ве, а тело, думаю, в земле. Я верю, что на небесах она у престола Всевышнего, и Его свет изливается на нее, радуя, а она следит за нашими делами...
Все это я пересказал Оскару. Хотя глаза мои говорили мне ясно, что передо мной мой младший брат, я все же не мог поверить им и скорее подумал бы, что повредился в уме. Однако уши мои также говорили, что я слышу голос, принадлежащий моему брату Оскару. Хотя, должен признать, голос его несколько изменился, приобретя более низкие и грубые нотки.
Итак, все то же я повторил Оскару. Ужасное рычание вырвалось из его груди, повергнув меня в ужас и заставив вспомнить тот трепет, что я испытывал в юности. Узнав только, что Изабель отправилась на исповедь к Инквизитору, мой брат стремительно удалился, так и не ответив ни на один из моих вопросов.
Ах, Томас, скажи, возможно ли такое или мой разум все же покинул мое усталое немощное тело, так и не узнавшее ни огня любви, ни пьянящей радости победы? Жду с нетерпением твоего ответа, ибо твое мнение, как и прежде, весьма важно для меня.
Остаюсь твой как и прежде,
любящий и преданный друг
Освальд, герцог Градесте...»
«Милая, дражайшая Изабель!
Молю тебя — подожди! Не обращайся к Великому Инквизитору и выслушай то, что я хочу сказать тебе. То, что произошло — не печать Дьявола и не проклятье, но благословение Божье и дар Его, коим должно воспользоваться во славу Его. Только подумай, сколь много могла бы ты сделать для слабых и обиженных, для тех, кому душа твоя всегда была открыта. Поверь мне, я уже живу так, и жизнь эта, совсем иная, многому научила меня. Она дарована нам свыше, и она прекрасна!
О, милая, любимая моя Изабель, дождись хотя бы моего приезда, дай обнять и поговорить с тобой. Уверен, перо и бумага не могут передать всего того, что может живой разговор двух людей, тем более столь близких, как мы с тобой! Если только ты любишь меня, если только осталась в тебе хоть капля той привязанности, что связывала нас все эти годы — дождись меня. Я спешу, как могу, обгоняя любые кареты и останавливаясь только затем, чтобы написать тебе письмо, и снова двигаюсь в путь. Быть может, я буду у тебя даже раньше, чем ты прочтёшь эти строки.
Милая, милая Изабель, послушай меня, умоляю тебя! И если только мои доводы покажутся тебе неубедительными, а предстоящая жизнь — неправедной, я сам провожу тебя к Инквизитору, как бы горько не было мне на сердце.
Вечно любящий тебя брат
Оскар»
Глава 16
Вот уже две недели как со мной занимался Оскар. Точнее, должен был заниматься — большую часть времени он проводил на сменах, которые теперь, кажется, стали и вовсе круглосуточными. За это время у меня было от силы пять тренировок. Все, правда, оказалось проще, чем можно было ожидать — в присутствии Оскара найти точку гармонии и остановить трансформацию было совсем несложно, — но все равно мне нужно было практиковаться, а дома я этим заниматься не могла. К тому же, максимум через месяц меня ждало распределение.
Если раньше я не замечала дней, видя только дом, зал и кресло машины, то теперь дни тянулись бесконечно. В город, пришла незваная оттепель, выражающаяся в грязи под ногами и проливных дождях. Я часами сидела на широком подоконнике окна и просто смотрела на простирающийся внизу, почему-то намного выше четвертого этажа, Невский. Вечно запруженный и спешащий, сейчас он стал каким-то отстраненным и неприветливым, будто и не был моей любимой улицей. Все от меня отвернулись...
Сама не понимая как, я осталась совсем одна. Лисички теперь постоянно пропадали на работе — той, к которой меня все еще не подпускали! — вместе с Оскаром. Шеф, наверное, тоже был занят. Во всяком случае, мне как-то неудобно было просто приехать в НИИД и проверить, что он делает и не угостит ли чашечкой кофе, как всегда. Я даже стала скучать по Жанне — теперь, когда нам было нечего делить, я взглянула на нее по-другому.
Я долго сидела в темноте у окна и смотрела, как сумерки поглощают город. Метр за метром. Все вокруг стало серым, фонари начали раскаляться, осыпая все вокруг еще бледным оранжевым светом. В воздухе висела влага, собираясь пролиться на город поздним осенним дождем. Город казался каким-то призрачным, двойственным — и дневным, и ночным, будто один проступал через другой. Это было красиво и жутко одновременно.
Завернувшись в темно-зеленый плед, я прижалась лбом к стеклу и старалась не думать, что в сумке у меня все еще лежит пачка сигарет. Еще несколько минут я сопротивлялась, а потом плюнула — ну кто узнает?
Легко спрыгнув с подоконника, я прошла в дальнюю часть квартиры, туда, где лежали небольшой кучкой мои старые вещи. Единственное доказательство, что моя прежняя жизнь и правда была, и что когда-то я была простым неуклюжим человеком. Только теперь, научившись двигаться почти бесшумно, я поняла, насколько громоздки и неповоротливы люди, сколько шума они создают и сколько лишних движений делают. Странно было чувствовать себя другой — странно и здорово.
