;
Защитник Рима благородный,
Душою истинно свободной,
Делами истинно велик
Такое изображение Мазепы, несмотря на осторожные оговорки, было неприемлемо для Пушкина, который, в отличие от Рылеева, опирался на исторические разыскания и исходил из своих исторических взглядов. Первому изданию «Полтавы» он предпослал предисловие (31 января 1829), в котором один из четырех абзацев уделил герою своей поэмы:
Мазепа есть одно из самых замечательных лиц той эпохи. Некоторые писатели хотели сделать из него героя свободы, нового Богдана Хмельницкого. История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварстве и злодеяниях, клеветником Самойловича, своего благодетеля, губителем отца несчастной своей любовницы, изменником Петра перед его победою, предателем Карла после его поражения: память его, преданная церковию анафеме, не может избегнуть и проклятия человечества (V, 335).
Очевидно, что «некоторые писатели» – это Рылеев, изобразивший Мазепу в своей поэме, с которой читатели познакомились четыре года назад (1825) и автор которой был повешен в июне следующего года. Видимо, для Пушкина настолько важно было постулировать свое понимание героя обеих поэм, что он пренебрег неуместностью полемики с трагически погибшим автором и своим другом. Показательно, что Мазепе как «герой свободы» противопоставлен Богдан Хмельницкий, воевавший со шведами и поляками и отдавший Украину в полное подчинение России72.
И в полном соответствии с «Предисловием» уже в первой песни Мазепе дана такая авторская (а не устами героя) характеристика, которую Пушкин, кажется, явно противопоставляет тому, что сказано о Мазепе в поэме Рылеева:
Не многим, может быть, известно,
Что дух его неукротим,
Что рад и честно, и бесчестно
Вредить он недругам своим;
Что ни единой он обиды,
С тех пор как жив, не забывал,
Что далеко преступны виды
Старик надменный простирал;
Что он не ведает святыни,
Что он не знает благостыни,
Что он не любит ничего,
Что кровь готов он лить, как воду,
Что презирает он свободу,
Что нет отчизны для него
В самом начале (вторая строка) Пушкин отметил духовную силу Мазепы73. Далее следуют только отрицательные характеристики: не стесняется в средствах (честно и бесчестно), злопамятен, давно задумал измену и лелеял честолюбивые планы, не верит в Бога, никого и ничего не любит, кровожаден, презирает свою страну, во имя свободы которой готовит измену и предательство («замысел ужасный»).
Несколько более откровенен (это уже слова самого персонажа, а не автора) Мазепа в разговоре с возлюбленной, но и тут он прикрывает честолюбивые замыслы («И скоро в смутах, в бранных спорах, / Быть может, трон воздвигну я». – Песнь II, 72–73) разговорами о свободе Украины:
Склоняли долго мы главы
Под покровительством Варшавы,
Под самовластием Москвы,
Но независимой державой
Украйне быть уже пора.
И знамя вольности кровавой
Я подымаю на Петра. <…>
И скоро в смутах, в бранных спорах,
Быть может, трон воздвигну я.
В словах Мазепы важен эпитет к слову вольность. В юности Пушкин посвятил вольности свою знаменитую оду. Она кончается словами: «Народов вольность и покой». Позднее, в стихотворении «Кинжал» (1821), он назвал ее безглавой:
Над трупом вольности безглавой
Палач уродливый возник.
Кровавая якобинская диктатура убила свободу (вольность). Страшным апофеозом этой гибели стала зловещая фигура Марата. Теперь Пушкин называет вольность, которую подготавливает Мазепа, кровавой. Проговариваясь, Мазепа признается, что для короны царской74он готов погрузить родную страну в смуту, в катастрофу кровавой75 вольности: «кровь готов он лить, как воду».
