— Борменталь, ты ведь знаешь, кто я, верно? — он сложил руки и упер в пальцы подбородок.
— Да, — Борменталь чуть поклонился, — я имею честь знать.
— Я так и думал, — Шеферель остановился, вперив в доктора холодный взгляд, — поэтому и обратился к тебе, когда начались проблемы с рукой. Ты ведь уже знал к тому моменту?
— Подозревал, — доктор снова чуть склонил голову, — но ваша... проблема лишь утвердила меня в моих предположениях.
— Доктор, — Шеф оперся ладонями о стол и навис над Борменталем, — если вы у нас такой умный, скажите, что с ней происходит.
Казалось, под шерстью Борменталь слегка побелел.
— Если бы я знал, что вы с ней сделали, я мог бы сделать предположение, как это на нее подействует.
— Хорошо, — Шеферель снова стал расхаживать по кабинету взад-вперед. — Я провел с ней, доктор, некий ритуал, который спас ей жизнь. Помог той ране зажить.
Он сделал паузу, и Борменталь позволил себе подать голос:
— Я так понимаю, что у этого ритуала была и обратная сторона?
Шеф, уткнувшись носом в руки, мрачно кивнул.
— Была, — он остановился и повернулся к окну. В его глазах отражалось другое небо. — Мой народ проводил его на людях, поступающих к нам в услужение. Вместе с жизненными силами они получали от нас еще кое-что...
Когда он обернулся, его глаза казались очень, очень старыми.
Я сидела в темном кабинете, свернувшись клубочком в кресле, и ждала Шефа. Он ушел уже давно, и во мне снова начинало просыпаться вчерашнее беспокойство...
Борменталь и Оскар, пораженные, переглянулись.
— Ты не говорил... — начал было оборотень, но Шеф резко оборвал его:
— А что, ты решил бы, пусть лучше умирает?! Видел бы ты себя тогда!
Скорее вернулся бы Шеф. Рядом с ним было как-то... спокойнее.
Оскар, на мгновение вспыхнув, опустил голову.
— Я не знал, что мое решение выльется в то, что я несу ответственность за ее жизнь.
Шеф смотрел в белесое, заложенное облаками небо.
— Скорее, уже я, — он вздохнул и прикрыл усталые глаза.
Почему его до сих пор нет? Куда он опять делся?
Оскар, не поднимая головы, тихо произнес:
— Знаешь, все-таки стоило сказать ей правду.
— О чем?! — взорвался Шеф. — О том, что по моей воле она возможно — только возможно, но все же — полностью утратит свою личность и будет целиком подвластна моим желаниям?!
Он замолчал, разгневанно глядя на своих собеседников. Крылья носа его подрагивали. Борменталь и Оскар переглянулись.
— Скажите ей, Шеферель...
— Хотя бы сейчас, — кивнул Оскар.
Я дремала, завернувшись в плед. Дверь внезапно открылась и, не зажигая свет, в кабинет вошел Шеферель. Будто не замечая меня, он прошел вперед, перегнулся через стол, доставая графин с виски, и кинул в бокал несколько кубиков льда. Наполнил, сделал глоток, прислонившись спиной к столу. Он смотрел куда-то вперед, в пустоту.
— Шеф?
Шеферель глубоко вздохнул, подхватил двумя пальцами графин за горлышко, и направился ко мне. Я встревоженно вглядывалась в его лицо, не понимая, что происходит. Видеть его таким мне приходилось только один раз — когда он рассказывал о своей ученице, потерянной в Нижнем Городе.
Он опустился на корточки перед креслом, тихо стукнув графином об пол.
— Шеф, что случилось?! — я подалась вперед, садясь. Сон гнал в глухой туман забытья, но волнение за Шефереля было сильнее.
Он смотрел на меня и молчал. В его глазах было что-то такое, что мне стало страшно — не за себя, за него. А еще... Это чувство, когда знаешь, что должно случиться что-то плохое, но еще не знаешь, что. Как будто за спиной кто-то открыл дверь на улицу, и тело холодеет. Вот и у меня позади кто-то взялся за ручку...
— Да что, наконец, такое?!
— Мне надо с тобой поговорить, — выдохнул он. Слова после этого долгого молчания упали в окружавшую нас тишину свинцовыми листами.
Кто-то за моей спиной повернул ручку, освобождая замок.
— Может, не надо? — я попыталась улыбнуться, но вышло как-то криво. — А то каждый раз, как ты со мной говоришь, оказывается, что случилось что-то плохое.
Я хотела засмеяться, но смех застрял в горле.
Шеф положил руку на плед и осторожно, как будто рассеянно, взял меня за пальцы. Он смотрел на наши руки, и я не решалась даже двинуться под его взглядом. Его — с длинными пальцами, почти белые, и мои — с коротко остриженными ногтями, вечно в мелких бумажных порезах.
— Прежде чем я начну... Помни, я всегда хотел тебе только добра.
Кто-то потянул дверь на себя.
— Так говорят обычно, когда получилось совсем даже не добро...
Шеф поднял на меня глаза, не отпуская пальцев, и я поняла, что сейчас надо просто заткнуться.
— Чирик, — он чуть улыбнулся, и я увидела, как от улыбки у него в углах глаз побежали морщинки, — я должен рассказать тебе нечто, что звучит как глупая выдумка, но является абсолютной правдой. И я прошу тебя поверить мне.
