гут проливать слез и хотят луком натирать глаза!») и задавал риторический вопрос: «Прилично ли так толковать народные чувства?» Текста «Замечаний» Пушкин не увидел. Но к ним были приложены «Выписки», в которых процитированы места, нуждающиеся, по мнению рецензента, в исправлении или исключении («требующие некоторого очищения»,– написал Бенкендорф). В них под номером 4 была переписана вся вторая половина сцены «Девичье поле». «Выписки» были переданы Пушкину. Он мог думать, что это мнение самого Николая48.
Когда Пушкин получил от царя разрешение печатать трагедию «под его собственной ответственностью», он приступил к подготовке текста к печати. В его распоряжении была рукопись, в свое время переданная царю. В ней «красно-коричневым карандашом» была отмечена та часть сцены «Девичье поле», которую предлагал исключить Булгарин. Пушкин передал эту рукопись вместе с «Выписками» Жуковскому. Жуковский, согласившись с Булгариным, вычеркнул эти строки. Лишившись половины текста, где показывались непонимание, равнодушие, покорный конформизм народной массы, сцена, начинавшая изображение народа в трагедии, теряла свой основной смысл. И Пушкин вычеркнул ее из готовившейся к печати рукописи49.
Кроме этого, из первоначального текста были исключены «Ограда монастырская. Григорий и злой чернец» и «Замок воеводы Мнишека в Самборе. Уборная Марины». Удаление этих сцен объяснялось чисто художественными требованиями. Полумистический чернец побуждал Григория объявить себя царским сыном. Ненужная сцена замедляла действие. Вполне достаточно было (для обычного пушкинского лаконизма) короткой реплики Пимена о царевиче: «Он был бы твой ровесник». Для нашей темы в этой сцене интересны формулируемые таинственным Чернецом причины будущей гибели обреченного Бориса, в общем тоже повторяющие мотивы, разрабатываемые на всем протяжении трагедии. С одной стороны, зависть к неродовитому выскочке: «бояре в Годунове видят равного себе», а с другой – те свойства народной массы, которые делают ее слепым орудием исторического процесса: «глупый наш народ / легковерен: рад дивиться чудесам и новизне».
В уборной Марины служанка рассказывает хозяйке о слухах, что царевич на самом деле «дьячок, бежавший из Москвы, / Известный плут в своем приходе». В следующей затем знаменитой сцене у фонтана раскрываются темпераментные, взрывчатые, спонтанные характеры героев. «Не хочу делиться с мертвецом любовницей, ему принадлежащей…» – срывается Самозванец. Марина поражена: вместо принца перед ней беглый бродяга. Но тут же над аристократическими предрассудками, презрением и осторожностью берут верх потаенные, глубинные страсти ее честолюбивой души: «Пока твоя нога не оперлась на тронные ступени… / Речей любви не буду слушать я». Великолепно изображенное столкновение сильных личностей, шок, испытываемый Мариной, много теряют, если она заранее готовится к возможному разоблачению. Отброшенная сцена завершается ее репликой: «Мне должно все узнать».
Как мы видели, со сценой «Девичье поле» все происходит по-иному. Изображение в ней народа вызвало недовольство, как мог думать Пушкин, самого царя. Хотя он и не знал записки Булгарина, но предложение вычеркнуть вторую половину сцены было ему передано. С этим исключением согласился и друг Жуковский. И дело было не в «грубости» отдельных реплик. Никакой особой грубости и вульгарности в них нет. И возможно, именно эту сцену имел Пушкин в виду, когда, отстаивая правомочность просторечий в языке своей трагедии, писал в «Набросках предисловия к „Борису Годунову“»: «Есть шутки грубые, сцены простонародные <…> поэту нет нужды стараться заменять их чем-нибудь другим»50. А 2 января 1831 года, сразу после выхода трагедии51, он писал Вяземскому: «…одного жаль – в Борисе моем выпущены народные сцены <очевидно, имеется в виду „Девичье поле“.– М. А.>, да матерщина французская и отечественная; а впрочем странно читать многое напечатанное»52. Очевидно, что удаление «Девичьего поля» было отнюдь не добровольным, а совершилось в результате давления. Оно не может быть объяснено художественными решениями. Дело было вовсе не в «грубости» этой сцены, а в достаточно негативном изображении мыслей и настроений собравшейся толпы. Умный Булгарин это заметил и написал, как мы помним, в оставшейся неизвестной Пушкину записке: «Прилично ли так толковать народные чувства?» Пушкин, наверное, понимал истинную причину настоятельного требования этих сокращений и, поскольку изображение народных настроений без второй половины сцены теряло смысл, вычеркнул ее целиком.
