Слово «бич» расшифровывается в этих местах как «бывший интеллигентный человек». Это в каком-то смысле эквивалент нынешнего определения «бомж». Опыт показывает, что при определённом стечении обстоятельств зыбкий налёт цивилизации удивительно быстро слетает с человека. Стоит только ему попасть в соответствующие условия, и он с облегчением скатывается к подножью эволюционной лестницы. Туда, где не нужно напрягаться, удерживаясь в соответствии с принятыми нормами жизни в положенной тебе ячейке того социального слоя, который обеспечивает определённый уровень комфорта, туда, где всё просто и естественно, где главную роль играют мышцы, зубы и примитивные инстинкты.
Мы молчим, погружённые в свои мысли, лаская каждый свою боль. Завтра вторник, операционный день. Будут, наконец-то оперировать Морковкина. Павлович, как обычно, остаётся на скамье запасных. Меня тоже ожидает первая в моей жизни операция, как ни странно, на позвоночнике. Называется она симпатэктомия. В ходе её у меня будут удалять какие-то нервные отростки – ганглии. Теоретически это должно уменьшить спазм моих артерий и улучшить приток крови к ногам. Теоретически, а там жизнь, как говорится, покажет. После тех манипуляций, что вот уже третью неделю проделывает со мной Капитолина Павловна, казалось бы кровь должна циркулировать во мне как горячая вода в хорошей системе отопления, однако этого не происходит. Через пять дней Новый год, и я уже точно знаю, что встречу его здесь, в хирургии. Мы будем вдвоём: я и моя боль, которая с каждым днём становится всё сильнее и сильнее. Интересно, она имеет свой предел или нет? А если имеет, то какой? И что-то мне не хочется думать о том, что ожидает меня там, у этого предела.
Сигарета докурена, мне нужно попытаться лечь и уснуть. Я оставляю так и не проронивших ни слова товарищей по несчастью и иду в палату. Там я устраиваюсь на кровати в положении полусидя и вскоре, как ни странно, засыпаю. В эту ночь под утро мне впервые приснился сон, который потом мне виделся всё чаще и чаще по мере того, как ухудшалось моё состояние.
Я плыл в тёплом голубом море к едва заметной у горизонта линии берега. Плыть становилось всё тяжелее, но ощущение бездны подо мной, населённой жуткими существами, о которых рассказывали книги, придавало сил. В какой-то миг я почувствовал, как мои ноги коснулись кого-то огромного и упругого. Бешено забилось сердце, разгоняя адреналин по уставшему телу. Я нырнул, раскрыл глаза и в зеленоватой тьме увидел поднимающийся ко мне из глубины светлый силуэт акулы. Она схватила меня за ногу и рывком по инерции подняла на поверхность. Я закричал от нестерпимой боли и проснулся.
Было раннее утро. Испещрённый наколками сосед справа сидел на кровати и испуганно смотрел на меня:
– Ты чё, братан? Приснилось что-то страшное?
Я не мог говорить, пытаясь привести в порядок дыхание. Наконец, отдышавшись, проговорил:
– Ничего, всё нормально, просто дурной сон.
– Бывает, ты сплюнь и перекрестись. Моя бабка говорила, что помогает.
Я последовал совету умудрённого жизнью человека и пошёл готовиться к предстоящей операции.
Она не принесла ожидаемого эффекта. На несколько дней температура левой ноги действительно поднялась на пять-шесть градусов, но потом снова упала до прежней отметки. На мизинце левой ноги появилось маленькое тёмное пятнышко. Капитолина Павловна, мрачнея, объяснила, что это начало некроза. Накануне Нового года консилиум врачей посовещавшись, решил, что мне сразу после праздников нужно ехать в Москву, в институт военно-полевой хирургии, где в клинике известного профессора Графова, по слухам, успешно занимались моей проблематикой.
В новогоднюю ночь незадолго до полуночи я получил свою первую дозу наркотика, ибо только он мог снять на время всё нарастающую боль. Потом я принимал всё большие его дозы в течение долгих пяти месяцев, но никогда уже мне не пришлось испытать тех незабываемых ощущений, какие посетили меня тогда, в морозную ночь под Новый год. Через минуту после инъекции ушла боль, и меня окутал серебристый туман. Ставшее невесомым тело парило в нём, ощущая удивительное тепло и покой. Сознание как-бы бодрствовало, с любопытством наблюдая за мной со стороны. Никогда мне не было так хорошо и беззаботно. К утру состояние эйфории постепенно ушло, серебристый туман рассеялся, взамен вернулись реалии жизни, а вместе с ними боль и жутковатое ощущение безрадостных перспектив.
Уезжал я прямо из больницы. Морковкин благополучно перенёс операцию, в процессе которой ему, по сути, в качестве эксперимента из лоскутков сшили маленький желудочек, уповая на то, что со временем он растянется до приемлемых размеров, и категорически запретили пить. К моменту моего отъезда суетливый пациент уже съедал в один присест две столовые ложки пюре и, как он мне признался в глубоком секрете от окружающих, даже рискнул выпить чайную ложку водки. Против ожидания, организм принял дозу без сопротивления, чем подал надежду совсем было потерявшему смысл жизни человеку. При нём теперь постоянно находилась пришедшая в себя после падения жена. Она оказалась раза в полтора больше Морковкина, но слушалась его беспрекословно, как это принято было в окрестных деревнях. Мы пожали друг другу руки, сказали приличествующие случаю слова и расстались навсегда. Павловича к этому времени отправили домой медленно умирать.
