— И что это у нас тут происходит?
Я вздрогнула. Я так удачно избегала его эти дни, придумав кучу язвительных и остроумных выпадов — и вот сейчас Виктор застал меня одну, обиженную, брошенную и почти плачущую.
Собрав волю в кулак и сжав пальцами край брючины, я повернулась к вампиру. Он стоял в полутьме коридора, прислонившись к стеклу и изящно изогнувшись. Черные брюки, черный свитер с закрытым горлом — кажется, это его личная униформа. По белому лицу растеклась недобрая, хищная улыбка, глаза глухо поблескивали в темноте.
— А что, здесь запрещено находиться? — попыталась съязвить я, одновременно нашаривая пачку сигарет по карманам. Несчастья преследовали меня даже здесь — она осталась в кабинете Шефереля.
— Здесь запрещено курить, — улыбнулся вампир, — но если вы на грани слез, то наверное можно.
Он протянул мне пачку и зажигалку. Крепкие Diablo. Вот уж воистину...
Я благодарно кивнула и затянулась, почти закашлявшись. Кажется, вампир был не такой уж сволочью. Неужели, я обманулась на его счет?
Мы помолчали. Он неприкрыто разглядывал меня, я смотрела в сторону. Думать, что я могу вызвать у него какой-то интерес, помимо обеденного было глупо, но я все равно начала краснеть.
— Обидели? — спросил он с усмешкой, но в голосе проскользнула нотка сочувствия.
Я пожала плечами, не поднимая головы.
— Я просто дура.
Он тихо засмеялся:
— Самокритика обычно не входит в число женских добродетелей, поздравляю, — и встал рядом, оперевшись о металлический поручень, идущий вдоль края этажа.
Я чуть улыбнулась — настроение начало исправляться. Я искала кого-то, с кем можно было бы разделить свою обиду, но он, кажется, сам нашел меня...
— Приятно видеть, что кто-то относится к себе трезво, без иллюзий, — продолжил вампир, глядя вниз, — а то каждый почему-то считает себя чем-то особенным. Каждый — никто, лишь молекулы серой массы. Вот, например тот же этот ваш ген оборотничества, — последние слова он будто выплюнул. — Он делает человека другим, особенным? Ничуть не бывало. Все как были, так и остались никем — просто жизнь стала немного сложнее. Он не приносит индивидуальности. Ее приносит время и опыт, возраст. Которого у большинства, — он обернулся ко мне, и я разница между его улыбкой и холодностью его глаз на мгновение ослепила меня, — нет.
Я моргнула раз, потом другой. Нет, он вовсе не собирался мне посочувствовать. Лишь поиздеваться. Добавить к тому, что уже заметил. Он просто играет со мной.
Я сжала кулаки до того, что в ладони впились короткие ногти — какая ирония, то я не могла заплакать, а сейчас чувствовала, что злые слезы вот-вот хлынут. Нет, только не при нем, только не сейчас!
— Ну-ну, не надо плакать! — Виктор ухмыльнулся, изящно разгибаясь во весь свой немалый рост. — Жизнь оказалась не так сладка, как думалось, да малышка?
Я ненавидела в этот момент не столько его, сколько себя — за то, что не смогла сдержаться. Я все-таки заплакала, сминая в пальцах затухшую сигарету, и глупым, прерывистым голосом, крикнула:
— Спасибо, я никак не могла заплакать, а от этого очень больно горлу. Вы мне очень помогли!
И выбежала мимо него.
Он что-то еще тихо сказал мне вслед, но оборачиваться и переспрашивать, нарываясь на новую гадость, просто не было сил.
Я выскочила на улицу в чем была, легкий свитер и тонкие джинсы — жизнь в казенном мерседесе меня избаловала. Лепил крупный мокрый снег, и я совершенно не представляла, куда мне деться. Возвращаться наверх за одеждой — немыслимо. Вызвать машину, и ждать ее внутри — немногим лучше, вдруг наткнусь на кого-нибудь? Я пошарила по карманам — кое-как наскреблось около пятисот рублей.
Обняв себя за плечи и стараясь не дрожать, я тщетно вглядывалась в лица спешащих в этот поздний час людей. Это только в кино бывает, что заплаканную издерганную героиню вдруг встречает мудрый старичок или приветливая старушка, невзначай роняющая судьбоносную фразу. В жизни никто даже не покосится на зареванную полураздетую девушку, шарящую встревоженными глазами по улице.
Увидев впереди светлый джип, я автоматически подняла руку.
— До Большевиков довезете?
— Привет, — улыбнулся мне лысоватый водитель, — что на этот раз?
Я смущенно улыбнулась. Судьба все же существует: он вез меня от Института домой, когда я вот примерно так же глупо поссорилась с Оскаром.
— Ладно, — он махнул рукой, — садись, потом расскажешь.
Запрыгнув в теплый салон, я вытащила из кармана телефон и на секунду замерла. Закрыла глаза и набрала знакомый номер.
— Чирик? Что-то случилось?
Мама-мама. Твоя знаменитая интуиция.
— Можно я приеду?
— Конечно! — в ее голосе слышалось настоящее волнение. — С тобой все нормально?
— Почти, — я через силу улыбнулась и прерывисто вздохнула, — на работе неприятности...
