сил занести Ничего-Не-Знающих на кривую. Они вызывали у него дрожь в коленках. Перебрав сообщения о них, он пришел к выводу, что паблисити их снизится, как только количество членов достигнет головокружительной цифры.
Вулкан Кракатау взорвался восемнадцатого июля. Трещина Сан-Андреас, возникшая после землетрясения 1933 года, до сих пор была нестабильной — незаживающая рана, пересекающая весь Западный берег. Мон-Пеле и Этна разразились извержением, но Мауна-Лоа до сих пор был спокоен.
Летающие тарелки, казалось, ежедневно садились в каждом штате. Правда, ни одну из них не удалось рассмотреть вблизи. Или Министерство безопасности скрывало такие сообщения? Конфиденциальная информация тоже не удовлетворяла Брина. Стоимость спиртного иногда сильно повышалась. Но морской змей Венчур Бис существовал на самом деле; он его видел. Что же касается пещерных людей в Теннеси, он так и не смог установить, насколько правдивы сообщения о них.
Тридцать одна авиакатастрофа только в США за последнюю неделю июля… было ли это событием? А эпидемия неополиомиэлита, распространившаяся от Сиэтла до Нью-Йорка? Была ли она началом пандемии? Диаграмма Брина говорила — да. Но как быть со взрывом чумы? Могла ли диаграмма знать, что один из славянских биохимиков в свое время вывел весьма действенного возбудителя? Дьявольщина!
Конечно, диаграмма не исключала “свободного желания”. Каждое утро миллионы “свободно желающих” затопляли центр мегаполиса Нью-Йорк. Вечером они устремлялись обратно — все вместе образуя гладкую, предсказуемую кривую.
Спросить лемминга! Допросить лемминга! Допросить всех леммингов, живых и мертвых! Заставить их голосовать! Брин отбросил свой блокнот в сторону и позвонил Миди.
— Моя привилегированная статистическая единица тут?
— Потти! Я только что подумала о тебе.
— А, у тебя выпал свободный вечерок!
— Да, но не только поэтому. Потифар, ты уже видел Большую Пирамиду?
— Я еще не был у Ниагарского водопада. Я ищу настоящую женщину, чтобы отправиться туда.
— В ответ я тебе скажу, что, когда я накоплю свой первый миллион, я…
— Это первое предложение, которое ты сделала на этой неделе?
— Ну, тише, тише. Ты уже видел предсказание, которое обнаружили в Пирамиде?
— Что? Послушай, Миди, это находится на том же уровне, что и астрология — для детишек. Ты уже взрослая, да?
— Вроде бы. Но… я думала, что Потти интересуют странные вещи.
— Извини. Если эти сообщения достоверны, я хотел бы посмотреть.
— Должна ли я сегодня вечером что-нибудь приготовить для тебя?
— Ну, сегодня же среда, не так ли?
— Когда?
Он посмотрел на часы.
— Я заеду к тебе через одиннадцать минут, — он провел рукой по своей щетине. — Через двенадцать с половиной.
— К этому времени я буду уже готова. Миссис Мегит сказала, будто эти регулярные свидания означают, что ты хочешь на мне жениться.
— Не слушай ее. Ты только статистическая единица. Я против случайных факторов, которые не ложатся на кривую.
— Ну, хорошо. Из этого миллиона я уже накопила двести сорок семь долларов. До скорого!
Открытием Миди был обычный, хорошо отпечатанный трактат розенкрейцеров с одной, вероятно, отретушированной фотографией весьма спорной трещины в пирамиде, которая будто бы предсказывала все будущее. В предсказании розенкрейцеров было полным-полно натяжек, но все важнейшие события были запечатлены на этой линии — падение Рима, норманнское вторжение в Англию, открытие Америки, Наполеон, Мировые войны. Но самое интересное — она заканчивалась нынешним днем.
— Что ты об этом думаешь, Потти?
— Я думаю, здесь просто схалтурил каменотес. Или они сами сделали эту трещину, или завели новую жрицу, и она еще не научилась толковать, — он убрал трактат в свой письменный стол. — Спасибо тебе. Я должен подумать, куда мне это занести.
Но через мгновение он снова достал его и наклонился над ним с увеличительным стеклом.
— Здесь написано, — сообщил он, — что конец наступит в первой половине августа — а кроме того, здесь есть еще мушиное дерьмо.
— До или после полудня? Я должна знать, что мне надеть.
— Ты должна надеть туфли. Все божьи дети имеют туфли,[63] — он отложил трактат в сторону.
Она на мгновение остановилась, потом спросила:
— Потти, скажи, не пора ли бежать?
— Девочка, тебе нечего спешить. Это настоящий мертвый сезон.