Я присела на подоконник у второго окна и с удовольствием прикурила. В стекло забили первые тяжелые капли, и я резко ощутила тепло своего дома: ноги утопают в ковре, незаметные батареи греют воздух... Может быть, не так все и плохо?
К запиликавшему мобильнику я бросилась со всех ног и раньше обязательно упала бы. Теперь же я просто аккуратно кувырнулась через голову, и схватила трубку. Номер скрыт — ну конечно, у нас только один такой таинственный.
— Привет, — радостно поздоровался Шеф, — наш оскароносный опять на всех четырех, так что выдавать новую порцию теории придется мне. Хватай вещи, дуй сюда, машину я уже прислал.
Я едва успевала осознать все обилие информации.
— Ага, еду. А что за машина, как опознать?
Шеф легко засмеялся.
— Черный «Майбах».
— Мне это ничего не говорит, — я пожала плечами, — какая у него эмблема?
— Боже-боже, дикие оборотни, не знает, как Майбах выглядит! — засмеялся Шеф, — две буквы «М» в треугольнике, навевает мысли об Америке 20-ых.
— Ну да, как сейчас помню Америку 20-ых! — пробурчала я.
Навернув по квартире пару панических кругов, я все же смогла найти приличную одежду — основную часть моих запасов составляли вещи для тренировок, то есть спортивные брюки, майки и прочие футболки. Стоит ли говорить, что они надоели мне до смерти, так что я была ужасно рада одеться во что-то поприличнее.
В холле меня уже почти поймал пухлый Ипполит, но я пролетела мимо него, кажется, прожигая дорожку в ковре, и бросила ключи. «Отлично выглядите!.. » — донеслось мне в спину. Хотелось бы верить, но не могу: одежда снова становилась велика и висела мешком.
Очаровательный швейцар на входе, привыкший видеть меня сонной и усталой, сейчас едва успел распахнуть дверь. Выскочив наружу, я в замешательстве оглядела тротуар перед дверью — черных машин было множество, и каждая из них могла оказаться этим самым «Майбахом». К счастью, в этот момент рядом с одной из машин, стоящей несколько правее остальных, материализовался человек в черном и распахнул дверь.
На беглый взгляд, которым я успела его окинуть, он не казался очередным Затылком. Хоть глаза его и скрывали очки, это были не опостылевшие мне уже «капли», а что-то узкое, поблескивающее хромом, явно дизайнерское и дорогое, подобранное специально для него. Да и вездесущей пружинки связи не виднелось у правого уха.
— Мадемуазель, — он учтиво улыбнулся мне в зеркало заднего вида, — едем?
— Да-да, поехали, — поспешно кивнула я. Если вдуматься, я даже не могла точно сказать, почему так спешила и волновалась. Просто что-то внутри меня горело, не давая сидеть спокойно, и гнало вперед. Сердце колотилось, и совсем недавно мне бы стало плохо от волнения, но теперь я умела брать себя в руки. Хотя бы физически.
Машина рванула с места, и плавность движений шофера только усиливала контраст с нашей скоростью. Это было совсем не похоже на езду с лисичками на их Феррари. Их машины, даром что красные, будто бы кричали во все горло «Посмотрите на нас! Мы дорогие и шикарные!». Майбах излучал спокойствие и самодостаточность, хоть и выглядел совершенно обычно — я бы не отличила его от десятка похожих. Так по-настоящему богатый человек в обычной жизни никогда не одевается броско, но нет-нет, да и блеснет бриллиант в платиновой запонке.
Молчание мешало мне преодолеть волнение, и я, цокая зубом о ноготь, решила завязать разговор.
— Как вас зовут?
— О, простите, — он передвинул рычаг коробки передач и плавно повернул руль, обгоняя какой-то зазевавшийся мерседес, — я не представился. Я Дэвид, мэм.
— Ой, — я поморщилась, — ради Бога, оставьте это «мэм»! Мы же не в Англии!
— Я там родился, — улыбнулся Дэвид, успевая следить за дорогой и посматривать на меня в зеркало, — для меня это привычка. Но, как вам будет угодно!
— А говорите совершенно чисто! — удивилась я, подаваясь вперед и совершенно неподобающим образом повисая на спинке переднего сиденья.
— Я много лет провел в России, — снова улыбнулся Дэвид, — меня привез сюда сэр Алекзандер.
Я на мгновение нахмурилась, пытаясь понять, о ком он говорит, но потом сообразила, что это очередное имя Шефа.
— Хорошая машина, — похвалила я, и мне показалось, что Дэвид снисходительно фыркнул, — я едва успеваю различать пейзаж за окном.
— Лучшая своего класса, — Дэвид кивнул, вновь переводя машину на другую полосу, — и одна из лучших в коллекции сэра Алекзандера.
Я приподняла брови:
— Коллекции?
— Ну да, он собирает машины. Поверьте, отказаться от прекрасного автомобиля просто невозможно! Но как сравнить Салин С7 и Порш Каррера?! Между ними невозможно выбрать — и невозможно отказаться!
Названия мне ничего не говорили, но я на всякий случай кивнула.