(Письмо четвёртое к несравненной Матильде)
Дорогая Матильда! За окном моей комнаты всё ещё буйствует весна, но пройдёт ещё совсем немного времени и наступит лето со всеми его прелестями и недостатками. Люблю я эту пору года и жду с нетерпением, как ждал её и встретил однажды человек, рассказ которого заставил меня задуматься о роли случая в нашей жизни.
Вы никогда не думали о том, что любая случайность, происходящая с нами в настоящем, предопределена огромным количеством событий, произошедших в прошлом, и не только в нашем? Такая случайность может быть незначительной и практически никак не отразиться на судьбе человека, а может стать и знаковым событием, испытанием, после которого жизнь меняется совершенным образом, как изменилась она для парня, попавшего неожиданно для себя в тиски обстоятельств.
Послушайте эту историю, возможно, она покажется Вам интересной.
Боль – это адекватная реакция организма на физическое или психическое воздействие. Апофеоз боли соответствует состоянию, когда физическое воздействие приводит к необратимому психическому нарушению и в итоге сливается с ним.
Очередная попытка уснуть ни к чему не привела. Боль в стопе левой ноги становится всё более ощутимой. Впрочем, экспериментальным путём я установил, что если эту самую стопу положить на колено правой ноги и ритмично её поглаживать, то боль как-бы слегка рассасывается и, в принципе, её можно было терпеть. Я поднимаюсь с кровати. Мои соседи, счастливые люди, спят глубоким сном: кто сам по себе, кто под действием лёгких транквилизаторов. Часы показывают начало второго ночи. В хирургическом отделении, куда меня занесла судьба, тихо. Лишь случайные негромкие звуки в трубах отопления изредка нарушают больничный покой.
Курить мне категорически запрещено, но в глубине нижнего ящика убогой тумбочки, стоящей возле кровати, таится недокуренная сигарета. Слабый запах табака, неразличимый для некурящего человека, доносится до моего обоняния весь день, усиливая и без того мерзкое состояние души и тела. Я осторожно извлекаю окурок из его укрытия и с наслаждением, закрыв глаза, вдыхаю полной грудью запах дешёвой сигареты. Мне понятно, что этим я ещё более усиливаю спазм артерий в моих конечностях, но ничего не могу поделать с собой. Всё-таки слаб человек, раб собственных привычек, хотя, с другой стороны, именно слабости делают нас теми, кто мы есть на самом деле – живыми людьми.
В предбаннике туалетной комнаты, которая носит громкое название манипуляционной по той причине, что здесь иногда ставят клизмы предоперационным больным, кроме меня находятся ещё два человека – Андрей Морковкин, его все зовут только по фамилии, и Павлович, человек без имени, без фамилии и, судя по диагнозу, без будущего. Все мы здесь в середине ночи находимся по одной причине: нас терзает боль. У каждого для этого существует своя причина.
Маленький ершистый Морковкин попал в больницу из небольшого села, расположенного неподалёку от Березников – второй, северной, столицы Пермского края. Он недели две назад закончил строительство нового дома и решил обмыть это событие с двумя братьями постарше. Братья выпили всё, что могло гореть, и им, как обычно, показалось, что этого мало, но часы уже пробили двенадцать, а в столь позднее время только чудо могло спасти их алчущие души. И в этот момент Морковкин вспомнил, что видел, как жена прятала в комод, временно стоящий на просторной кухне, чекушку спирта.
Восхищённый своей памятью и способностью решать, казалось бы, нерешаемые проблемы, он метнулся на кухню и вернулся с маленькой бутылочкой в руках. Нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что на ней отсутствует этикетка, хозяин дома вылил в стакан ровно треть её содержимого, резко выдохнул в сторону воздух и одним глотком влил предполагаемый спирт внутрь себя. Ощущение было такое, словно он глотнул жидкий огонь, что, впрочем, было недалеко от истины. В маленькой бутылочке жена хранила серную кислоту для чистки ванны. Скорая увезла Морковкина, который до этого наивно полагал, что самая сильная это зубная боль, в районную больницу, где доктора, покачивая головами, не стали обещать ему ничего хорошего.
Беда, как известно, не приходит одна. Через сутки после этого происшествия по неизвестной причине загорелся его новый дом. Выложенный из сухих лиственничных брёвен, он сгорел за считанные часы. Жена Морковкина выпрыгнула со второго этажа и, слава Богу, попала в сугроб, сильно ударившись при этом головой, подтвердив тем самым его уверенность в том, у женщин это и есть самое слабое место. С сотрясением мозга её увезли в местную больницу. Дети по причине каникул ночевали у тёщи, что, собственно, и спасло их юные жизни.
У Морковкина определили полную непроходимость пищевода и готовили к операции. С таким диагнозом он ничего не ел, не пил, жил только за счёт того, что попадало в его организм из капельницы, и постепенно худел. При его росте и субтильном телосложении в настоящий момент он весил чуть больше сорока килограммов, и все его мысли были сосредоточены исключительно на черве, который непрестанно грыз его изнутри двадцать четыре часа в сутки. Единственной радостью, связывающей его с окружающим жестоким миром, была сигарета, которую он не выпускал из рук, сидя на корточках в прокуренном предбаннике манипуляционной комнаты.