— Да, но там, на твоей диаграмме…
На следующий день после обеда он привел ее в справочный отдел главной библиотеки и нашел то, что подтвердило его мнение. Нострадамус нес отчаянную чепуху; Мать Шиши Алла — еще хуже. В обоих надо было вчитываться, чтобы найти то, что нужно. Правда, кое-что у Нострадамуса он прочитал дважды:
— Восток сойдет со своего места… он пролетит по воздуху, сквозь воду и снег и своим оружием уничтожит каждого.
Что-то вроде этого в Министерстве Обороны ожидали от коммунистов. Но это могло быть также и описанием любого вторжения, которое пришло с Востока на памяти человечества. Звучало это глупо.
Когда он пришел домой, то поймал себя на том, что ищет объяснения в семейной библии. Ничего внятного в ней он не нашел, хотя там было много ссылок на точные даты. В конце концов, пролистав книгу наудачу, он напал на один стих: “Не гордись тем, что будет завтра, потому что ты не знаешь, что может принести тебе завтрашний день”. Он отложил книгу и почувствовал себя смиренным, но не ободренным.
На следующий день пошел дождь. Жестянщики выбирали “Мисс Утреннюю Звезду”, в тот же день фирма косметики для трупов избрала “Мисс Санитарку”. Им-то зачем понадобилась реклама? Ведь на их продукцию всегда был спрос. Конгресс выделил один доллар тридцать семь центов, чтобы компенсировать Томасу Джефферсону Мику убытки, которые он потерпел, будучи помощником почтальона в рождественский наплыв писем в 1936 году. Сверх того, парламент согласился с назначением пяти генерал-лейтенантов прежде, чем разойтись после пяти минут заседания. Пациенты одного из приютов на Среднем Западе разбежались кто куда. Казначей ведущего футбольного союза внес свою лепту в фонд, из которого в советское Политбюро были направлены заверения о мире и витаминные пилюли. Индекс акций упал на девятнадцать пунктов, и телетайп еще два часа отстукивал биржевую сводку. Уичито, штат Канзас, оставался затопленным в то время, как Финикс, штат Аризона, закрыл все источники питьевой воды за пределами города. А Потифар Брин обнаружил, что забыл свой плащ в квартире Миди Бэрстоу. Он позвонил хозяйке, но миссис Мегит неожиданно передала трубку самой Миди.
— Что ты делаешь в воскресенье? — спросил он.
— Кинодеятель освободил меня. Теперь ты можешь на мне жениться.
— Ты же не можешь даже поручиться за меня. Миди — будь серьезной, моя дорогая. Что случилось?
— Я и сама давно собиралась уйти из киоска. Недавно там установили автомат для продажи кукурузных хлопьев вдобавок к автомату по продаже газированной воды. Сегодня два сеанса подряд никто не вызвал меня к своему месту — это никуда не годится.
— Сейчас я буду у тебя.
— Через одиннадцать минут?
— Идет дождь. Минут через двадцать — если повезет. Понадобился почти час.
Бульвар Санта-Моника стал судоходной рекой, а бульвар Сансет выглядел, как база подводных лодок. Пытаясь проехать по боковым речкам-улицам, которые вели к дому миссис Мегит, он обнаружил, что покрышки становятся помехой, когда колесо попадает в невидимый, но открытый водосток.
— Потти! Ты похож на пьяную крысу!
— Я уже распрощался с жизнью.
Брина сразу же завернули в домашний халат покойного мистера Мегита и напоили горячим какао, а его одежду миссис Мегит забрала сушить на кухню.
— Миди, ты знаешь, я теперь, так сказать, профессионально тоже свободен.
— Что? Тебя тоже уволили?
— Не только уволили. Мы с шефом давно расходимся во мнениях насчет моих предсказаний. Мощное дуновение “Года Невезения”; из-за этого он меня выкинул, хотя это был только предлог. Ему нужен кто-то, кто может использовать программу Ничего-Не-Знающих с научной двусмысленностью. Я не хочу вступать в это общество.
Он подошел к окну.
— Дождь все усиливается.
— Но у Ничего-Не-Знающих нет никакой программы.
— Я это знаю.
— Потти, ты должен был согласиться. Это ничего не значит. Со мной то же произошло три месяца назад.
— Черт побери! Каким образом? Она пожала плечами.
— Мне платят мои доллары. Они пригласили меня на пару собраний и отправили на покой. Вследствие этого я еще три месяца сохраняла свою работу. А как насчет тебя?
— Э-э… я сожалею, что ты это сделала, и это все. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Миди, ведь там, снаружи, уже перехлестывает через бордюр.
— Тогда лучше оставайся на ночь здесь, со мной.
— Гм. Мне не нравится, что мой автомобиль на всю ночь окажется припаркованным в этой луже. Скажи мне, Миди…
— Да, Потти?
— Мы оба безработные. Не стоит ли нам уехать на север, в пустыню Мохаве? Может быть, там мы найдем сухое местечко?
