Сбилось дыхание. Полыхнул жар. Тело лихорадило, тело сражалось с болезнью. С войной. Глубже, еще глубже… Локализация. Вот сосуд, по нему ползет эритроцит — машина. Водителя за рулем он не чувствовал, словно того и не было. Потянулся вперед, обгоняя шустрый эритроцит, скользнул за изгиб артерии — и уперся в распухший, как насосавшаяся пиявка, тромб.
Объезд! Срочно найти объезд!
Он в панике заметался. Превратился в амебу, выпустил десятки ложноножек. Каждая из них начала жить своей отдельной жизнью. Есть! Нащупал! Тонкая жилка отходила вправо от основного сосуда. Проселок? Куда ведет? Ага, на юг. Потом на юго-запад, через село. Здесь можно снова выбраться на трассу-артерию, оставив тромб позади.
Он не знал, как сумел вслепую набрать номер. Чудом, не иначе.
— Степаныч! Впереди жопа!
Ответа не расслышал.
— Жопа, говорю! Знаю, и всё. Будет съезд вправо — сворачивай туда. Проедешь капилляром…
Идиот, отдалось в ушах. Пьяный, что ли?
Звук пропал.
— Проселком езжай! Через село, на развилке налево. Вернешься на трассу. Степаныч, родной, делай, что говорю…
Душно. Жарко.
Кто это? Аня? Что-то спрашивает.
— Я на связи. Веду груз. Все потом.
Аня качнулась назад. Закусила губу, тихо прикрыла дверь.
Что было дальше, он не помнил: обморок. Пришел в себя от ожога: багровый сполох тревоги. Разрыв сосуда? Мышечного волокна? Сухожилия?!
Мост.
Разрушенный мост.
Связаться со Степанычем удалось с третьего раза. Пальцы не слушались, промахивались. Да и где они, эти пальцы? Есть ли?
Степаныча он слышал. Он не слышал себя.
— Ты что, с дрона следишь? Через спутник?!
Через спутник, беззвучно орал он, срывая горло. У меня ЦРУ на второй линии! Крик позволял оставаться в сознании.
В трубке сопели. Бранились.
Пробились голоса.
— Гнат, поднажмите. Время на исходе.
Это он говорит? Это правда он?
— Что за спешка? Все ОК, доедем, доставим.
Ага, волонтеры. Перекинули груз к себе. Довез Степаныч, не подвел. Теперь груз пойдет дальше, до передовой.
— Кокоша, прибавь газу.
— Слушаюсь, командир!
Пропало чувство времени. Он не понимал, сколько прошло, пролетело секунд, минут. Сейчас он плохо отличал секунду от минуты. Купаясь в безвременье, позволил себе надежду: порядок, успеваем…
И тут разверзся ад.
— Быстрее! Сейчас будет обстрел!
Кто кричит? Он? Кому?!
Плоть, густо пронизанная жилами, мерцала опасной рябью. Так мерцает гладь пруда под первыми каплями дождя. Где-то там по ухабистой дороге несся темно-зеленый «Ниссан». Лесополосу проредили снаряды: не сегодня, раньше. Зеленели поля с уродливыми оспинами воронок. За ручьем виднелись руины села.
Он был дорогой, лесополосой, «Ниссаном». Был полем и воронками, и разоренным селом. Был сплетением вен; кровью, несущейся по ним. Жар наддал, разросся, превратился в адское пламя. Огонь объял его с головы до пят, до костей, до души. Он закричал, поперхнулся, задохнулся криком…
Прилетело.
Позади «Ниссана» взлетели обломки асфальта. Воздух наполнился дымом и пылью. Ему показалось, что взорвался он сам. Горло драл кашель.
— Быстрее! Гони!
— Вправо!
Кашель, не кашель — он орал что есть мочи. Вряд ли в трубку, но сейчас это не имело значения. Телефон был у Гната, только услышал и Кокоша. Резко вывернул руль, машину занесло. На том месте, где она была, вырос дымный куст, разбросал убийственные шипы-осколки. Вылетело заднее стекло, корпус «Ниссана» испещрили пробоины. Но машина была на ходу, а ребята — живы.
— Прямо! Гони!
Из горла рвался горячечный хрип. Дракон выдыхал пламя. Он был драконом; был пламенем. Малый круг ошейником сомкнулся на горле: давил, душил, убивал. Держал в воздухе, над происходящим: так петля держит повешенного.
— Тормози!
Ахнуло впереди, в нескольких метрах. Обломки асфальта забарабанили по крыше. Треснуло лобовое стекло.
— Давай!
Взрывы остались позади. «Ниссан» свернул на проселок, покатился, вздымая тучи песка из-под колес. Нырнул под кроны сосен.
— Надо притормозить, — бросил Гнат. — Ребята на нервах, стрелять начнут…
Вперед, одними губами шептал он. Вперед, пожалуйста.
Не тормозите, не надо.
— Дальше нельзя.
Еще чуть-чуть. Прошу…
«Ниссан» выкатился из-под деревьев, остановился на опушке. Впереди виднелся лабиринт окопов, траншей и ходов сообщения. Минометная позиция укрылась за невысоким холмом, накаты блиндажей прятались под утрамбованной землей. Что-то кричал офицер в пыльном камуфляже, махал рукой: уезжайте, тут опасно! «Ниссан» не трогался с места. К машине спешили двое солдат, тоже размахивая руками и крича.
В первом он признал Тошку.
— Сдурели?!
— Жить надоело?
— Валите на хрен!
— Сейчас обстрел начнется!
