Элоиза, 14:45
Удивительно: у меня уже плечи болят от напряжения, а Кев расслабленно стоит у стены. Я перекладываю в холодильник привезенные припасы. Молоко, пиво, масло, сыр. Скотт дает Коко совочки и ведерко, а Леви уже сходил за мясным пирогом и соусом, это радует. Как хочется, чтобы он взял в прокат велосипед и снова стал ребенком. Выдавливал бы на пирог кетчуп и запихивал в рот большими кусками, любуясь морем. И чтобы у него были невинные, как у всех детей, глаза.
Кев рассказывает о том, что на другой стороне острова волны так себе, я раз за разом ныряю в холодильник и поглядываю на дверь – жду Пенни с шампанским. Ее до сих пор нет. Я подготовила четыре бокала. Вертя их в руках, Кев жалуется на слабую волну. Скотт достает из холодильника пиво и предлагает другу, но тот отказывается. Ему нужно вернуться и помочь Пенни подготовить напитки к вечеру.
Вообще‑то я видела, как Пенни с Эдмундом уехали на велосипедах. Она даже не посмотрела в нашу сторону, даже не позвонила, чтобы объяснить, почему не собирается пить с нами шампанское. У меня тяжело бьется сердце.
– Что надо принести вечером? – спрашиваю у Кева.
– Ничего не нужно. – Он встает, чтобы идти домой. – Пенни не потерпит, чтобы посторонние портили ее сырную тарелку.
– Да уж, она такая. – И я действительно знаю. Пенни из тех людей, которые любят, чтобы было так и никак иначе.
– Во сколько сбор? – спрашивает Скотт, глотая пиво.
Кев смотрит на часы.
– Приходите, как будете готовы. Бретт и Сэл наверняка задержатся, если решат перепихнуться. Не видел их еще, но, думаю, так и получится.
Мы все смеемся, но при упоминании секса плечи у меня сводит еще сильнее. Я не могу поднять глаза на Скотта и Кева. Отвлекаюсь тем, что складываю сельдерей, морковку и шпинат в овощной отсек. Кев говорит о сексе легко и со знанием дела: так солдат рассказывает о войне, а полицейский – о преступлениях.
И он же просто предположил, что Бретт и Сэл занимаются сексом.
А вот моя суета вокруг холодильника, куда я укладываю кабачки, которые никогда не стану готовить на пару́, лишний раз доказывает, что мы с мужем как раз им не занимаемся.
Молодость кончилась в мгновение ока, мне тридцать пять, и я больше не сексуальна. Мало кто захочет признавать, что это приносит не меньше боли, чем подтяжка лица или увеличение губ. Чтобы казаться привлекательной, я испробовала все возможности пластической хирургии.
И не сработало. Скотт откровенно пожирает глазами других женщин, точно лакомые кусочки, мечтает раздвинуть им ноги и трахнуть как следует. При этом совсем не замечает моих приглашающе раздвинутых ног.
Мы относимся к старению с юмором. Обсуждения пигментных пятен, седых лобковых волос или отвисшей до пупка груди часто вызывает смех у женщин.
Но как быть, если самооценка основывается только на внешности? Я словно хрупкая оболочка, пустой кокон. Превратилась ли я по мере созревания в бабочку? Нет. По мне просто пошли трещины.
Я наблюдаю, как женщины вроде Пенни живут себе и не придают значения возрасту. Они в принципе цельные. Цельные женщины. Их разнообразные качества складываются в многомерную личность.
Эти женщины настроены на карьеру и учатся на физиотерапевта. Они тусовщицы, которые постоянно устраивают вечеринки и бранчи для друзей. Они женщины со своими увлечениями и устремлениями, организующие приюты для бездомных беременных. Они хранительницы очага, которые поддерживают и своих, и мужниных родителей, приглашая их в гости на каникулах и устраивая пикники на клетчатых пледах. Они дизайнеры, которым хватает денег на обустройство новомодных кухонь. Они спортсменки, которые готовятся пробежать полумарафон.
Это вам не просто длинные ноги и светлые волосы. Не просто напомаженные губки и накрашенные реснички. Это истинные женщины. Настоящие. Они не боятся стареть. Им не нужны тысячи подписчиков, чтобы чувствовать себя значимыми.
Такие женщины пугают меня. А Пенни именно такая.
Элоиза, 16:14
Скотта и Коко нет с тех пор, как они ушли с Кевом. Я сама убедила мужа пойти, вызвавшись распаковать вещи. На самом деле я нуждалась в маленькой передышке, в тишине и покое. Открыть окно и вместе с криками чаек впустить горячий ветер, чтобы он унес пыльный мускусный запах виллы. Постоять у зеркала, повторяя, как заклинание: «Ты в безопасности. Никто тебя не знает. Никто не догадается, чем ты раньше здесь занималась». Запах птичьего помета и шелест прибоя создают болезненное ощущение, что я вернулась назад во времени. Даже когда я раскладываю косметику и туалетные принадлежности в ванной, пытаюсь втиснуть кроватку Коко рядом с нашей, рассаживаю плюшевых мишек, боль никуда не девается. Потому что на острове ничего не меняется. Например, у нас за виллой по-прежнему есть две улицы с жильем подешевле и с видом похуже. И я невольно гадаю: а вдруг то, что происходило тогда, продолжается там и сейчас?
