Замечу, что неуверенно себя чувствовал в подземелье и Фу — за каждым углом ему здесь мерещилась духоловка. А может, и не мерещилась вовсе.
Полагаю, стоило кому-то из нас, курсантов, хоть самую малость зазеваться и отбиться от своих — и долгие блуждания в лабиринте были бы такому бедолаге гарантированы. Так что при всей моей «любви» к Чубу, по мере сил я старался держаться к нему поближе, из-за чего спокойно переговорить с «Заикиным»-Мазаевым, как мы с ним, вроде как, условились перед построением, особой возможности у меня покамест не имелось. Несколько раз мимоходом мы с Кириллом встречались взглядами — в глазах его светилось любопытство, но, похоже, оба мы понимали: не время.
Склад, где мы получили по аккуратно упакованному комплекту новой униформы, располагался, должно быть, на одном из самых глубоких уровней Школы, а вот предназначенные нам для проживания комнаты — наоборот, размещались наверху, и в них даже имелись окна. Хотя, может быть, конечно, и не всем так повезло, но в моей вот таковое нашлось. Небольшое, выходящее на крутой, серый и скучный каменистый склон — ну да на панорамный вид на море я, прямо скажем, и не рассчитывал. Расселили нас, кстати, по одному — никаких тебе соседей. Более того, двери комнат даже не выходили в какой-то один на всех общий коридор. И если, например, Муравьеву, Змаевич и борисовку Перовскую разместили неподалеку от меня, то со Златкой, Тоётоми, а также с Цой и юнкером-новосибирцем мы расстались гораздо раньше, к тому же, еще и уровнем ниже (почему, собственно, у меня и возникли сомнения, что все комнаты были с окнами — моя явно находилась на первом надземном этаже). А Воронцову в компании с двумя борисовцами и «Заикиным» Чуб увел куда-то дальше — причем, по-моему, снова вниз.
Сама по себе моя комната оказалась достаточно уютной. Обстановка здесь состояла из довольно широкой кровати, массивного двустворчатого шкафа, пары пустых книжных полок на стене, трех стульев и письменного стола, на котором, как и обещал Корнилов, обнаружились толстая брошюра правил внутреннего распорядка и два пергамента-артефакта. Тот, что попался мне в руки первым, оказался расписанием моих занятий, в котором, к своему удивлению, поначалу я сумел найти программу на один-единственный день — завтрашний. Причем, наименования учебного предмета там не значилось — только место (некая аудитория № 17) и то, что компанию мне в классе должна будет составить Муравьева.
Впрочем, наугад потыкав в пергамент пальцем, я достаточно быстро разобрался с его «интерфейсом» — тот оказался, что называется, интуитивно понятным. Что за предмет нам предстоит изучать на пару с Машкой, я, правда, так пока и не узнал, но зато сумел вывести на «экран» расписание на всю неделю. Так, выяснилось, что на послезавтра у меня стоит в плане совместный урок с «Заикиным» — увы, снова без названия, а днем позже в моем графике шли вполне традиционные «Проблемы магической практики» — старая добрая «промапра». Персональный состав учеников здесь не указывался, но зато был упомянут преподаватель — Поклонская.
Порадовавшись, что хоть что-то в этом мире неизменно (снова Ирина Викторовна и снова промапра!) я отложил расписание и взял со стола второй пергамент — уже ожидаемо это была схема школы — вроде той, что пользовался Чуб. С ней мне также удалось совладать без особого труда — артефакт весьма напоминал уже знакомые мне генштабовские карты. К некоторому моему разочарованию, на схеме не отображались другие курсанты или преподаватели (а ведь как было бы удобно!) — только мое собственное местонахождение. Зато я с легкостью сумел построить на ней на пробу маршрут от своей комнаты к аудитории, где мне предстояло заниматься завтра, затем выяснил, как пройти в столовую (такое всегда полезно знать), и, наконец, прочертил путь к залу чертога номер три, где, по словам Корнилова, нынешним вечером должен был состояться фуршет.
Закончив манипуляции со схемой, я вернул ее на стол и распечатал сверток со своей новой формой. Фасоном она напоминала федоровскую — те же китель с брюками, только не черные, а светло-синие, как у жандармов. Вместо фуражки к мундиру прилагалась шапка-кепи с плоским козырьком и мягкой тульей — собственно, именно такие носили нижние чины III Отделения. На околыше головного убора и серебряных погонах кителя красовалась заключенная в овал буква «Ⰴ» — «добро». Как первая в имени «Дмитрий», очевидно. Полгода назад я бы, пожалуй, сказал, что выглядела такая эмблема несколько двусмысленно, но нынче я к глаголице уже привык.
Носки, трусы, рубашку и ботинки нам оставили прежние, федоровские.
Переодевшись в обновку, пришедшуюся мне, разумеется, идеально впору, я аккуратно отколол от своего старого кителя ленту медали и знак Ордена Всеслава Полоцкого и уже собирался было закрепить их на груди, как вдруг Фу меня остановил:
«Не стоит, сударь: награды с жандармским мундиром надевают только на официальные торжественные мероприятия под монаршей эгидой!»
«Это еще почему?» — непонимающе нахмурился я.