— Весьма охотно. Но послушай, Потифар: это брачный договор или только предложение?
— Мне не нравится это “или-или”. Это только предложение провести отпуск вместе. Можешь взять с собой еще одного приличного человека.
— Нет.
— Тогда пакуйся.
— Сейчас. Но что я должна взять? Сегодня настал подходящий момент? Мы бежим, да?
Он посмотрел на нее, потом снова повернулся к окну.
— Не знаю, — медленно произнес он. — Этот дождь может лить без конца. Не бери с собой ничего, что тебе не понадобится, но не оставляй того, без чего ты не сможешь обойтись.
Пока Миди собиралась наверху, он забрал свои вещи у миссис Мегит.
Миди, в брюках, сошла вниз, неся две огромные сумки, а под мышкой — плюшевого медвежонка.
— Это Винни.
— Винни Пух?
— Нет, Винни Черчилль. Когда я чувствую себя не совсем хорошо, он осушает мои кровь, пот и слезы; тогда я начинаю чувствовать себя значительно лучше. Ты же сказал, что я должна взять с собой все, без чею не могу обойтись? — она озабоченно посмотрела на него.
— Верно, — он взял сумки. Миссис Мегит, кажется, удовлетворилась его объяснением, что Миди хочет посетить тетку (вымышленную) в Бейкерсфилде, прежде чем присмотреть себе новую работу. И все же он очень смутился, когда она обняла его, поцеловала и попросила позаботиться о “ее маленькой девочке”.
Бульвар Санта-Моника был перекрыт. Пока они двигались в потоке машин по Биверли-Хиллс, он включил приемник, раздались квакающие и щелкающие звуки, потом, наконец, стала слышна одна из местных станций:
— …нас Кремль, — сказал высокий, резкий голос. Итак, действительно, до захода солнца нужно покинуть город. — Вот наш нью-йоркский корреспондент, который в заключение хочет сказать лично вам, что в такое время, как это, каждый сам должен выбирать, где ему быть. А теперь сообщение о…
Брин выключил приемник и быстро взглянул на Миди.
— Не беспокойся, — сказал он. — Они говорят это уже целый год.
— Ты думаешь они блефуют?
— Не то. Я же сказал тебе: не беспокойся.
Но то, что он сам собрал с ее помощью, было похоже на отчаянную попытку взять все необходимое для выживания: все консервы в доме, все теплые вещи, спортивное ружье, из которого не стреляли больше двух лет, аптечку первой помощи и все, что было в медицинском шкафчике. Он просто бросил все мелкие вещи в картонную коробку, сунул в нее ящички и пальто и накрыл крышкой. Потом они еще раз поднялись по шаткой лестнице наверх, чтобы проверить, все ли взяли.
— Потти, а где твоя диаграмма?
— Скатана и убрана на заднее сидение. Кажется, теперь у нас есть все. Хотя, нет! Минутку! — он подошел к своему письменному столу и стал вынимать маленькие, тонкие журнальчики.
— Тут остались почти все мои подшивки “Западной астрономии” и “Сообщений о деятельности Общества Падающих Звезд”.
— Зачем они тебе?
— Зачем? Я собирал их почти целый год. Теперь у меня, может быть, будет время прочитать все это.
— Смотреть, как ты читаешь научные журналы… Не особенно приятное занятие во время отпуска.
— Тише. Ты взяла с собой Винни, а я беру эти журналы.
Она замолчала и помогла ему. Он долгим взглядом посмотрел на счетную машинку и решил, что в данное время она нужна ему, как елочная гирлянда. Он сможет обойтись и счетной линейкой. Когда машина выехала на улицу, Миди сказала:
— Потти, у тебя есть деньги?
— У меня? Есть.
— Я имею в виду не в банке, а здесь, у тебя, — она вытащила свой кошелек. — Мой банк здесь. Это немного, но нам они могут понадобиться.
Он улыбнулся и слегка похлопал по карману.
— Да, девочка! Мой банк всегда со мной — я еще в январе забрал все деньги.
— О! А я забрала все после того, как мы встретились.
— В самом деле? Ты действительно серьезно восприняла мои предсказания?
— Я всегда воспринимала тебя серьезно.
Минт-Каньон был кошмаром со скоростью пять километров в час и с обзором, ограниченным задними фонарями грузовика.
Когда они съехали на боковую улицу, чтобы выпить по чашечке кофе, подтвердилось то, что до сих пор было очевидным: выезд из каньона закрыт и движение к государственному шоссе номер шестьдесят шесть направлено по другому пути. Спустя бесконечное время они достигли ответвления на Викторвилль и поток транспорта стал меньше. Все было бы хорошо, но “дворник” с его стороны сломался и он вел машину только по указаниям Миди, которая незадолго перед Ланкастером вдруг спросила:
— Потти, у твоей машины есть обогреватель?