Приходится налить себе большую порцию джина, добавить туда побольше льда с каплей содовой и выпить залпом. Пока джин растворяется в крови и разносится по телу, я рассматриваю себя в новом бикини, выпячивая бедра и приподнимая грудь. Надо еще успеть примерить парочку вещей – надеюсь, Пенни обратит на них внимание, когда мы встретимся.
Я мажусь кокосовым маслом, и его запах постепенно заполняет пространство. Отдаваясь приятному алкогольному туману в голове, я настраиваюсь на душевный вечер в доме через дорогу.
Теперь я готова к общению.
Пока я иду к Пенни и Кеву, сырная тарелка – три вида сыра, оливки в масле, хрустящие крекеры, три клубничины – дрожит у меня в руках. Без Фредди, моей няни, я как без рук. Она умеет красиво сервировать еду, а у меня вышла откровенная фигня. Но я не хочу идти в гости с пустыми руками, и мне все равно, куда Пенни денет эту несуразную кучку закусок.
Мы никогда не встречались с Пенни с глазу на глаз, только вчетвером. Пока Скотт будет разговаривать с Кевом, мы с ней вроде как должны общаться. Разве что дети влезут, а они наверняка влезут. Хорошо бы удостовериться, что Коко не бросит меня и не уйдет с Эдмундом. Моя малышка такая энергичная, такая жизнерадостная, такая непохожая на меня. В свои два с половиной года дочка уже умеет общаться лучше меня и с легкостью заводит друзей.
Открываю дверь их виллы и сразу же чувствую себя самозванкой. Мне здесь не место. Тут совсем другая атмосфера, веселая и праздничная. Играет джаз, и сексуальный итальянец поет низким, хриплым голосом, из каждого окна виднеется море, а из кухни доносится аромат фрикаделек и чего‑то чесночного, томящегося в духовке. На столе я вижу вазу, куда Пенни сложила шишки, ракушки и круглые соцветия спинифекса, будто на картинке из журнала по домоводству. Рядом стоит кувшин с ледяной водой и дольками лайма, а вокруг всякие стаканчики и бокалы – дешевые, как позже объяснит Пенни, поэтому не жалко разбить. Она на самом деле ведет ту жизнь, которую я лишь пытаюсь имитировать. Я сдуваю волосы с глаз и выхожу на улицу.
Пенни лежит в кресле, подставив ноги солнышку и прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. На столе охлаждается французское шампанское, сырная доска ломится от закусок: салями, кростини [4], каперсы, медовые соты, паштет и виноград.
Увидев меня, Пенни смеется:
– Господи, не стоило ничего приносить.
Решаю отдать угощение детям, которые играют на планшете и даже не обращают на меня внимания. Эдмунд дуется из-за проигрыша в онлайн-игре, а Коко просто стоит и наблюдает за ним.
Леви сидит напротив и смотрит ролики на ютьюбе. Целую сына в макушку, волосы у него пахнут мясным пирогом.
– Шампусик? – предлагает Пенни, когда я возвращаюсь к ней.
– Да, с удовольствием.
Она наполняет бокал, и шампанское пенится через край. Пенни торопит меня, заставляет скорее отхлебнуть, пока не пролилось. Как будто мне снова пять и меня отчитывают. Наворачиваются слезы, хорошо хоть за очками их не видно.
Пенни садится на колени к Кеву, и он целует ее в шею. Я неловко пристраиваю полуголую попу в стрингах на табурете рядом со Скоттом.
– Как вам вид? – спрашивает мой муж.
– Лучший на острове, – объявляет Пенни и цокает языком. – У нас всегда все самое лучшее.
Пенни, 16:16
Обалдеть. Просто обалдеть. Понятия не имею, что за игру ведет Элоиза, но мне за нее ужасно стыдно. Будто наблюдаешь за человеком, который в первый раз встал на коньки. Меня разбирает смех, и я стараюсь не смотреть в ее сторону: боюсь не сдержаться. Могу поспорить, что Кев чувствует то же самое. Пытаясь отвлечь наше внимание, он показывает на пляж, где рыбак вытаскивает улов. Скотт стискивает челюсти, а горлышко бутылки сжимает так, будто хочет ее задушить. Вот бедняга.
Ладно бы белый полупрозрачный верх купальника, который демонстрирует фальшиво-округлую грудь и торчащие соски, которые, как я предполагаю, тоже сделаны из пластика. Вдобавок над копчиком у нее большая выцветшая татуировка в виде бабочки, и все мы понимаем, что это значит: она любит, когда мужчина сзади. Но вот низ купальника, стринги из одних веревочек, это уже слишком. Мы же не на Ибице, вертится у меня на языке, пробивается сквозь улыбку. На острове предполагается семейный отдых.
– Хотите искупаться? – спрашиваю я, подливая Кеву шампанского. И не могу удержаться от замечания: – Если честно, я порядком замерзла.
– Думаю, я бы окунулась, – подает голос Элоиза с табурета.
Она елозит голой задницей по алюминию; видимо, именно от этого у нее вся кожа в мурашках. Ей холодно. Надела бы рубашку. Беру руку Кева и оборачиваю вокруг себя, откидываюсь спиной ему на грудь. Как же мне с ним повезло.
– Возьми Коко, – бросает Скотт Элоизе, даже не глядя на нее. И он не просит: приказывает. Кев никогда не говорит со мной таким тоном.
– Дай ей хотя бы допить, – в шутку отчитываю Скотта.
У нас с ним всегда такие отношения. Близкие и дружеские. К жене Скотт обращается как к чужой. А мне улыбается.