«Так уж заведено. Считается, что голубая униформа жандармского корпуса — уже сама по себе достаточный знак отличия. Те же правила, к слову, действуют для обмундирования Собственного Его Императорского Величества Конвоя».
«В самом деле?» — недоверчиво нахмурился я.
«Вспомните Сергея Казимировича: видели вы когда-нибудь на его кителе звезды орденов?»
«Хм… Не видел, — вызвав в памяти образ Огинского, вынужден был признать я. Кстати, Корнилов и Семенов на своих алых кафтанах Конвоя тоже не носили никаких наград — не могло же у них таковых вовсе не иметься — с их-то выслугой? — А это точно жандармский мундир? — окинул я себя с груди до башмаков не самым довольным взглядом. — Может, похож просто?»
«Не извольте сомневаться, сударь. Не верите мне, загляните в правила внутреннего распорядка. Страница восьмая, второй абзац сверху».
«Почему же не верю — верю…»
Брошюру со стола я все же взял: разумеется, мой фамильяр оказался абсолютно прав.
Признаться, жаль: ленты медалей я мельком заметил еще у нескольких своих новоявленных сокурсников — в частности, были они у парней-борисовцев, да и у Цой имелась такая награда — а вот орденов, вроде бы, ни у кого здесь, кроме нас с Муравьевой, не водилось. Так что почетная звезда на груди, наверное, могла бы добавить мне и Машке авторитета среди курсантов, который здесь придется завоевывать с нуля…
Ну да нет — значит нет, проехали…
Захлопнув брошюру правил, я небрежно бросил ее поверх пергаментов-артефактов.
«На вашем месте, сударь, я бы ознакомился с местным распорядком подробнее, — не одобрил мое поведение Фу. — Сие и подполковник Корнилов рекомендовал сделать!»
«А сколько сейчас времени?» — осведомился я у фамильяра.
Можно было, конечно, при помощи нехитрой техники узнать ответ непосредственно из астрала (этот полезный прием я освоил буквально пару дней назад), но зачем, если есть рядом услужливый дух?
«Без четверти четыре. До начала фуршета — добрых два с лишним часа».
Пару секунд я еще колебался, затем, кивнув, плюхнулся на стул и снова потянулся за брошюрой. Раз уж и впрямь есть время — и в самом деле лучше ее внимательно прочесть: Корнилов плохого не посоветует.
Глава 4
в которой я веду беседу за беседой
Я постарался рассчитать так, чтобы попасть в зал чертога номер три ровно к шести часам, минута в минуту, однако не сложилось: за каких-то пару коридоров до цели меня подкараулила Цой. Именно подкараулила: дождалась моего появления и, выдвинувшись из-за поворота, преградила путь. Почти машинально я сделал шаг вправо, чтобы хабаровчанку миновать, но та синхронно сместилась в ту же сторону, не позволяя мне пройти.
— Сударыня?.. — вынужденный-таки остановиться, я смерил девицу тяжелым взглядом. Голубой жандармский мундир сидел на ней мешком и шел кореянке ничуть не больше прежней салатовой униформы целительницы.
— Прошу прощения, молодой князь, я хотела бы раз и навсегда устранить все возможные недомолвки, — вскинув голову, твердо проговорила Цой.
— Между нами существуют недомолвки? — картинно распахнул глаза я.
— У меня так и не было возможности объясниться… — выдержать ровный тон ей все же не удалось — под конец фразы голос девицы самую малость, но все же дрогнул.
— Не вижу в том ни малейшей нужды, — хмуро бросил я, качнувшись вперед — в расчете на то, что хабаровчанка машинально отступит, освободив проход, но та с места не сдвинулась.
— Хочу, чтобы вы знали три вещи, — упрямо продолжила она. — И первая из них: я не жалею о том, что сделала.
— Вот как? — признаться, тут навязчивая собеседница сумела меня удивить: я ожидал чего-то вроде мольбы о прощении — даже не суть, искренней или нет — но никак не этого.
— Да, так, — кивнула девица. — В моей жизни не было более счастливых дней, чем те два! — с пылом заявила затем она. — И пусть получила я их обманом — но чем дальше, тем больше убеждаюсь: оно того стоило!
— Что ж, рад за вас… — буркнул я, не найдя лучшего ответа.
Это она что, подольститься ко мне хочет таким образом? Если так, то напрасно старается…
— Оно того стоило… — повторила Цой. — Для меня. Но это не значит, что я не чувствую себя виноватой перед вами. Чувствую. Поэтому второе: я хочу принести вам свои извинения за случившееся. Столь же непритворные, сколь сладостны мои воспоминания о нем.
Ага, то есть все же извинения. Но в такой, вот, замысловатой форме…
— Полагаю это неуместным, — демонстративно скривился я. — Извинения подразумевают хотя бы маломальское раскаяние в содеянном, а вы сами только что заявили, что в вас его ни на мерлин! Сегодня вы просите прощения, а завтра зачешется в одном месте — и снова пустите в ход приворот!
— Что вы, это так не работает! — живая реакция хабаровчанки снова обманула мои ожидания. — К привороту у вас теперь иммунитет. По крайней мере, к моему привороту!