В изображении внутреннего мира протагониста его поэмы у Рылеева преобладает тема свободы, которая никак не конкретизируется: это и независимость, внутренняя свобода самого Войнаровского, и свобода его страны. Войнаровский с упоением рассказывает о своих юных годах на родине:
Среди родной моей земли,
На лоне счастья и свободы,
Мои младенческие годы
Ручьем игривым протекли
Детство сменилось юношеской удалью в войнах с врагами Украины. По воспоминаниям Войнаровского, в эти суровые годы он чувствовал себя внутренне свободным, независимым человеком, каким сделало его еще детское воспитание «на лоне счастья и свободы»:
Враг хищных крымцев, враг поляков,
Я часто за Палеем вслед,
С ватагой храбрых гайдамаков,
Искал иль смерти, иль побед. <…>
Дыша любовью к дикой воле,
Бодры и веселы без сна…
С такой же отвагой предается Войнаровский борьбе за независимость Украины:
…мы, свои разрушив цепи,
На глас отчизны и вождей,
Ниспровергая все препоны,
Помчались защищать законы
Среди отеческих степей
После поражения с глубоким сочувствием передает Войнаровский горькие слова вождя, пытавшегося сделать свободной свою страну:
Настал конец святой борьбе.
Одно мгновенье все решило,
Одно мгновенье погубило
Навек страны моей родной
Надежду, счастье и покой…
И до самого конца, в сибирской ссылке, мысли о свободе Украины не оставляют Войнаровского:
…еще во мне
Горит любовь к родной стране, —
Еще, быть может, друг народа
Спасет несчастных земляков,
И, достояние отцов,
Воскреснет прежняя свобода!..
Романтичным индивидуалистам Рылеева с их абстрактными формулировками свободы Пушкин противопоставляет Петра – воплощение государственного величия России.
Появляется Петр и в поэме Рылеева. В изображении русского императора автор проявляет известную осторожность. С одной стороны, Петр – враг его положительных персонажей, с другой – даже они отдают должное его величию. После поражения Мазепа говорит:
«Мазепе ль духом унижаться?
Не буду рока я рабом;
И мне ли с роком не сражаться,
Когда сражался я с Петром? <…>
И Петр и я – мы оба правы:
Как он, и я живу для славы,
Для пользы родины моей»
Войнаровский спустя годы, в ссылке даже допускает, что Петр, может быть, был (стал) другом его родины:
Грустил я часто поневоле.
Что сталось с родиной моей?
Кого в Петре – врага иль друга
Она нашла в беде своей?
У Рылеева из размышлений об абстрактной свободе этого романтического героя-украинца возникает (все-таки прямо не сформулированная) тема независимости родины. Пушкина рылеевские размышления о возможной и несостоявшейся независимости, самостоятельности Украины и неопределенная трактовка роли Петра в этой сложной ситуации нисколько не интересовали. Для него Украина была органической частью Российской империи, а Петр был не просто руководителем, а воплощением этого великого созданного им государства. Этому государственному Молоху он готов был принести в жертву не только подданных, но и себя самого. Пушкину, несомненно, было известно хрестоматийное обращение Петра к войскам накануне Полтавской битвы (курсив мой):
…не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное <…> А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего76.
Рассказ об исторических событиях своей поэмы Пушкин начинает со слитых воедино Петра и его империи:
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра
Кстати, невольно возникает вопрос: а почему «Россия молодая»? Официальная и общепринятая дата возникновения российской государственности – 862 год (призвание варягов). Таким образом, в 1828 году Россия насчитывала более девяти с половиной веков существования. Это, конечно, меньше, чем многие государства Европы, но возраст вовсе не такой уж младенческий. Почему-то все государственники полагают, что с каждым крупным событием история их страны начинается вновь. Страна как бы заново рождается. Так, Маяковский через сто лет после Пушкина и через десять лет после Октябрьского переворота (1927) писал (поэма «Хорошо»):
Теперь России, хоть называй ее СССР, стало уже десять с половиной веков, но она еще более помолодела – теперь уже «подросток». Впрочем, это явление не только русское. Всех перещеголяли французы. Они намеривались превратить начало своей революции в начало новой эры в истории человечества.
Вернемся к Пушкину. В «Полтаве» изображен другой, не тот, что в «Арапе…», аспект личности Петра. Здесь он является божественным воплощением самой России, с которой этот Самодержец-Бог сливается в единое целое. Таким объединением Петра и России заканчивает Пушкин свою поэму: