ржаться от Элоизы подальше.
Мои дети, семнадцатилетняя Рози и шестилетний Эдмунд, внизу на пляже строят огромные замки из песка. Рози сейчас совсем на себя не похожа. Такая милая. Она подзывает еще двух ребятишек и вручает им совки. Малыши уже насобирали ракушек, водорослей и косточек каракатиц.
Останавливаюсь и с удивлением наблюдаю за тем, как они играют вместе. Эдмунд копает ямку желтыми граблями. Рози, кажется, забыла все свои претензии, и мой маленький сын наслаждается ее вниманием. Я слышу, как они рассуждают о строительстве рва, о том, что для него нужен канал, по которому сможет подняться вода. Эдмунд говорит Рози «спасибо». Я не верю своим ушам.
Мы его усыновили; Перл, биологическая мать Эдмунда, – юная наркоманка, успевшая отсидеть в тюрьме. Если сын узнает об этом, то уже не сможет спокойно жить. Я знакома со стыдом. От него так запросто не отмахнешься.
Государство забрало Эдмунда под свою опеку. Когда за ним пришли, он лежал в кроватке, измазанной калом, в бутылочке не было ни капли молока. Его отняли у матери, которая ни за что не хотела с ним расставаться. Когда она родила сына, ей было пятнадцать. Всего пятнадцать. Перл. Теперь ей двадцать один, и эта женщина вызывает во мне страх и отвращение. Она из тех, кто считает забавным выкладывать мерзкие фотографии пирсинга в носу крупным планом, где видно, как оттуда стекает капля гноя.
Я вцепилась в перила и боюсь их отпустить. Ведь я так и не рассказала Кеву, что Перл недавно написала мне в соцсети. Сообщила, что долго меня искала и наконец нашла. Узнать бы, как ей это удалось. Усыновление вначале было полуоткрытым, но быстро превратилось в закрытое. Перл стала очень нестабильной, преследовала и запугивала нас; конечно, стоило это предвидеть. В интересах Эдмунда нужно было сразу соблюдать секретность. Но поначалу агенты по усыновлению убеждали нас, что Эдмунд сможет безопасно наладить отношения со своей неблагополучной биологической матерью и «излечиться» от травмы. Мы закрыли информацию об усыновлении, когда вместе с агентством пришли к выводу, что для ребенка так будет лучше. Наша семья переехала туда, где Перл не смогла бы нас найти, но она прилагала массу усилий, и это очень пугало. В сообщении она написала, что хочет вернуть сына. Дрожащими руками я ее заблокировала и постаралась забыть, как страшный сон.
Боюсь даже представить, сколько она до этого следила за мной в соцсетях, увеличивала фотографии желтыми от никотина пальцами и пристально рассматривала новый дом, дизайнерский сад и лицо Эдмунда, которого мы снимали в каждом цветущем уголке нашего жилища. Если однажды зарегистрируешься в социальных сетях, потом сложно вычистить оттуда свои персональные данные.
Я отчаянно цепляюсь за перила, и ногти царапают краску. Перл уже угрожала, что найдет нас, в самом начале, когда мы только усыновили Эдмунда. Тогда мы изменили правила общения с ней и, по настоянию полиции, сделали наши профили приватными. Как же ей снова удалось найти нас? Если я скажу Кеву, дело примет более серьезный оборот. Уверена, муж очень встревожится. Лучше помалкивать. Перл заблокирована, удалена из нашей жизни и никогда нас не найдет.
В этот момент Рози замечает меня на балконе и машет рукой. Я в конце концов отпускаю перила и машу в ответ. Кричу, чтобы они оба поднимались в дом: гости скоро приедут. Она кивает и принимается собирать лопатки.
Мы здесь, и все хорошо. Я надеюсь, что остров вновь сделает Рози нормальной. Обычно она без конца сидит в телефоне, фотографируется, надув губки, и рассылает снимки друзьям. Здесь же потоки солнечного света и свежего воздуха наполняют ее витамином D, покрывают плечи загаром и возвращают в детство, где маленькая девочка в панамке часами играла в песке и болтала сама с собой, а я лежала рядом на мокром полотенце и читала книгу.
Иногда из-за сильного чувства вины мне даже больно смотреть на дочь. Поэтому я наблюдаю за ней издалека, как незнакомец в парке. Притворяюсь, будто все хорошо. Думаю, она знает об этом и ненавидит меня. Рози нарочно старается встретиться со мной взглядом, когда отрыгивает или когда стягивает футболку с плеча, так что в вырезе появляется розовый сосок, делает в таком виде фото и кому‑нибудь отправляет. Она хочет увидеть реакцию, спровоцировать ссору, драку, хоть что‑нибудь. Но ничего не добивается, поскольку мама абсолютно бесчувственная, и Рози лучше всех знает, что больше ничто в мире не сможет меня шокировать.
Элоиза, 14:10
Он ругается на меня по пустякам: «Зачем ты отпустила Коко? Тут толпа!», «Скажи Леви, чтобы вылез из телефона и помог нести сумки!», «Чего ты туда напихала? Все свои баночки?». Я улыбаюсь и не придаю его словам значения, стараясь совладать с тревожными мыслями. Когда у тебя паранойя, сложно на чем‑то сосредоточиться, поэтому исходящие от Скотта унизительные обвинения размываются и воспринимаются как радиопомехи.