— А мы под него уже попали…
— То пристрелочный был. Сейчас скорректируют и влупят по-взрослому!
— Мы вам броники привезли. Это ты Тошка? Анатолий?
— Ну!
— От твоего дяди! Четыре штуки. Один тебе.
— Супер!
— Ну вы даете! Камикадзе…
— Спасибо, парни!
— Дяде Коле привет, вам респект и уважуха! Давайте, по-быстрому.
Гнат с Кокошей выбрались из машины, общими усилиями распахнули заднюю дверцу — обстрел не пошел «Ниссану» на пользу. Тошка сунулся внутрь, уцепил броник…
…сначала хотел снять офицера. Тот как почувствовал — нырнул в окоп, пропал из виду. Волонтеры? На них он не желал размениваться. А вот парочка совсем еще зеленых укропчиков — другое дело. Можно положить обоих, если быстро, чтоб не успели засечь. Затаиться, переждать, по-тихому сменить позицию. Лучше бы, конечно, офицера, но на безрыбье, как говорится…
Первым сниму бородатого, решил он. Как назло, тот сунулся в машину. Не в задницу же ему стрелять? Ничего, сейчас выберется. Ну, давай, давай, чего копаешься? Да, вот так. Hasta la vista, baby.
Снайпер нажал на спуск.
Тошка поднял перед собой дядин подарок, чтобы получше рассмотреть. Легкий-то какой! Неужели и правда шестой класс? Резкий толчок бросил его на открытую дверцу «Ниссана». Бронежилет едва не вырвало из рук. Тошка потерял равновесие, грохнулся наземь.
— Снайпер! — заорал кто-то.
Валёк с волонтерами попáдали в траву. Тошка тоже вжался в землю, прикрылся бронежилетом.
«Подарок! — стучало в висках. — Подарок…»
Паника и ненависть — родные сестры. Обе вынуждают суетиться, дёргаться, совершать ошибки. Обе лишают разума, толкают на глупости.
Да, я живой человек. Паникую, боюсь, случается, ненавижу. И давлю это в себе по мере возможностей, когда надо что-то делать. К сожалению, получается не всегда.
Ну, я стараюсь.
Открылась дверь подъезда.
Санитары на носилках вынесли человека, небрежно прикрытого простыней: ветхой, застиранной. Рядом с носилками шла хрупкая молодая женщина. Плакала, зажимала рот ладонью. Небритый врач зевал, часто-часто моргал красными от бессонницы глазами.
Женятся на девчонках, думал он. Потом бац, инсульт.
Перед тем, как носилки начали грузить в «скорую», больной попытался сесть и не смог. Тело не слушалось, он чуть не сверзился на землю. Тогда он попытался заговорить и тоже не смог. Левый глаз наполовину закрылся, между веками тускло блестела полоска белка. Угол рта опустился вниз, лицо исказила болезненная гримаса.
— Что? — спросил врач. — Вы хотите что-то сказать?
И услышал:
— Малый…
— Малый? Это ваша фамилия?
— К-х… к’у-у…
— Круг? Какой круг?
— Малый круг… маленький…
Больной пытался совладать с непослушным ртом. Боролся с ним насмерть, как с врагом. Губы дрогнули, дернулись. Улыбается, с профессиональным равнодушием понял врач.
Это он так улыбается.
Июнь 2022 г.
Идущие за мной
Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнём.
1Степан
Когда-нибудь. Когда эти твари закончатся. В последнее время он сомневался, что доживет до этого безнадежного «когда-нибудь».
Степан подрéзал дёрн, отложил в сторону жесткий травяной «коврик». Земля сыпалась с корней. Он налег на заступ, вывернул пласт жирного чернозема, в котором отчаянно извивался дождевой червяк. Хорошая земля. Родючая. Здесь бы рожь посеять или картошку посадить. Однажды Рубежный луг станет просто лугом…
Ну да. Однажды. Когда-нибудь.
Он прищурился, критически оглядел вырытую ямку. Зрение шалило: то ничего, то слепой, как крот. Вроде порядок. Он всякий раз сомневался — и всякий раз ямка оказывалась точнехонько по размеру. Крякнув, поднял мешок с огненным зельем, уложил в ямку. В спине хрустнуло, словно на сухую ветку наступили. Мешок был городской, с алхимической фактории: мутновато-прозрачный, как бычий пузырь. Сквозь него просматривалось содержимое — комковатая бурая грязь. Зелье Степан готовил сам, добавляя в порошок Белого Волка печную сажу, земляное масло и древесную муку. Перемешивал, растирал: долго, тщательно. Когда Степан жил в городе, он и сам был неплохим алхимиком.
Те времена припоминались с трудом. Чужая жизнь.
Присев над котомкой, которую заранее пристроил меж оголившихся корней старого вяза, Степан с превеликой осторожностью извлек наружу обрезок высушенного пустотелого стебля борщевика — шершавую трубку длиной в ладонь. Трубка была плотно набита иным зельем — куда более чувствительным, что требовало бережного обращения.
Из гремучей трубки торчал тёрочный штырь-насторожник.
Засапожным ножом Степан пробил мешок и воткнул трубку в прореху — насторожником вверх, с наклоном в сторону Гиблых Болот. Логово огнеплюйных черепах и клопов-смердунов от Подсолнечного мира — мира людей — отделяла Мглистая Стена. Серое туманное лезвие в незапамятные времена полоснуло по земле с запада на восток и отсекло северную оконечность Рубежного луга. Потом через Буреломный лес, мелкую речку Вертлявку — и дальше, дальше: поля, луга, дубовые рощи, меловые холмы у Верхнекаменки…