— Нет.
— Тогда остановимся. Я вижу свет возле дороги.
Это был мотель. Миди повела разговор сдержанно и вежливо, и сама сделала запись в гостевой книге. Они получили одну комнату. Миди со своим плюшевым мишкой отправилась в постель, лишь только поцеловав его и пожелав спокойной ночи. Снаружи повисли серые, мокрые сумерки.
Встали они далеко за полдень и решили остаться здесь еще на одну ночь, чтобы потом отправиться на север, в направлении Бейкерсфилда. Область высокого давления, вероятно, была на юге и вытесняла теплые влажные массы облаков, что нависли над Южной Калифорнией. Они хотели отправиться к этой области. Брин отремонтировал “дворники” и купил две новые покрышки, добавил к своему багажу предметы для разбивки лагеря, а для Миди купил тридцатидвухкалиберный дамский пистолет для повседневных нужд. Он чувствовал себя довольно глупо, отдавая его Миди.
— Зачем он мне?
— Ну, потому что у тебя с собой много денег.
— Тогда, мне кажется, я должна поручить тебе управляться с этой штукой.
— Но, Миди…
— Все равно. Большое спасибо, Потти.
Покончив с обедом, они начали собираться, а во второй половине дня, когда покупки были погружены в машину, началось землетрясение. Тринадцать сантиметров осадков в течение двадцати четырех часов — свыше трех миллионов тонн обрушились на западный разлом, который и так уже был нестабилен. Все вокруг потонуло в одном единственном, переворачивающем все внутри, громыхании почти на нижней границе слышимости.
Миди внезапно рухнула на землю, а Брин остался стоять, стараясь удержаться на ногах и шатаясь, как во время качки. Когда тридцать секунд спустя земля успокоилась, он помог ей встать.
— Все в порядке?
— Мои брюки промокли, — сказала Миди и добавила с досадой:
— Но, Потти, земля же в дождь никогда не трясется. Никогда!
— Она только что тряслась в дождь.
— Но…
— Она успокоилась, да? — он открыл дверцу машины, включил радио и с нетерпением стал ждать, когда оно прогреется. После этого он пробежался по всей шкале.
— Ни одного проклятого сообщения из Лос-Анджелеса! — Может быть, сотрясение повредило лампы?
— Прекрати! — он выключил кваканье и начал искать снова.
— …ваш передатчик в Риверсайде, Калифорния. Оставайтесь на приеме. В коротких сообщениях мы будем передавать сводку событий. В настоящее время размеры катастрофы еще неизвестны. Резервуар Рио-Колорадо разрушен. Как велик ущерб, как долго могут продлиться восстановительные работы, неизвестно. Как нам сообщили, резервуар Оуэнс-Валли не поврежден, но все жители Лос-Анджелеса и окрестностей должны немедленно запастись водой. Мой личный совет: выставьте все емкости для воды наружу, под дождь, он не будет продолжаться вечно. Если бы у нас было время, мы теперь передали бы “Кол Уотер”, но вместо этого процитируем всеобщие инструкции на случай катастрофы. Кавычки: Всегда кипятите воду. Оставайтесь дома и сохраняйте спокойствие. Держитесь подальше от дорог и государственных шоссе. Работайте вместе с полицией и оказывайте помощь там, где она необходима. Не звоните зря по телефону, а звоните только… Кровавое сообщение! По непроверенным данным из Лонг-Бич, стало известно, что берег в Вашингтоне и Сан-Педро оказался под водой на глубине одного метра шестидесяти сантиметров. Я повторяю, сообщение еще не подтверждено. Теперь обращение командующего, генерала из Марг-Филд: служебное — все военные обязаны немедленно сообщить…
Брин выключил радио.
— Залезай.
— Куда мы теперь поедем?
— На север.
— Мы еще не рассчитались за комнату и не должны…
— Залезай!
Он остановился в первой же деревне, достал двадцатилитровую канистру и бак от джипа, наполнил доверху бензином и поставил их в багажник, а сверху прикрыл дюжиной емкостей с моторным маслом. Потом они поехали дальше.
— Что мы теперь будем делать, Потифар?
— Я хочу отправиться на запад по дороге в долине.
— У тебя есть определенная цель?
— Я думаю, да. Мы посмотрим. Послушай сообщения по радио, а я не должен отвлекаться от дороги. Эта прорва бензина в багажнике нервирует меня.
Они проехали через селение мохаве по шоссе номер четыреста шестьдесят шесть в горы Техачапи. Прием на перевале был плох, но то, что Миди удалось поймать, подтверждало самые скверные предположения: хуже, чем землетрясение 1906 года, хуже, чем Сан-Франциско, Манагуа и Лонг-Бич вместе взятые.
Когда они поднялись в горы, погода чуть улучшилась. На небе появилось несколько звезд. Брин свернул с дороги налево и достиг шоссе номер девяносто девять южнее Гринфилда. Как он и опасался, шоссе было забито беженцами, и Брин был вынужден тянуться в общем потоке несколько километров, прежде чем смог свернуть около Гринфилда на запад, в направлении Тафта. Они остановились на западном краю деревни и поели в ночном ресторанчике для водителей грузовиков.
Они уже были готовы отправиться дальше, когда точно на юге “взошло солнце”. Розовый свет почти мгновенно взвился над горизонтом, заполнил небо и погас, а там, где он был, в небо вознеслась пурпурно-красная колонна дыма, поднимаясь все выше и выше — и расплылась грибовидным облаком.
Брин уставился на небо, потом на свои часы и резко сказал:
— Быстро в машину!
— Потти, это было… это было…
— Это было в Лос-Анджелесе. Теперь в машину!
Он долго гнал по прямой… Миди, казалось, была в шоке и не могла говорить. Когда их настиг ужасный грохот, Брин снова посмотрел на часы.
— Шесть минут и девятнадцать секунд. Приблизительно так.
— Потти… мы должны были взять с собой миссис Мегит!
— Откуда я мог знать? — сказал он сердито. — Если это застало ее, она ничего не почувствовала.
— Да, надеюсь.
— Теперь не думай больше об этом, а возьми карту и посмотри. Прижмись ко мне и будь внимательна. Я хочу обогнуть Тафт с севера, а потом отправиться дальше, к побережью.
— Да, Потифар.
— Попытайся послушать радио.
Она успокоилась и включила приемник. По радио ничего не было, ни одного передатчика в Риверсайде. На всех волнах был слышен только шорох, словно дождь, барабанящий в стекло. Когда они приблизились к Тафту, Брин на скорости стал спускаться вниз. Он велел Миди найти северный поворот на государственное шоссе, а потом свернул туда. Сразу же после поворота впереди возникла фигура и замахала руками. Брин резко нажал на тормоза. Человек подошел к машине слева и постучал в окно. Брин опустил стекло и уставился на дуло ружья.
— Выходите! — резко сказал чужак. — Мне нужна машина! — он протянул правую руку внутрь и нащупал ручку.
Миди просунула руку мимо Брина, направила свой маленький дамский пистолет прямо в лицо мужчине и спустила курок. Брин почувствовал жар, хотя самого выстрела почти не услышал. Мужчина удивленно посмотрел на нее. На верхней губе у него была маленькая чистая дырочка. Он медленно отвалился от машины.
— Поехали дальше! — сказала Миди высоким голосом. Брин снова начал дышать.
— Ты поступила правильно.
— Поехали дальше! Поехали же!
Они двинулись по государственному шоссе через национальный парк Лос-Падре, остановившись только один раз, чтобы наполнить бензобак из канистры. Потом свернули на лесную дорогу. Миди, которая обыскивала радиодиапазон, однажды поймала Сан-Франциско, но треск был слишком силен. Потом они услышали Солт-Лейк-Сити, хотя и тихо, но очень ясно…
— “…и так как наша система дальнего обнаружения не сообщила ни о каких чужих самолетах, можно предположить, что бомба, уничтожившая Канзас-Сити, была спрятана где-то в городе. Но это только одна из версий. Однако, нужно…” — они въехали в глубокую лощину и не могли больше слышать станцию.
Когда приемник снова заговорил, новый глубокий голос сказал:
— Это верховное командование. Мы передаем по замкнутой радиосети Соединенных Штатов. Слухи, что Лос-Анджелес пострадал от взрыва атомной бомбы, лишены всяких оснований. Это правда, что города Западного Побережья подверглись сильному землетрясению, но это и все. Правительственные службы и Красный Крест уже направили свои силы в потерпевшие города, чтобы развернуть спасательные работы и оказать помощь. Однако, повторяем снова: атомного нападения не было. Все граждане США должны сохранять спокойствие и оставаться в своих жилищах. Дикие слухи могут причинить стране такой же вред, как и вражеские бомбы. Держитесь подальше от дорог и государственных шоссе и ждите дальнейших…
Брин выключил радио.
— Кто-то снова решил, что правда существует только для высокопоставленных лиц, — горько произнес он. — Мы не слышали плохих сообщений.
— Потифар, — спросила Миди решительным тоном, — это все же была атомная бомба? Или нет?
— Была одна. Теперь мы даже не знаем, произошло ли это в Лос-Анджелесе или в Канзас-Сити — или же во всех больших городах страны. Все, что известно — они нам лгут.
— Может быть, я поймаю какую-нибудь другую станцию?
— Нет, черт побери! — он сосредоточился на управлении машиной: уж больно гадкой была дорога.