— Понятно, — голос у нее был теплый и будто успокоившийся. Наверное, матери всегда считают, что главное здоровье, а все остальное ерунда, — приезжай, разберемся. Кофе ставить?
— А то! — я чуть не расплакалась от облегчения, от этих привычных фраз, которые, казалось, уже стерлись из памяти.
— Когда тебя ждать?
— Вообще-то я уже еду, — смущенно покосившись на водителя, призналась я.
Я облегченно откинулась на сиденье. Некоторое время мы ехали молча, вглядываясь в свет огней сквозь запорошенное снегом стекло. Я даже почти забыла о том, куда и почему еду, когда водитель, покосившись на меня, решил завести разговор:
— Вы бы хоть погоду выбирали поприятнее, когда ссориться с молодым человеком. А то тот раз дождь, этот — снег, — и он тихо засмеялся.
Я улыбнулась. Повисло молчание, но он все продолжал коситься на меня, и это начинало раздражать.
— Простите, что задаю нескромный вопрос, — он замялся, — вы что, операцию сделали за это время?
— Какую операцию?! — я аж подскочила на кресле, вытаращившись на него во все глаза.
Он чуть покраснел, смущенно кашлянув.
— Простите, дурацкий вопрос, — он резко повернул руль, и машину чуть повело на скользкой дороге, — просто вы очень изменились, я вас едва узнал. Только по глазам.
— Я? Изменилась? — я невольно тронула себя пальцами за лицо. Вроде бы, все было как всегда.
— Ладно, забудьте, — он махнул рукой, смущенно улыбаясь, — я наверное, чушь несу...
Я пару минут удивленно смотрела на него, потом помотала головой и уставилась в окно. Седина в бороду, бес в ребро.
Приехали мы довольно быстро. По пути он несколько раз пытался завязать разговор, подтрунивая над моей привычкой ругаться по ночам и садиться в незнакомые машины, но разговор не клеился, и я не могла дождаться, когда мы уже окажемся на месте.
— Кстати, на этот раз у меня все-таки есть деньги, — попыталась пошутить я, вытаскивая из карманов три сотенные бумажки, но он только замахал на меня руками.
— Такую девушку отвезти — одно удовольствие, — он снова покраснел, — сколько времени-то прошло?
— Полгода, — я торопливо отстегивала ремень безопасности, надеясь как можно скорее смыться из этой машины. Обстановка перестала мне нравиться.
— Ну что, до встречи через полгода, — он улыбнулся. И когда я уже захлопнула дверь, прыгнув в ледяную жижу у поребрика, добавил, — и все-таки вы изменились.
Родной двор быстро напомнил о моем прошлом приключении. Даже стало забавно — теперь я смогла бы справиться с ними и сама, без чужой помощи. Ежась от холода, я быстро пошла наискосок, поглядывая по сторонам — мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь попытался на меня напасть — обида на Шефа бурлила во мне, да и новые умения хотелось проверить не на груше в зале, а на живом человеке, но двор был пуст. Стихший в бетонной коробке ветер едва шевелил ветки наших чахлых деревцев и какие-то извечный мусорные пакеты.
Странное это ощущение, возвращаться в дом, который уже не твой. Вроде бы все как раньше: и выщерблена на двери лифта, и «Дима-лох» на стене — все такое же, каким я видела это несколько лет подряд. И все же неуловимо другое. Я на мгновение вспомнила расторопного Ипполита, ковровую дорожку и незаметную прислугу — и мне стало почти грустно от того, что жизнь бывает такой разной.
Впервые за много лет домой мне пришлось звонить — ключи я забыла в Институте — это оказалось довольно странно. Я будто пришла к себе домой, а в гости. Торопливые шаги, щелканье замка...
— Привет... — Мама смотрела на меня поверх очков, и ее губы сами собой расплылись в улыбке. — Проходи.
Я улыбнулась, прошла внутрь и с облегчением скинула мокрые сапоги.
— Как хорошо дома!
Наша маленькая прихожая с вечной стопкой книг «на выброс» у двери, и вешалка с давно не нужными пальто и даже оторванный угол обоев, который я помню уже лет 7 — все было таким родным и своим!
— Кофе будешь? — Крикнула мама из кухни, пока я пыталась найти под вешалкой свой старые тапочки. Каждая мелочь вызывала в душе волну тепла — я дома.
— Ага! — Пройдя в темную кухню (мама не любила вечерами включать полный свет), я по привычке втянула воздух: запах кофе, чуть-чуть старыми книгами от стоящего рядом шкафа, едва уловимая нотка табака... Запахи дома.
Вот странное дело. У меня дома все сверкает и блещет, у половины вещей я даже не знаю назначения. А тут все старенькое, обветшалое и вроде бы всему пора на помойку, но какое удивительное ощущение уюта оно создает! Я медленно провела рукой по скатерти на столе и улыбнулась.
— Ты чего? — Мама поставила передо мной высокую кружку с дымящимся кофе. — Странная какая-то...
— Да так, — я засмеялась, привычно перекидывая волосы на одну сторону, — что-то на лирику потянуло.
— Бывает, — она прихлебнула кофе из своей извечной высокой чашки, сто лет назад привезенной единственной подругой откуда-то из Чехии.
Некоторое время я просто пила кофе большими глотками, то и дело обжигаясь и морщась. Мама пристально меня разглядывала, чуть хмурясь.