Скотт забирает у меня чемодан и увозит по бетонной дорожке, а я хватаюсь за воздух. Вот бы он взял меня за руку, а я положила голову ему на плечо, совсем как парень с девушкой позади. Потому что здесь, на острове, их ждет любовь, потому что песок слепит глаза, а солнце поджаривает голые руки, и все вокруг только и думают о первом глотке холодного горьковатого пива. У Коко потные ладошки, она постоянно хнычет, жалуясь на муху, что кружит у ее лица. Леви помогает нести сестренку, но девочка извивается, ведь в ее возрасте хочется идти до виллы бесконечно, останавливаясь на каждом шагу, исследуя пухлым пальчиком шишку, ракушку или птичий помет.
– Фу! – Скотта передергивает. – Элоиза, не разрешай ей трогать эту гадость.
– Всего лишь птичье дерьмо.
– Не выражайся при детях.
Скотт тащит чемодан дальше по гравийной дорожке, и тот ужасно гремит, нам приходится кричать, чтобы услышать друг друга, и люди начинают оборачиваться на наше семейство. Знаю я, о чем они думают. Я бы и сама так думала. Ох, бедняжки. Слишком много ответственности, слишком мало времени, слишком мало любви. Их брак рассыпается, совсем как скалы в заливе, и никакая романтика этого острова не спасет их.
Терракотовые виллы прячутся в соснах, истекающих смолой. По ночам шишки опадают и грохочут по жестяным крышам, как гранаты. Странно, что от деревьев еще не избавились. Меня бесит это место. Бесит, что все выглядит как раньше и сама атмосфера пробуждает воспоминания. Роттнест пахнет смолистой кровью сосен. Для кого‑то он пахнет морем, выпечкой, пивом, которое испаряется и дымкой висит над островом. Для меня – сосновыми шишками и смолой; напоминает марихуану, от этой мысли рот наполняется слюной. Маленький тайный порок помогает бороться со стрессом. Когда мне тревожно, хочется курить снова и снова, а то и принять что‑нибудь посильнее, вроде кокаина или болеутоляющих. Но сегодня я чувствую себя защищенной, потому что в чемодане, что подскакивает по дорожке вслед за Скоттом, в аптечке спрятан запас кучерявой зеленой травки, и сегодня вечером мои легкие наполнятся ее дымом. Коко поднимает шишку, я забираю ее и глубоко вдыхаю аромат.
– Эту, – говорит Коко и тянется за следующей.
Скотт подгоняет нас.
Посмотрим, не захочет ли Кев присоединиться ко мне. Он всегда был не прочь затянуться.
По старой крутой лестнице мы спускаемся к оранжевой вилле под номером 212, где остановились Бретт и его девушка. Вилла напротив, под номером 211, – наша. С нее не самый красивый вид, но мне без разницы. Зато можно представить, что мы на Корфу: ослепительно-голубое небо над белым песком и колючими кронами сосен. Я фотографирую это буйство цвета и вспоминаю время, когда пожить в одной из таких вилл было пределом мечтаний.
Попробуй забыть, попробуй не вглядываться в каждое лицо. Громко топая, по лестнице поднимаются Рози и Эдмунд, в руках у них совки, шлепанцы и желтые ведерки.
– Эй! – кричит Леви девушке.
Рози с улыбкой рассматривает нас из-под ладони и машет. Мой юный сын не сводит глаз с ее стройного тела.
– Привет, Элоиза. – Рози чуть ли не подпрыгивает при виде меня, забыв про Леви. Я тоже машу ей.
Затем появляется Эдмунд, мрачный, несчастный ребенок с вечно печальным лицом; он как будто сошел с черно-белого снимка. Коко хлопает в ладоши, прыгает, визжит, то есть ведет себя как обычный ребенок при виде другого, Эдмунд же стоит на месте, безвольно опустив руки и поглядывая из-под челки. Жуткий мальчик. Под стать своему имени.
Моя малышка бегом направляется к Эдмунду, тело не поспевает за пухлыми ножками.
– Коко! – кричу я. – Давай сначала распакуем вещи, а потом вы поиграете.
Переваливаясь с ноги на ногу, как пушистый утенок, она возвращается ко мне. Прижимаю ее к животу и наблюдаю за Эдмундом, который медленно разворачивается и удаляется. Рози смотрит на меня, многозначительно улыбаясь и накручивая мокрый локон на палец. Затем тоже уходит, а Леви остается только таращиться ей вслед. Рози вечно смотрит мне в рот и до смешного восхищается, ставя лайки под каждым моим постом в социальных сетях. Не знаю почему, но ее привязанность рождает во мне мстительное удовлетворение, в котором даже стыдно признаться.
Скотт настаивает, чтобы именно я взяла у Кева ключи от виллы. Но это же его друг. Причем лучший. Они даже работают вместе. Клянусь, муж меня проверяет, хочет понять, как я реагирую на его приятелей и на мужчин вообще. Это же очевидно: порой он не к месту, например когда я загружаю посудомоечную машину, завариваю чай или натягиваю колготки, произносит какое‑нибудь мужское имя и внимательно следит, не покраснею ли я. Он либо хочет меня в чем‑то уличить, либо ревнует. Оба варианта бредовые, но пусть бы лучше ревновал.
Поэтому, пока Скотт устраивает багаж у двери, а я сажаю Коко рядом с Леви, я улыбаюсь. Непринужденно. Мне просто надо взять ключи. Скотт складывает руки на груди и наблюдает, но ему не в чем меня упрекнуть. Я не волнуюсь и не смущаюсь. Разве только испытываю неловкость оттого, что он меня проверяет.