Когда начало светать, Миди спросила:
— Потти, ты вообще знаешь, куда мы едем, или только держишься подальше от городов?
— Да, я знаю, куда мы едем, если только не ошибаюсь. Нет, мы едем правильно. Ты видишь впереди гору с тремя жандармами наверху?
— Жандармами?
— Большими каменными колоннами. Они надежный ориентир. Через несколько мгновений появится частная дорога, которая ведет к охотничьему домику. Он принадлежит двум моим друзьям. Это, собственно, ранчо, но местность здесь ничего не стоит.
— И твои друзья согласятся на это?
Он пожал плечами.
— Если они сюда приедут, то я спрошу их. Если только они приедут. Мои друзья живут в Лос-Анджелесе, Миди.
— О! Да, ты, может быть, и прав.
“Частная дорога” и в лучшие времена годилась только для гужевых повозок, а уж теперь… Но они в конце концов перевалили возвышенность, с которой было видно почти до самого Тихого океана, и въехали в защищенную долину, где стоял домик.
— Все, девочка, вылезай. Конечная станция.
Миди вздохнула.
— Как думаешь, ты сможешь приготовить завтрак, пока я разгружаюсь? В сарае, конечно, есть дрова. Ты умеешь обращаться с дровяной печью?
— Конечно.
Двумя часами позже Брин стоял на возвышенности, курил сигарету и пристально смотрел вниз, на запад. Было ли на месте Сан-Франциско, грибовидное облако? Вероятно, это только игра воображения, подумал он, из-за огромного расстояния. Хорошо, что на юге наверняка ничего не было.
— Потти! — из хижины вышла Миди.
— Я здесь, наверху!
Она поднялась к нему, взяла его за руку и улыбнулась. Потом, взяв у него сигарету, глубоко затянулась и, выдохнув дым, сказала:
— Я знаю, что совершенно неправа, но здесь чувствую себя спокойнее, чем прежде.
— Да, я знаю.
— Ты видел консервы в кладовке? Мы сможем прожить здесь долгую и суровую зиму.
— Может быть, так и придется сделать.
— Да, я хотела бы, чтобы у нас была корова.
— А что бы ты делала здесь с коровой?
— Раньше, еще маленькой девочкой, я перед школой, каждое утро доила четырех коров. Кроме того, я могу колоть свиней.
— Я попытаюсь раздобыть одну.
— Если раздобудешь, я поселю ее в сарае, — она зевнула. — Я ужасно устала.
— Ничего страшного.
— Можно я лягу спать?
— Да… Миди!
— Что, Потти?
— Мы, возможно, на некоторое время останемся здесь. Ты же знаешь это, не так ли?
— Да, Потти.
“Официальное объявление: станции в зоне приема должны передавать это дважды! Приказ правительства номер девять — вновь введенные правила дорожного движения не выполняются! Патрулям приказано стрелять без предупреждения. Офицерам полевой жандармерии приказано за незаконное обладание бензином наказывать смертью. Постановления по чумному и лучевому карантину выполнять немедленно! Да здравствуют Соединенные Штаты! Хейли Дж. Нил, генерал-лейтенант, шеф государственной службы Безопасности. Всем станциям передать это дважды!
— Говорит Свободная Америка. Передайте это сообщение дальше! Сегодня исполняющим обязанности Верховного Судьи Роберт-сом на пост президента, согласно специальному закону, утвержден губернатор Брэдли. Президент назначил министром иностранных дел Хьюберта Хэмпфри, а министром обороны Эдварда Кеннеди. Вторым его актом было лишение звания перебежчика Нила и приказ о его аресте любым гражданином или служащим. Скоро мы передадим новые сообщения. Информацию о назначении президента переедайте дальше! Говорит станция Свободная Америка.
— Алло, СОС, СОС, СОС! Это В5 КМР в Фрипорте. Ку РР! Ку РР! Слышит ли кто меня? Кто-нибудь? Мы умираем как мухи! Что случилось? Это начинается лихорадкой и жгучей жаждой, но потом становится невозможно глотать. Нам нужна немедленная помощь! Алло, СОС75, СОС75, это В5. Конрад, Марта, Ричард. Мы вызываем Ку РР и СОС75.
— Это “Час Хозяек” с рекламой “Лебединого эликсира”, тоника, с которым можно ожидать Царства Богов. Вы слушаете радостное сообщение помазанного Викария Царства на Земле, но сначала предложение: посылайте ваши пожертвования под кодовым названием “Мессия” в Клинте, Техас. Только не почтой! Посылайте деньги с посыльными Царства или с пилигримами. А теперь хор хранительницы, славящей Глас Викария на Земле…
— Первыми признаками являются красные пятнышки подмышками. Они чешутся. Кладите заболевшего немедленно в постель и накрывайте чем-нибудь теплым. Потом основательно вымойтесь сами и наденьте гигиеническую маску; мы еще не знаем, каким образом это передается. Пожалуйста, передайте дальше!