Я молча кивнула.
Шеф крепче сжал мои пальцы, будто боясь, что я сейчас встану с кресла и убегу. Он снова опустил взгляд вниз, задумчиво поглаживая большим пальцем плед.
— Это началось... очень-очень давно... Представь себе землю, совершенно отличающуюся от того, что ты знаешь. Ни стран, ни городов. Только небольшие поселения. Даже погода была иной: почти постоянно светило солнце, ночи были теплыми — люди жили в шатрах. Недалеко от нашего дома, чтобы быстро прийти по зову.
Он замолчал. Глаза смотрели в прошлое, с лица сошло выражение вечной тревоги, он будто стал самим собой, беззаботным и веселым.
— Мы жили долго, Чирик. Очень, очень долго. Я был самым младшим и проводил дни в праздности. Мир был другим, более скучным — все больше песок да вода, редко где попадались деревья. Конечно, там где жили наши люди, мы старались обустроить все как можно лучше — мы заботились о них.
— Люди... служили вам? — тихо спросила я.
Шеф поднял на меня печальный, как будто оправдывающийся взгляд.
— Мы были хорошими хозяевами, Чирик. Правда, хорошими.
— Но все было не так просто, да?
Он кивнул и снова опустил голову.
— Однажды один из людей нашел какие-то ядовитые ягоды, наелся их, и ночью пробрался в наш дом. Перед этим он получил выговор от моей матери за то, что плохо исполнил свою работу.
Этот человек никого не ранил — он просто не смог бы причинить кому-то из нас вред, все их оружие было рассчитано на тигров или антилоп. Но он поднял много шума, перебудил деревню... А когда мать выкинула из нашего дома его окровавленное тело, в деревне поднялся дикий вой.
— Представляю... — прошептала я.
— Нет, — Шеф покачал головой, — ты не представляешь, что это такое, когда у костра вдруг с неба падает кусок мяса, бывший когда-то твоим мужем. Я тогда ночевал в деревне и не знал, что происходило у нас. Я бы не дал матери сделать так. Но она считала, что пример того, что может случиться с тобой — лучший стимул вести себя хорошо.
Я кое-как успокоил людей и бросился домой, узнать, что случилось. На следующее утро у нашего дома стояла с детьми вдова того человека. Она рыдала, размазывая по себе грязь и слезы, а дети были испачканы в его крови — знаешь, древние люди были очень театральными. Женщина призывала к справедливости, спрашивала, почему мы поступили с ним так жестоко, вспоминала, сколько он работал для нас. Она голосила несколько часов, пока наконец у матери не лопнуло терпение. Она вышла из дома, готовая убить и их тоже, просто чтобы прекратить этот шум, но я удержал ее. Женщину мы отправили в деревню, отблагодарив каким-то мелким золотым украшением, но проблема осталась.
У матери был крутой нрав, она считала, что людей надо держать в страхе, но я был несогласен. Моя семья привыкла использовать людей только как слуг, а мне они были интересны, я проводил в деревне много времени. Иногда я днями не появлялся дома, пока наконец мать не говорила кому-нибудь из слуг передать мне, что пора возвращаться. И я понял, что страх в людях силен, но сильнее преданность. Они никогда не поднимают руку на своих старейшин, потому что преданы им и уважают их. Никогда влюбленный мужчина не ударял при мне свою женщину. Мать была против, но отец и братья поддержали меня. Как и сестра — она вообще всегда была крайне мягка и часто дарила украшения и всякие безделушки своим служанкам.
На следующее утро мы собрали перед домом всех людей, которые служили нам. Велели принести даже стариков и больных. Чирик, я не знаю, как объяснить тебе то, что было дальше, ведь ты воспринимаешь весь этот мир с точки зрения науки, как учил Оскар. Оборотни — ген, вампиры — вирус... Наверное, ближе всего к нашему миру эмпаты. Ты не знаешь, почему они ловят чужие эмоции, но это именно так, верно? Постарайся воспринять это так же...
Людей было около сотни, и мы подошли к каждому. Отец, братья, сестра, мать и даже я. Мы коснулись их тел, там, где у вас находится сердце, и открыли наши сознания. Конечно, свои мы открыли не полностью — человеческий мозг просто не в состоянии воспринять его. Мы больше не были чужими для них, а они — для нас. Они узнали нас. Мы вселили в них преданность, уважение и... любовь, наверное. У нас все иначе, мы чувствуем, не так, как вы. Мы собрали все те эмоции, которые посчитали правильными, и вложили их в сознание людей. Я не знаю, как передать тебе словами то, что мы совершили силой своей мысли...
Я кивнула, давая понять, что слушаю.
— Но... вы же практически поработили их, да?
Шеф качнул головой:
— И да, и нет. Они могли выбирать, как им жить и кого любить, просто мы стали для них чем-то особенным. Понимаешь? Объектом поклонения. Представь себе божество, которое ты не только уважаешь, но которое ты любишь всем сердцем, которое готова защищать до последней капли крови? Вот это были мы. Но вместе с этим люди получили от нас и часть нашей жизненной силы. Мы ведь живем очень, очень долго, Чирик. Не стареем даже, только взрослеем... Вот и те люди — они стали жить дольше, намного. Они не болели, легкие раны зарастали почти сразу же, а тяжелые никогда не приводили к смерти...