физические, такие бурлящие жизнью, такие красивые, что у простого человека развивается зависимость от вашего присутствия. Как от наркотика, — она продолжала смотреть на меня в упор. — Понятно? Вашей вины, как и заслуги, в этом нет. Как жена кролика Роджера в том мультике, вы просто сделаны такими. Но встречаться с людьми все же не стоит.
Я пару раз открыла и закрыла рот, ища, что сказать, но так и не нашлась.
— Ладно, заболталась я тут с вами, — Вел улыбнулась в своей привычной манере и быстро притушила сигарету о перила, — мне домой пора.
— А что стало с девочкой?
Вел посмотрела на меня, поправила очки.
— Девочка вышла из больницы и стала работать доктором дальше. Потом к ней привезли пациента с множественными ножевыми, и она упала в обморок от ощущения его боли, — она помолчала. — Думаю, дальше ты уже знаешь.
Она развернулась и пошла по коридору прочь как ни в чем ни бывало. Я смотрела ей вслед, думая о том, насколько ей должно быть тяжело здесь работать. Вел как раз проходила мимо двери кабинета нашей группы, когда оттуда вышел Михалыч. Эмпат вздрогнула, прижалась к стенке, стараясь избежать прикосновения, тихо бросила «Привет!», тряхнула головой, и мне показалось, что я услышала ее тихий шепот: «Ну когда же...»
Глава 44
Лето неумолимо приближалась. Шеф общался все так же холодно, отпуская в замечания, которые я училась не замечать. Китти шипела и ходила в черных очках даже вечером, демонстративно сетуя, что вот она рассыпется пеплом, а мы ее в банку из-под кофе сгребем, да в курилке и забудем — словом, все чувствовали какой-то подъем.
Всполох остался при Институте, мгновенно став очень нужным. Он несколько раз ходил Вниз с нашей группой, потом перезнакомился со всем НИИДом (скажу честно, не заметить двухметрового мужчину в черном облачении священника было крайне проблематично) и стал спускаться со всеми подряд. Насколько знаю, Оскар тихо надеялся, что москвич останется в городе навсегда, но речи об этом не шло. Не буду врать, что мы стали с ним закадычными друзьями, но из всей нашей нынешней компании Всполох нравился мне больше всех — он подкупал своим оптимизмом и жизнерадостностью. Насколько я понимала из разговоров, опасность была серьезной, даже очень, но он не унывал и строил планы. Иногда они с Шефом и Оскаром записались в его кабинете и подолгу что-то обсуждали.
Я думала, что в Институте начнется паника, но ее не было. Как и прежде, все ходили на смены, обрадованные тем, что Представители стали не такими активными, как и прежде, писали отчеты. Я поделилась этим наблюдение с оборотнем, не понимая, то ли у нас недооценивают опасность, то ли просто плюют на нее.
— Сколько тебе лет? — улыбнулся Всполох.
— Гм, — я кашлянула, — около тридцати, скажем так.
Институт был, наверное, единственным местом, где стеснялись не своей старости, а своей молодости.
— Ну вот, а им всем, — Всполох кивнул на снующих внизу нелюдей, — давно перевалило за первую сотню. Ну ладно, не всем, а большей части. Они видели несколько войн, революцию... Их просто сложнее испугать. Кроме того, знаешь, что заставляет мысли отходить на задний план? Монотонность труда. Снаружи может быть все тревожно, но это проблемы начальства, а их проблемы — как и прежде, охранять Нижний Город.
Я посмотрела вниз, где через турникеты как раз проходили Лисички. Вспомнила их историю, рассказанную мне Шефом. Сестры как раз залились смехом, солнечным зайчиком отразившемся от стен и вызвавшем улыбку у проходящих. Мне стало страшно от мысли, что с ними случится что-то плохое.
— И потом, — Всполох оглянулся на меня, — ты же не паникуешь. Почему ты думаешь, что они трусливее тебя?
— Я все еще надеюсь на чудо, — я смотрела, как Лисички вышли из Института, как закрутили за ними двери-вертушки, — и на Шефа.
— Ты подумала, Изабель?
— Да, святой отец. Мне не нравится этот город.
— Чем же?
— Он... серый.
— Ты хотела бы здесь остаться?
— Если вы прикажете — я останусь.
— А если не прикажу?
— У меня нет причин здесь оставаться.
— А если есть?
— Падре? О чем вы? Я вас не понимаю...
— Всему свое время, дочь моя... Возможно, тебе полюбится этот город.
— Падре, можно задать вам вопрос?
— Конечно. Тебе можно все.
— Кто та женщина? Которую вы приказали убить. Она даже... не сопротивлялась. И не испугалась. Обычно люди пугаются, когда я превращаюсь у них на глазах. Но эта... она улыбнулась. И сказала...
— Что?
— «Как же я могла забыть».
Оскар смотрел в окно. Бездумно, слепо. В последние недели ему приходилось думать о стольких вещах сразу, что иногда казалось, голова не выдержит и треснет как орех. Или он сойдет с ума. Свихнуться было бы славно, очень славно — не пришлось бы ничего решать. Не пришлось бы выбирать.