— Больше никаких посадок на американском континенте. Советские десантники, которые устроили резню, вероятно, укрылись в горах Полоно. Стрелять без предупреждения! На сегодня все. Завтра после обеда мы снова выйдем в эфир. Это станция Свободная Америка.”
Кривая постепенно поднималась снова: для Брина в этом не было никаких сомнений. Может и не было необходимости оставаться на зиму в Сьерра-Мадре, но он считал, что лучше остаться. Брин отыскал этот домик, чтобы оставить радиоактивную полосу на западе, поэтому довольно глупо подхватить теперь одну из затухающих эпидемий или попасть на мушку нервному полисмену. Лучше провести еще пару месяцев в одиночестве.
К этому времени он переколол все дрова. “Глупо, — подумал он, глядя на мозоли, — сделать дело и не пожать его плодов.”
Брин пошел на возвышенность, чтобы дождаться там захода солнца и часок почитать. Тут стояла его машина. Он охотно включил бы радио, но пришлось подавить это желание, потому что две трети бензина уже были истрачены для зарядки аккумулятора, чтобы иметь ток для радио, а сейчас был декабрь. Для него много значило ежедневно слушать Радио Свободной Америки, а потом вертеть головой еще пару минут, чтобы посмотреть, что он кроме этого может сделать. Теперь же он мог включать его только два раза в неделю.
Уже три дня Свободная Америка не выходила в эфир; похоже, мешали солнечные пятна или магнитная буря. Слух об убийстве президента Брэдли не подтверждался, но и не опровергался.
И еще второе. Затерянная Атлантида во время периода землетрясений поднялась со дна моря. Азорские острова теперь стали, должно быть, маленьким континентом. Почти с уверенностью можно было сказать, что это было сообщение о конце мертвого сезона, но он хотел бы знать подробности.
Ощущая вину, Брин позволил своим ногам подвести его к машине. Хотя было неприлично слушать радио, если рядом не было Миди, он все-таки включил его, медленно повернул верньер и прошелся по всей шкале: ни одного писка, полная тишина. Ничего, только ужасно много щелчков и треска. Это показалось ему справедливым наказанием.
Поднявшись на возвышенность, он опустился на скамью и вздохнул. Его живот был набит дичью и блинчиками, а для полного счастья ему не хватало только табака. Краски вечерних облаков были расточительно прекрасны, а погода необычно мягкая для декабря. И то и другое, подумал он, происходит из-за вулканического пепла; может быть, сказываются и ядерные взрывы.
Удивительно, как быстро все разлетается на черепки, стоило чуть потрясти! И как все удивительно быстро восстанавливается снова, если только он правильно понял признаки. Третья Мировая Война была самой короткой войной в истории. Сорок городов были уничтожены, среди них Москва и другие русские города, так же, как и американские. А потом обе стороны внезапно оказались небоеспособными. Конечно, существенно и то, что обе стороны пускали свои межконтинентальные ракеты через ужасную арктическую область с ее жуткой погодой, и многие из них потерялись. Удивительно, что из всех транспортных самолетов с советскими десантниками вообще прорвался хоть один.
Он вытащил из кармана номер “Западной астрономии” за ноябрь. Где он остановился? Ах, да, “Некоторые замечания о стабильности звезд класса “С”, к которым относится и Солнце”, А. М. Динков-ский, институт Ленина; перевод профессора, доктора Хайнриха Лея.” Хороший человек, этот Динковский, выдающийся математик. Очень умное использование гармонической серии, строгая логика.
Он начал перелистывать журнал, но перестал, увидев чуть было не пропущенную сноску: “Эта статья была объявлена “Правдой” декадентски-реакционной сразу же после того, как появилась в Советском Союзе. Профессора Динковского с тех пор больше никто не видел. Предполагается, что он находится в одном из лагерей.”
Бедный парень. Теперь он, вероятно, уже погиб в атомных взрывах, как миллионы других русских. Брин подумал: действительно ли поймали всех русских десантников? Он сам убил нескольких. Если бы не выбил всех косуль в радиусе пятисот метров от хижины и не вернулся сразу же назад, тогда Миди пришлось бы плохо.
Он снова сел. Статья Динковского выходила из ряда вон. Конечно, гипотеза, что звезды типа “С”, к которым относится Солнце, потенциально нестабильны, не нова. Звезда типа “СО” могла взорваться и превратиться в белого карлика. Но до Динковского никто не называл условия, необходимые для такой катастрофы. Кроме того, почти не было математических средств, при помощи которых можно было бы установить нестабильность, описать ее происхождение и развитие.
