— Поедем, Сережа. Поедем прямо сейчас…
— Это недалеко от Москвы. Электричкой.
Они шли тропинкой по краю высокого, крутого обрыва, под которым далеко внизу, красиво изгибаясь, текла речка. А по ту сторону речки открывались широкие дали — степи, перелески и снова степь до самого горизонта.
Ни единой живой души кругом.
— Поцелуй меня, Сережа… — сказала Маша.
Сергей обнял ее, поцеловал. И долго, долго, очень долго длился этот поцелуй. У Маши были закрыты глаза. Потом она открыла их, и, постепенно проясняясь, пробуждался от забытья ее взгляд, и, глядя на бескрайние дали за рекой, она сказала Сергею, отстраняясь:
— Тут бы пулеметную точку… обзор какой…
Сергей оглянулся, посмотрел — обзор был действительно потрясающий.
— Не надо, Маша, не надо… постарайся забыть. Пойдем, тут поворот должен быть, а за ним наш детдом…
— Как вы говорите — Пятихворовна?
— Да, да. Пятихворовна. Полная такая, круглолицая. Волосы с сединой… — ответил Сергей заведующей детдомом.
— Нет, нет у нас такой. А фамилию вы ее не знаете?
— Это, наверно, про Никишкину спрашивает лейтенант, — вмешалась в разговор пожилая медсестра.
— Старший лейтенант, — поправила ее заведующая.
— Извиняюсь, — сказала медсестра, — но Никишкина давно на пенсии. До войны еще. Ее, верно, как-то так ребята похоже называли.
В дверях кабинета столпились молодые нянечки и с большим интересом, подталкивая друг друга и посмеиваясь, рассматривали Сергея.
— А вы, значит, наш воспитанник? — спросила заведующая.
— Конечно.
— Вот удача-то… — расплылась она, — побеседуйте с нашей ребятней… Это ведь какое для них событие будет…
— В другой раз, сейчас мне нужно отыскать Пятихворовну… Как вы сказали? Никишкина она?..
— Тут внучка ее у нас сестрой-хозяйкой. А ну, Татьяна, живо сбегай, покличь Петровну, — сказала медсестра краснощекой молодой нянечке, и та исчезла.
— А что же вы нас не познакомили с вашей спутницей, товарищ старший лейтенант? — сказала заведующая.
— Это моя жена. Познакомься, Маша.
— Какие у вас награды почетные, Маша, «За отвагу» — подумать только, такая девочка… И «Звезда» еще… Может быть, вы, Маша, тоже выступите у нас?
— Спасибо, — сказала Маша, — но я говорить не умею…
Вместе с краснощекой нянечкой вошла Петровна — сестра-хозяйка — толстая-претолстая, сонная женщина в белом халате.
— Здрасьте, — сказала она, — бабушка в инвалидном доме живет, болеет она, а присматривать у нас некому. Вот я вам адрес списала…
Сергей взял бумажку, простился.
— Будем ждать, — провожала их заведующая, — приезжайте побеседовать с ребятами. И вы тоже, пожалуйста…
— Вон она в коляске сидит, Никишкина, — сказал санитар.
Сергей и Маша вышли в садик инвалидного дома. В коляске, широко раскрыв глаза, сидела старуха в ситцевом платье, в больших ботинках. Сергей старался не выдать своего волнения и огорчения при виде ее. Они подошли с Машей. Но слепая старуха продолжала, не моргая, смотреть вдаль.
— Здравствуйте, нянечка Пятихворовна, — сказал Сергей.
Не переводя взгляда, старуха спросила:
— Это кто говорит? Есть тут кто или мне послышалось? — спросила она глухим голосом.
Сергей подошел к ней совсем близко.
— Это я, нянечка, Сережа. Иванов Сережа.
Старуха протянула руку, прикоснулась к Сергею.
— Не помните меня, Пятихворовна? Я вам тут подарочек маленький…
Сергей положил ей на колени принесенный пакет.
— Спасибо, — старуха прикоснулась к пакету, — а тебя не припомню, если бы увидела, может быть… Да и то навряд ли… вырос, небось…
— Нянечка Пятихворовна, это я тот, что у заведующего банку варенья увел… Сережка…
Старуха покачала головой.
— …Ну, тот, что мышонка ему в ящик подсунул… Неужто не помните? Вы меня еще спрятали тогда… А когда я лежал и у меня горячка была, вы плакали и богу за меня молились…
— Нет, деточка, — с сожалением сказала старуха, — много вас у меня было, так много… Одни уходили, другие приходили… Нет, детка, не вспомню… Меня в сорок первом удар схватил. Я похоронку на Васеньку — единственного моего — как получила, так и упала и в себя, говорили, месяц не приходила. И глаза стали все хуже, хуже с той поры… и памятью совсем ослабла… Как ты сказал, тебя звать?
— Сережа. Сергей Иванов.
— И еще здесь есть кто-то?
— Маша. Жена моя.
— Вы садитесь, дети, на лавочку. Вот она… — Старуха нащупала скамью рядом с собой.
Сергей и Маша сели.
