— Как это трогательно, — Доминик улыбнулся, как будто его и правда могло что-то тронуть, — какая преданность.
Шеф открыл глаза и посмотрел на Инквизитора.
— Ты обещал отпустить. Отпускай. Скоро сумерки, они смогут выйти.
— Конечно, — Доминик кивнул, — только они выйдут не в сумерки, а после сумерек. Заодно и ты убедишься, что я был прав.
— Что?! — кажется, мы вздрогнули оба, пораженно глядя на Инквизитора.
— Ну конечно, — он ходил вокруг нас, заложив руки за спину. — Шеферель, я говорю тебе, что туманом можно управлять, он по-ко-ря-ет-ся. И эта привязка ко времени дня — не более чем условность. И сегодня вы в этом убедитесь.
Шеф покачнулся, так что ему пришлось опереться на меня. Рубашка под его рукой становилась все темнее, а когда он чуть двинулся, стало заметно, что ладонь, которой он зажимал рану, испачкана в крови.
Доминик отошел к своим нелюдям проверить пленников. Кажется, он нимало нас не опасался и в общем-то был прав. Мы проиграли. Сейчас, стоя практически в центре площади, я пыталась опознать тех, кто лежал здесь, но по-настоящему искала только один силуэт — и не видела его.
— Чирик... — прошептал Шеф. — Я...
— Погоди, — я осторожно тронула его за локоть здоровой руки, — осталось, наверное, меньше часа до тех пор, пока сумерки не пройдут и мы не забудем, кто мы есть. Это очень, очень мало, знаешь. И, — я сглотнула, боясь смотреть ему в глаза, — и я просто хотела, чтобы это время... Пусть и немного... Пусть нас победили, пусть мы исчезнем, — я наконец набралась смелости и посмотрела ему в лицо, — но до того, как мы забудем друг друга и растворимся, давай просто...
Я так и не смогла закончить. Шеф улыбнулся, и, отпустив на минуту рубашку, осторожно погладил меня по голове.
— Чирик, Чирик, — он коснулся пальцами моей щеки, оставляя на ней кровавый след. — Я всегда буду помнить тебя.
— Всегда?..
Я не успела закончить вопрос, потому что слова застряли у меня в горле. Шеф сделал шаг в сторону. Его стремительно окружало золотое сияние.
Он начал меняться. Исчез с плеч плащ, будто растворившись, дрогнула и восстановилась рука. И хотя рубашка осталась по-прежнему мокрой и красной, он легко отнял руку от бока и распрямился, явно больше не чувствуя боли. Исчезли кровоподтеки, затянулись раны на шее, даже кровь сошла с губ. Шеф, снова такой же, как и всегда, как и каждый день моей новой жизни, стоял в золотой взвеси и улыбался, глядя на меня с теплом и грустью.
Доминик, развернувшийся было к нам спиной и переставший считать нас опасными, проследил за взглядом кого-то из своих нелюдей — и замер. Его глаза расширились, рот приоткрылся в невысказанном вопросе, а руки замерли в полудвижении.
— Что это?! — выдохнул один из его оборотней, окружавших остатки нашей армии, и Доминик прошептал:
— Не знаю...
Зато знала я. Не верила до последнего мгновения, не хотела верить, но что-то подсказывало, что я права. Краем уха я слышала удивленные возгласы, которые становились все громче и громче, я видела какое-то шевеление, нарастающую панику — но все это не имело значения. Я смотрела на окруженного золотом Шефа и знала, что вижу его в последний раз.
— Не надо, пожалуйста! — шептала я одними губами, глядя, как свечение вокруг него становится все плотнее и плотнее. — Я прошу тебя, не надо! Ничто не стоит твоего ухода!
Шеф улыбнулся, протягивая ко мне руку.
— Стоит. Он убьет нас всех, оставив здесь после сумерек, и разрушит город. А так я смогу спасти хоть что-то... Хоть кого-то... Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, не надо. Я не хочу, чтобы последнее, что я помню, были твои слезы.
Я подняла на Шефереля заплаканное лицо.
— Я же... — воздух не шел из легких, не складывался в слова в сжатом стальной хваткой горле. — Я же не смогу без тебя!
— Сможешь, — Шеф грустно улыбнулся, вглядываясь в мое лицо, — как только меня не станет, ты освободишься.
— Значит, я не хочу освобождаться! — я уже кричала, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. — Пусть лучше все рухнет, только останься со мной, прошу тебя! Хотя бы на этот час, просто побудь со мной!!
— Прости, — по телу Шефереля прошла судорога, и он на мгновение болезненно выгнулся, — у нас нет этого времени. Отойди! — он оглянулся, часто и тяжело дыша. — Отойди!
И я отшатнулась. Потому что увидела, как он стал менять форму.
Это сложно передать словами. Это вообще с трудом поддается каким-то словам. Я стояла, там, глотая слезы, которые никак не хотели останавливаться, и безумно хотела отвернуться, но не могла.
Тело Шефереля скривилось, выламываясь дугой, он беззвучно охнул, хватая ртом воздух, и рухнул на землю. По всему телу его прошла волна, потом вторая и третья. Я видела, что ему больно, что он мучается от превращения — и ничего не могла сделать.