Павлович в свои сорок с небольшим лет был директором крупной автобазы. По местным меркам считался весьма обеспеченным человеком и завидным женихом, поскольку никогда не был женат, чем, кстати, очень гордился. Брюнет с ярко-голубыми глазами, под два метра ростом и при весе в сто двадцать килограммов, выглядел он прекрасно. Но с полгода назад Павлович неожиданно для себя почувствовал, что каждое посещение туалета становится для него всё большей проблемой. Будучи человеком с обострённым чувством собственного достоинства, он долго терпел этот дискомфорт, пока боль не стала невыносимой. Тогда, багровея и привычно срываясь на мат, он обратился к врачам.
Его обследовали и довольно быстро диагностировали рак прямой кишки в довольно запущенном состоянии. Это была катастрофа. Боль, выпущенная на свободу, порой превращала его в животное. Павлович жил на смеси промедола и анальгина, постепенно увеличивая её дозу, всё больше худея и мрачнея. Поток женщин самых разнообразных комплекций, окраски и темперамента, напоминавший вначале его больничной эпопеи бурную реку, постепенно иссяк, и теперь напоминал лишь вялый ручеёк в летнюю сушь. Сигареты и невесёлые мысли стали его привычными и верными спутниками.
Я – третий, самый молодой человек в этой специфической компании. Летом мне исполнилось двадцать восемь лет, что практически совпало с окончанием первого года аспирантуры. Прозаический объект моих исследований находится в глубине местных калийных рудников и никакого интереса для среднестатистического человека не представляет. Наука продвигалась успешно, август я провёл на море и смотрелся с учётом возраста прекрасно, то есть со стороны как-бы всё выглядело вполне пристойно. Возникали, правда, некоторые неприятные ощущения в области икры левой ноги при ходьбе, но кто обращает на это внимание в таком возрасте.
К осени это неудобство переросло в онемение стопы и некое подобие боли, усиливающейся ночью и мешающей полноценно жить днём. Тогда я решил обратиться к медикам. Толку от этого обращения было немного, диагноз так и не был поставлен, и, в конце концов, ведущая меня врач – полная неопрятная женщина с рыбьими глазами – прямо сказала, чтоб я перестал изображать из себя бесконечно больного человека и ехал бы в свою командировку. Я так и поступил, убедившись впоследствии на собственном примере, что в нашей жизни гнев далеко не самый лучший советчик.
Через месяц на Урале, вдали от дома, я попал в больницу с неутешительным диагнозом – облитерирующий эндартериит. Попал случайно, просто моего соседа по гостиничному номеру немного достала моя бессонница. У него в городе оказалась знакомая, которая с удовольствием откликалась на имя Валя и работала врачом-терапевтом, а её подруга – Капитолина Павловна – по стечению обстоятельств была известным в этих местах хирургом.
При росте сто семьдесят девять сантиметров Валентина имела весёлый нрав, килограммов восемьдесят роскошного тела, румянец во всю щеку и ни капли жира под белоснежной кожей. В случае необходимости, она, не задумываясь, остановила бы на скаку коня и запросто вошла бы в горящую избу. Обладая какой-то просто невообразимой энергией, она взяла надо мной шефство, а Капитолина Павловна стала, соответственно, моим лечащим врачом.
Здесь следует заметить, что в отличие от своей лёгкой подруги, это была довольно жёсткая женщина лет пятидесяти с кайенским перцем в характере и обликом неприступной дамы из общества. Её не осмеливались задевать ни по какому поводу, это касалось и пациентов, и заведующего отделением хирургии, и даже главврача. Она никогда не была замужем, обладала недюжинным умом чисто мужского склада и полным отсутствием чувства юмора, что служило основой для многочисленных анекдотов по этому поводу.
Вот эти две женщины – молодая и постарше – не только существенно скрасили мою жизнь в те нерадостные дни больничной эпопеи, но и в значительной мере определили дальнейшую судьбу.
Я жестом прошу прикурить, и Морковкин также молча протягивает мне свою сигарету. С наслаждением вдохнув первую за сегодняшний день порцию табачного дыма, я подхожу к Павловичу, который стоит у окна. Сидеть в силу особенностей своей болезни он не может, только стоять или лежать. Мы молча курим и смотрим на заснеженный слабо освещённый больничный двор.
За оконным стеклом глубокая ночь, мороз градусов под тридцать, всё укрыто толстым слоем снега, который непрестанно идёт вот уже вторую неделю подряд. Возле мусорного ящика, стоящего под фонарём, пустынно. Днём же здесь идёт нешуточная борьба за пищевые ресурсы между двумя местными бичами и тройкой беспризорных собак. Обычно эта борьба оканчивается победой животных, которых внутривидовой отбор и местный суровый климат превратили в совершенный аппарат для выживания. Огромные, с густым мехом и мощными клыками, они представляют серьёзную угрозу любому, кто осмеливается стать на их пути к пище. Сейчас они где-то спят, может даже в обнимку с теми же бичами, с которыми делят свою территорию.