И сразу последняя ремарка трагедии утратила значение. Прежняя ремарка с учетом последующей Смуты создавала жуткую жесткую цикличность русской истории: здравица царю, свержение и гибель этого царя, здравица новому царю. В перспективе: гибель нового царя (пушку прахом зарядили), восшествие на престол следующего (здравица Шуйскому), вакханалия самозванцев… Ощущение этой цикличности в значительной степени утрачивалось при снятии первой массовой сцены, где народ тупо приветствовал нового царя.
Именно тогда последними словами трагедии становится часто употребляемая Карамзиным формула молчания, безмолвия народа53 (напомним, что трагедия в окончательной редакции посвящена «драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина»). Новая ремарка ничего не меняет в концепции одного из самых пессимистических творений Пушкина: Дмитрий так же обречен на гибель, как и его предшественник, и воображение читателя легко прочерчивает дальнейшие трагические события русской истории. Однако, при всей выразительности этого финала, глубокий пессимизм первой редакции все же проявляется не столь очевидно.
Поздняя осень и ранняя зима«Осень» А. С. Пушкина и «Еще заря не встала над селом…» Н. А. Заболоцкого
1833 год был в жизни Пушкина сравнительно благополучным. Устоялась семейная жизнь. Как-то (на время) утряслись отношения с властью. Роились творческие замыслы54.
Первого октября поэт на полтора месяца приехал в Болдино. Началась вторая болдинская осень, по интенсивности мало уступающая первой. За полтора месяца были написаны и доработаны: «История пугачевского бунта», «Медный всадник», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Анжело», «Будрыс и его сыновья», «Воевода», «Пиковая дама», «Сказка о мертвой царевне» и одно из лучших стихотворений Пушкина «Осень»:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
Прошло сто пять лет, и 19 марта 1938 года ленинградскими чекистами был схвачен известный поэт Николай Алексеевич Заболоцкий. От пыток бессонницей и голодом, жестоких избиений он потерял рассудок и около двух недель пробыл в тюремной клинике для умалишенных. Однако «вины» своей не признал и никого не назвал. Потом были лесоповал, тяжелые земляные работы. От смерти спасла случайная удача – стать чертежником. А через восемь лет произошло чудо. Хлопоты друзей увенчались успехом, и в 1946 году Заболоцкого освободили и даже разрешили поселиться в Москве и вернуться к литературной работе.
Этим 1946 годом помечено стихотворение, названное по первой строчке «Еще заря не встала над селом…». Читателям оно не так хорошо памятно, как пушкинские стихи, поэтому позволим себе привести его целиком:
Еще заря не встала над селом,
Еще лежат в саду десятки теней,
Еще блистает лунным серебром
Замерзший мир деревьев и растений.
Какая ранняя и звонкая зима!
Еще вчера был день прозрачно-синий,
Но за ночь ветер вдруг сошел с ума,
И выпал снег, и лег на листья иней.
И я смотрю, задумавшись, в окно.
Над крышами соседнего квартала,
Прозрачным пламенем своим окружено,
Восходит солнце медленно и вяло.
Седых берез волшебные ряды
Метут снега безжизненной куделью.
В кристалл холодный убраны сады,
Внезапно занесенные метелью.
Мой старый пес стоит, насторожась,
А снег уже блистает перламутром,
И все яснее чувствуется связь
Души моей с холодным этим утром.
Так на заре просторных зимних дней
Под сенью замерзающих растений
Нам предстают свободней и полней
Живые силы наших вдохновений.
Стихи написаны как будто в продолжение пушкинской поздней осени. Там подчеркнуто, что вот-вот наступит зима: «роща отряхает последние листы; еще бежит за мельницу ручей, но пруд уже застыл <…> отдаленные седой зимы угрозы; звенит промерзлый дол и трескается лед».
У Заболоцкого стихи начинаются с четыре раза, повторенного пушкинского еще («еще бежит …»). У него ранняя и звонкая зима УЖЕ наступила, но ЕЩЕ не наступил поздний день после холодной зимней ночи. Зря мы, наверное, сказали «как будто». Заболоцкий, как и все мы, знал чудные пушкинские стихи наизусть (тем более что двухтомник поэта был послан ему в лагерь друзьями55). Вполне вероятно, что он сознательно (или подсознательно) сопоставлял свое стихотворение с пушкинскими строками и противопоставлял его им.
А мы теперь попробуем сравнить эти два текста. Текст Пушкина достаточно густо населен. Сосед… с охотою своей; бег саней с подругой; бег на коньках: обув железом острым ноги; катание в санях с Армидами младыми; пиры с блинами и вином… мороженым и льдом, матросы