Он поднял голову, чтобы глаза отдохнули от мелкого шрифта, и увидел, что солнце скрылось за одним из тонких низких облаков. Фильтрующий эффект облака был достаточно сильным и позволял смотреть прямо на Солнце незащищенными глазами. Вероятно, это вулканическая пыль в воздухе действовала, как закопченое стекло. Он посмотрел еще раз. Или у него перед глазами плыли черные пятна, или там, на Солнце, действительно было гигантское пятно. Он слышал, что их иногда можно видеть невооруженным глазом, хотя сам никогда не видел. Он пожалел, что здесь нет телескопа.
Брин заморгал. Да, оно было все еще здесь, вверху, справа. Невероятно огромное пятно. Теперь понятно, почему радио только трещало и щелкало.
Он снова вернулся к статье, чтобы успеть дочитать до темноты. Сначала он был полон чисто интеллектуальной радости от великолепной математической логики этого человека. Три процента нестабильности в постоянных Солнца, и оно превратится в сверхновую… Да, это было общеизвестно, но Динковский пошел дальше. При помощи новых математических методов, которые он назвал “большим охватом”, он обрисовал периоды в истории звезды, в которые это происходило. Он определил это как вторичный, третичный и четвертичный охват и указал время наибольшей вероятности. Великолепно! Динковский даже назвал данные внешней границы первичного, как это можно было ожидать от хорошего статистика. Когда же Брин вник в текст еще раз и просмотрел уравнения, его мнение о гениальности автора стало еще выше. Динковский говорил не о какой-нибудь звезде класса “СО”. В последней части он подразумевал само старое и доброе Солнце, личное Солнце Брина, этого парня там, наверху, с огромной веснушкой на лице!
Это была чертовски огромная веснушка! Это была дыра, в которую могла нырнуть такая гигантская планета, как Юпитер, даже не задев за ее края. Теперь он ясно видел это.
Каждый знает о времени, “когда звезды станут старыми и солнце остынет”. Но это всего лишь безличное представление, как например, собственная смерть, о неизбежности которой знает каждый и которая, вроде бы, маячит в неизмеримой дали. Брин начал задумываться над этим очень серьезно. Сколько времени пройдет с того мгновения, когда были замечены первые признаки нестабильности, до того, когда всесокрушающая огненная волна поглотит Землю? Без счетной машинки рассчитать подробности было нельзя, однако, в уравнениях, что были у него в руках, заключались великие выводы. Может быть, полчаса? Полчаса до великого взрыва, который разнесет Землю.
Он впал в тихую меланхолию. Никогда больше? Никогда снова? Колорадо прохладным утром… Бостонская почтовая улица с осенним дымом от дровяных печей в воздухе… Область Бакс в начале весны… Мокрые запахи рыбного базара в Фултоне… Этого никогда уже больше не будет. Завтрак в кафе “Утренний зов”. На холмах в Нью-Джерси не будет больше никакой дикой земляники, горячей и сладкой, как губы любимой. Никаких больше сумерек на Южном Озере с холодным бархатом легкой воздушной дымки и лязгом этой старой калоши — как там ее называли? — “Пароход Мэри Брэвстер”. Никакой больше Луны, даже Земля исчезнет. Звезды… на них некому будет смотреть.
Он снова посмотрел на цифры Динковского, и ему вдруг захотелось отыскать Миди. Он встал.
Она вышла ему навстречу.
— Хэлло, Потти! Очень опасно снова приходить сюда! Я уже готова отсюда смыться!
— Я могу тебе помочь.
— Занимайся своим делом, — она прикрыла глаза ладонью. — Какой закат! Наверное, снова проснулись вулканы.
— Садись… посмотрим.
Она села рядом и взяла его за руку.
— Ты видишь солнечное пятно? Его можно увидеть невооруженным глазом.
— Это солнечное пятно? — она уставилась вверх. — Оно выглядит так, словно кто-то откусил кусок Солнца.
Брин снова моргнул.
— Будь я проклят, если оно не становится больше!
Миди вздрогнула.
— Мне холодно. Обними меня.
Он прижал ее к себе одной рукой, а другой сжал ее руку. Это было великолепно.
Будет ли это благом для человеческой расы? Обезьяны, подумал он. Обезьяны с каплей поэзии в крови, которые устроили хаос на второразрядной планете возле третьеразрядного солнца.
Она прижалась к нему.
— Согрей меня.
— Скоро будет тепло. Я хочу сказать… что согрею тебя.
— Милый Потти, — она посмотрела на него. — Потти — это так смешно вместе с заходом солнца.
— Нет, любимая — вместе с Солнцем.
— Я боюсь.
— Я здесь, любимая.
Он посмотрел вниз, на журнал, тот был все еще открыт. Ему не надо было доказывать себе, что Динковский прав на двести процентов. Вместо этого он порывисто сжал руку Миди и с неожиданно нахлынувшей печалью понял — это конец.