За это время он еще дважды видел Изабель, оба раза через то потайное окно. И оба раза они шли через мост, которого не существовало, он был в этом уверен — этот город строился при нем! Не было этого моста над красной пропастью...
Каждый день к нему поступали новые и новые рапорты, а он едва мог понять, что там написано. Туман как будто утихал, Представители перестали нападать на Город и даже форму меняли с какой-то ленцой, что ли. Черт шутил, что ранняя летняя жара добралась и до Нижнего Города и разморила там всех, включая туман.
А Оскар только думал об Изабель. В том, что это была она, он не сомневался — просто чувствовал. Доминик давал ему наблюдать за сестрой практически сколько угодно — и был прав. Чем больше оборотень смотрел на нее, тем больнее было уходить, тем легче казалось принять решение. Она изменилась. Стала именно такой, как ему мечталось — взрослой, самостоятельной, решительной. Может быть, даже чересчур. Годы скитаний с Домиником и ненормальная жизнь сделали ее слишком самостоятельной. Она явно не привыкла принимать ничью помощь и легко отдавала приказы. Смотря на нее, Оскар гадал, в кого она превращается.
Во второй раз, когда он уже собирался уходить, Изабель вдруг отложила Стендаля, которого читала, и некоторое время задумчиво смотрела в пустоту. Потом встала, медленно прошла по комнате и подошла к окну. В городе уже спустилась ночь, и оранжевый свет фонарей подсвечивал ее лицо. Изабель подняла руку и медленно, как прилежная ученица, вывела пальцем на стекле: «Oscar». Больше он не сомневался.
Иногда мне казалось, что я чувствую, как утекает время. Как будто забыла, что опаздываю на поезд, и вот мироздание пытается мне напомнить об этом, отсчитывает секунды — а я стою и не замечаю.
Жизнь казалась странной. Еще недавно в ней была радость и боль, но она была мне нужной. Сейчас я просто считала время от смены до смены, заполняя пустоту Марком, и думала, сколько нам осталось — жить, ждать нападения. Ожидание изматывало.
Марк развелся. Не знаю, во мне ли была причина, но однажды он просто показал мне штамп в паспорте, где казенными синими чернилами было написано, что брак с гражданкой такой-то расторгнут. Я пожала плечами — безразличие вообще давно стало моим любимым развлечением.
Власть опьяняет. Какой бы она ни была. Власть над человеком — особенно. За все то, что не получала от Шефа, я отыгрывалась на Марке. Было ли мне стыдно? Наверное. В последние дни стерлось всякое понятие границ хорошего и плохого. Глядя, как он плачет в уголке от того, что я ухожу среди ночи, я не могла отделаться от мысли, насколько отвратительна сама должна быть для Шефа. Наш невольный треугольник складывался в идеальную пропорцию. Я смотрела на Марка, а видела себя — сжавшейся на скамейке, бегущей через толпу, льнущей к каждому прикосновению. Отвращение затопляло все внутри и помогало продержаться еще день. Еще два.
А вот ночами меня ломало. Я давно уж перестала показываться на работу в вызывающем виде — если я что-то и поняла про Институт, так это то, что система слежки и разведки устроена у них на должном уровне. Думаю, они знали даже, за казаков или за разбойников играл Марк в детстве. Мы с Шефом виделись все реже, все меньше говорили — и с каждым днем все острее я чувствовала свою бессмысленность, все тусклее становился мир вокруг, и все яростнее я срывалась на Марке. Он теперь жил в небольшой комнатке в коммуналке, оставшейся ему от отца, и соседи порой косились на меня, когда я появлялась или уходила среди ночи. Но чаще я засыпала рядом с ним, свернувшись в комок что было сил, чтобы превратиться в точку, и представляла, что за спиной лежит не обычный человек, а всемогущий Шеф стережет мои кошмары. Прошлое казалось прекрасной сказкой, и когда никто не видел, я беззвучно плакала, ругая себя за то, что не ценила ее, когда Он был рядом...
Глава 45
— Ты останешься? — Марк потянулся ко мне через диван, пытаясь погладить пальцами плечо, но я увернулась, заворачиваясь в простынь.
Обычный вопрос полоснул, прозвучав иначе. Я знала, что он спрашивает о нынешней ночи, но мне надо было что-то решать. Все чаще я приезжала к нему просто, чтобы не засыпать одной. Я не знала, сколько времени нам осталось до встречи с Домиником, но мне не хотелось проводить его в одиночестве.
— Да, — я посмотрела в темноту за окном, — я останусь.
Марк хотел что-то сказать, но я отмахнулась и, накинув рубашку и джинсы, ушла на кухню курить.
Это была самая обычная кухня, с большим столом, на котором стояла псевдохрустальная пепельница, с консервной банкой из-под кофе поставленной рядом, с клеенкой на столешнице и следами захвата тараканами территории. Старая, витая проводка змеилась по крашенным зеленой масляной краской стенам, являя собой кошмар любого пожарного инспектора. Под высоким, пятиметровым, не меньше, потолком свисала лампочка в уродливом советском абажуре, пыжащаяся осветить все немаленькое помещение.