Шеферель с трудом поднялся на колени, опираясь руками о землю, и начал кашлять. Руки его дрогнули, пальцы, дрожа, раздвинулись, рука изменила форму. Кажется, он кричал, но почему-то я не слышала. По телу его раз за разом пробегали судороги, но из последних сил он повернул голову, ловя мой взгляд, и я опустилась на колени следом за ним, прямо в серую, залитую кровью брусчатку, просто чтобы быть ближе хотя бы так. Он попытался улыбнуться, но рот ощерился клыками, голову пригнуло к земле, а спина выгнулась дугой, вспарывая рубашку прорывающимся из позвоночника гребнем. Мне было страшно, но еще больше — больно за него. Мне бы хотелось быть сильной, но я не могла, видя, как мучительно для него происходящее.
Он с трудом повернулся, скребя по земле выворачивающимися пальцами, как будто пытаясь дотянуться, посмотрел на меня в последний раз — и это были уже не человеческие глаза, а золотые глаза дракона. Я вскрикнула, прижимая руку по рту и не веря тому, что вижу.
А потом меня отбросило в сторону, и все вокруг взорвалось золотом.
Он был... прекрасен. Огромный черный дракон, гордо раскинувший крылья, бьющий по земле хвостом. Он не соврал, когда сказал, что был большим — сейчас, с распахнутыми крыльями, он занял почти всю площадь, посрамляя окружающие дома своими размерами. Кожистые крылья чуть трепетали, ловя порывы ветра. Тяжелая голова с выгнутыми назад рогами повернулась, осматриваясь, взгляд золотых глаз уперся в Доминика.
А тот стоял, не шевелясь, и повторял:
— Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не...
Шерефель, черный дракон, сделал шаг вперед — и дома вокруг вздрогнули. Он наклонил голову вниз, разглядывая Доминика и его нелюдей. Часть из них уже попыталась бежать, часть же так и стояла, застыв, и смотрела на самое прекрасное и самое смертоносное зрелище в их жизни. И хотя в нем сейчас не было ничего от того мужчины, с которым я ругалась, мирилась и спала в одной кровати, я почему-то знала, что это величественное существо — Шеферель. Все тот же Шеферель. Белозубо смеющийся, курящий трубку и никогда не упускающий возможности вставить шпильку. Я смотрела на черную чешую, покрывающую могучее тело, а видела белую рубашку, дурацкий галстук-селедку и вечно расстегнутый ворот. И даже в его золотых глазах мне виделся все тот же холодный голубой свет...
Кто-то тронул меня за плечо — Китти с, кажется, плохо скрываемой паникой, заглянула мне в лицо.
— Ты знала?!
Я судорожно кивнула, чувствуя, как слезы снова вскипают в глазах.
— Знала. И... он уже не сможет вернуться, — я посмотрела на вампиршу, надеясь, что она понимает, что я имею в виду, потому что произнести это вслух у меня не было сил — и она поняла. Перевела взгляд на дракона, с нескрываемой болью повернулась ко мне.
— Вот черт...
Она посмотрела туда, где стоял Доминик, загипнотизированный случившемся, и вдруг кинулась вперед. Сначала я ничего не поняла, но потом увидела, как вампирша уводит наших оборотней. Черт скакал на трех ногах, Вел шаталась, явно не понимая, где находится.
— Я не... Этого не может быть, — Доминик отступил. — Тебя не может быть! Я... Нет!
В следующую секунду его скрыла волна огня. Это было страшно: только что он стоял, инстинктивно прикрывшись одной рукой — и вот все его тело залило пламя, слепящее глаза, обжигающее жаром. Оранжевым шелком скользнуло по рукам, укрыло собой плечи — и вдруг обернуло в себя полностью, поглотив за долю секунды. Огонь выплеснулся, обжигая дома, сплавляя вместе камни, превращая в ничто тех московских нелюдей, что стояли рядом. Не осталось даже пепла.
Какое-то время пламя еще бушевало, вылизывая стены и заставляя лопаться немногочисленные окна, а потом исчезло. Китти что-то кричала мне, незаметно появившийся Виктор нес на руках Всполоха — но я ничего не слышала. Я просто стояла и смотрела на дракона — самое прекрасное существо на свете. На величественную голову, на сильные крылья, на длинные, острые как бритва клыки. Я любовалась им.
Шеферель повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом золотых глаз. Он приоткрыл рот, как будто пытаясь что-то сказать, но звука не получилось.
Виктор встряхнул меня за плечо:
— Черна, очнись! Сумерки! Нам пора уходить! А то так тут и застрянешь!
Я качнулась из стороны в сторону от его прикосновения, но не пошевелилась.
— Я не хочу уходить, — прошептала я одними губами, — я хочу остаться с тобой.
Дракон перевел взгляд куда-то мне за спину, и Китти тут же схватила меня за плечи.
— Нет! — я попыталась вырваться. — Я хочу остаться с ним!
Вампирша ухватила меня за руку и потащила в сторону, к дымящимся стенам.
— Нам пора уходить, сумасшедшая!
Я все оглядывалась и оглядывалась, боясь пропустить тот момент, когда он исчезнет, а Шеферель смотрел мне вслед, и от этого было еще больнее, чем если бы он отвернулся.
У выхода уже собрались нелюди — кто-то из уцелевших московских, испуганные и безостановочно просящие прощения, но в основном наши. Одни были ранены больше, другие меньше, кого-то держали на руках. Все старались уйти, и только я хотела остаться.