— …У меня теперь одно дело — думать. Раньше жила — ни про что не думала, а теперь думаю, думаю целыми днями… И вот думаю: зачем живем? Кого ни спросишь — не знаю, говорит. Поп туман напускает. Лектор тут один приезжал из общества «Знание» — тот и вовсе чушь наговорил: живет, мол, человек, чтобы работать. Я так понимаю — работаем мы, чтобы жить, а он все наоборот вывернул. А ведь должно же быть что-то… Да вот жизнь кончается, а я так и не знаю… И еще, дети, стала я раздумывать, и получается: все, что мне казалось важным, — теперь оказалось мусор, а чего не ценила — самое, самое вышло главное: вот просто смотреть, видеть людей, солнышко, все вокруг видеть — вот же оно главное, вот счастье-то. Да для того, чтобы понять, — ослепнуть надо, вот беда… Ну, я вас, дети, заговорила… Да ведь все одна, одна, одна… никому не нужна, а оказывается, надо обязательно быть нужной хоть одному человеку на свете… А то пустота, чернота кругом… И бьешься — зачем живешь, зачем жила…
— Как же «зачем»? Сколько вы людей вырастили, нянечка… — сказал Сергей. — Разве это не смысл жизни? Сотни, наверное, выходили, в жизнь пустили… Разве это пустяк? Вот я вас, Пятихворовна, почему искал? Ведь мать вы мне. Мать. У каждого мать должна быть. У меня — вы… Другой не было.
Старуха достала из кармана платок, вытерла глаза.
— Ну, спасибо, родной, спасибо тебе… Идите, дети, я устала, разговорилась, старая дура…
Сергей и Маша пошли к выходу, к воротам. Шли они печальные. Грустной была встреча…
— Иванов Сергей! — выкликнул, открыв дверь в приемную, секретарь приемной комиссии — младший лейтенант в летной форме.
Сергей поспешно пробрался сквозь ожидающих, как и он, своей участи абитуриентов Военно-воздушной академии.
Приемная комиссия состояла из офицеров и военных врачей. В то время, как Сергей входил, один из врачей показывал другому рентгеновский снимок и указывал какое-то место на нем.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал Сергею председатель комиссии.
Сергей сел, опасливо косясь на врачей, рассматривающих рентгеновский снимок.
Председатель полистал лежащие перед ним документы.
— Мы ознакомились с вашим личным делом, товарищ старший лейтенант, — сказал он, — ознакомились и с заключением медицинской комиссии… По данным личного дела у вас есть все основания быть допущенным к вступительным экзаменам…
Сергей понял, что сейчас последует «но», что дело его плохо.
Однако председатель пока еще не говорил «но». Он продолжал:
— Вы хорошо воевали, старший лейтенант… После Аджимушкая с осени сорок второго вы были в десантной группе войск Западного фронта, так… Затем в бригаде особого назначения на Первом Украинском… так… Награждены орденом Красного Знамени за форсирование Днепра… так… И, наконец, «Отечественная война» второй степени, так… Медали… Шестьдесят вторая армия, демобилизован в Берлине в июне сорок пятого… Кстати, Иванов, почему вы запоздали с подачей документов?
— Разыскивал жену, товарищ полковник, она была на другом фронте.
— Отыскали?
— Отыскал, товарищ полковник. Тоже демобилизовалась. Батальонный санинструктор, товарищ полковник. В Аджимушкайской эпопее участвовала.
Отвечая, Сергей тревожно поглядывал на членов комиссии, которые о чем-то перешептывались.
— Ну так вот, — с сожалением произнес наконец полковник, — к великому огорчению нашему, мы не можем допустить тебя, Сергей, к экзаменам…
Хоть и ожидал этого, Сергей вскочил, побледнев.
— Товарищ полковник…
— Медики простучали и просветили тебя самым внимательным образом… У тебя сидит осколок у сердца — это раз, и сильнейшие последствия дистрофии… видимо, аджимушкайской еще… Не годишься ты, старший лейтенант… сам должен понять…
— Я летчик, — крикнул Сергей, — понимаете, я летчик, я для того только живу!.. Медики вечно перестраховываются…
— Товарищ старший лейтенант… — пытался строго остановить его полковник, постукивая карандашом по графину.
Но Сергея понесло.
— …осколок? Да я оперируюсь, пожалуйста… Я абсолютно здоровый человек…
— Ладно, пусть выговорится, — махнул рукой полковник.
И Сергей заговорил спокойнее, хотя и на том же градусе возбуждения:
— …Я в училище… есть же у человека чувство, зачем он родился… вот тут, в руках у меня машина… а вместо неба меня швырнуло в подземелье… камень над головой… Ну, думал, если выживу… Выжил — война, не до летной учебы, воевал, куда бросали…
Неожиданно Сергей сник, умолк, опустил голову. Члены комиссии с сочувствием смотрели на него.
— Все понимаем, друг, — сказал полковник, — но права нам такого не дано… Получишь документы в канцелярии. Все. Давайте следующего.
Выйдя из академии, Сергей остановился, не зная, не понимая, куда ему идти. Он стоял подавленный, в нерешительности, его обтекали прохожие.
Из здания академии вышел летчик, капитан, и, увидев Сергея, бросился к нему:
— Серега! Неужто ты?.. И почему такой мрачный?
Сергей с удивлением взглянул на него и вдруг, узнав, улыбнулся.
— Андрей…
Друзья обнялись. Потом стали разглядывать друг друга, и только тут Сергей заметил на груди Андрея звездочку Героя над тремя рядами орденов и медалей.
— Елки-палки… ты вон, оказывается…
— А я про тебя во всех летных соединениях справлялся… Что же, в пехоте воевал? Как так?
— А вот так, брат, получилось, такая везуха. И сейчас выставили, к экзаменам не допустили…
— Быть не может!