На вокзале меня провожали Валя и Капитолина Павловна. Валя, увидев медленно подходящий поезд, даже всплакнула, а Капитолина Павловна продолжала давать напутствия:
– Смотри, – строго глядя мне в глаза, говорила она, – ни в коем случае не соглашайся на стандартную ампутацию, если до этого дойдёт дело. Помни, что сейчас боль это твой союзник: чем дольше ты будешь её терпеть, тем большее число коллатералей разовьётся у тебя в голени. Тогда у тебя появится шанс обойтись ампутацией голени, а это, можешь мне поверить, совсем не то, что ампутация на уровне бедра, как это предусматривает обычная в таких случаях методика. У тебя, конечно, будут определённые ограничения, но не критические, и ты сумеешь построить свою дальнейшую жизнь. Не скрою, ближайшие месяцы тебе не позавидуешь, но я заметила, что ты хорошо держишь удары, и я верю – выдержишь и этот. Шприц и ампулы с промедолом и анальгином я положила тебе в пакет с лекарствами. Ну, всё, пиши, как там всё у тебя сложится. Дай-ка я тебя поцелую на прощанье.
Суровая женщина ткнулась губами мне в щеку, Валя прижалась к другой, я обнял их поочерёдно и, прихрамывая, вошёл в вагон, который должен был унести меня вначале в Пермь, а затем в Москву. Две женские фигуры на пустом перроне долго ещё махали мне вслед, а затем исчезли в дымке медленно падающего снега. Вагон был полупустым, я устроился на нижней полке и принялся баюкать свою ногу. Раздражённая избыточной ходьбой, боль давала себя знать яростно и непреклонно.
Москва встретила привычной суетой и лёгким морозом. На вокзале меня ждала сестра, которая к этому времени получила письмо с просьбой узнать кратчайший путь к институту, где должна была начаться вторая часть моей больничной эпопеи. Она взглянула на меня с тревогой, поскольку я к этому времени потерял уже килограммов шесть своего совсем не избыточного веса. Я заметил её взгляд и успокоил, сказав, что всё идёт по плану, хотя плана, как такового, конечно же не было, да и быть не могло. Просто имела место негативная совокупность событий. Её начало было положено, скорее всего, очень давно, где-то там, в моём прошлом, а может, кто знает, даже в прошлом моих родителей; событий, последствия которых только теперь, словно стая осмелевших псов, собрались вместе и готовы были рвать меня на части.
Профессор Графов осмотрел ногу, покачал головой, но, припомнив звонки с Урала, всё же принял меня в число своих пациентов. Со мной в палате, которая по странному стечению обстоятельств имеет номер тринадцать, находятся ещё двое: Коля Уфимцев и Саша Хохлов. Оба мои сверстники, оба, как на подбор, симпатичные парни с большими возможностями и с не меньшими проблемами.
Коля – подающий надежды журналист, известная в Москве личность. Несколько лет назад у него вдруг стало резко подниматься давление. Обследование показало, что это следствие аномально увеличенных надпочечников. Операция в этом случае была единственным выходом. С тех пор Коля перенёс три таких хирургических вмешательства и сейчас ожидал четвёртое. После него тонкий шрам будет полностью опоясывать его талию, вернув мужскому телу изначальную симметрию. Какая участь ожидает талантливого журналиста дальше, не брался прогнозировать никто.
Саша в свои молодые годы руководил военным комплексом по разработке какой-то секретной техники, где под его началом работали тысяч пять человек. С диагнозом облитерирующий эндартериит молодого руководителя положили в одну из клиник столицы Венгрии. Оттуда самолётом он был доставлен сюда, в Москву, о чём искренне сожалел. В отличие от меня, у него в большей степени была поражена правая нога, что уравнивало наши шансы в отношении невесёлых перспектив.
Из нас троих Коля страдал всего лишь от головной боли, которую снимал обычный пенталгин, а вот мы с Хохловым оба находились на начальной стадии гангрены, которая медленно, словно тварь ползучая, развивалась по сухому типу. Я рассказал ему о предостережении Капитолины Павловны, и мы решили бороться до последнего, убирая боль наркотиками только на ночь, когда терпеть её было просто невозможно. Перед сном симпатичные сестрички, напропалую кокетничая, с сожалением готовили нам двадцати кубиковые коктейли, и мы проваливались в наркотический дурман: я – в свой сон, где безуспешно пытался уйти от акульей пасти, а он – в хитросплетения инженерной и хозяйственной жизни внутри военно-промышленного комплекса. Вот так государственные тайны и становятся достоянием широких кругов общественности.
Учреждение, куда я попал, было особенным хотя бы потому, что его курировал сам министр здравоохранения. По этой причине здесь не было недостатка в аппаратуре и медикаментах. В его стенах хорошие специалисты делали сложные операции на сердце, сосудах, почках и иных деталях человеческого организма. Но здесь же и шагу нельзя было сделать, не испросив предварительно разрешения у венценосного куратора, которому к этому времени уже перевалило далеко за семьдесят. Впрочем, это не меш