Медянников выхватил из-за пазухи свой верный наган — и вовремя: за долю секунды до медянниковского действа человечек сделал то же самое. И теперь князь оказался с двух сторон окружен людьми с оружием. Преимущество было на стороне Евграфия Петровича, потому что человечек ничего вокруг не замечал, обеспокоенный одной лишь мыслью — попасть в стройную и худощавую фигуру князя. Задача была не из простых.
Медянникова сия мысль не отягощала, и посему он открыл огонь на поражение — или на испуг, что было вероятнее. Тяжелый грохот нагана мгновенно всполошил все воронье, но что касаемо человечка — тот уже не слышал ничего. Ступор из ног перешел в уши, и он даже не посмотрел в сторону Медянникова.
Однако князь, удивленный таким нетривиальным звуковым сопровождением любовного свидания, немедленно поворотился в сторону Евграфия Петровича, и это спасло ему жизнь. Человечек выстрелил и точно попал бы князю в шею, но пуля скользнула по коже и только оглушила губернатора. Вместо того чтобы бежать быстрее лани, князь Оболенский застыл, беспомощно взирая на неумолимо приближающуюся смерть.
Боги хранят влюбленных, хотя со стороны князя наблюдалась не любовь, а скорее поползновения к ней. Человечек нажал курок еще и еще раз — тщетно! Из ствола лишь курился дымок предыдущего выстрела.
А Медянников палил, как на учебном полигоне: три... четыре... пять! Шестой патрон Евграфий Петрович оставил на крайний случай, но он не понадобился: испуганный отказом оружия человечек ринулся наутек.
Добежал он только до первого куста. Оттуда ему навстречу в гигантском прыжке вылетел этот сукин сын Мираков. В руке у сукиного сына была початая бутылка портера, которой он и озадачил человечка прямо по голове. Портер сильно ударил в голову, и человечек упал, орошая плотно утрамбованный песок кровью, водой и солодом.
Медянников сбавил ход и схватился за сердце. Слава Богу, князь жив. Но княжеский ум был чрезвычайно растерян всеми этими событиями. Стрельба с двух сторон, кровь, портер и отсутствие дамы повергли князя в точно такой же ступор, коим страдал бывший нападавший, а ныне поверженный человечек. Скрючившийся на песке, теперь он выглядел совсем лилипутом. Рассудок князя помрачился до последней степени: вместо дамы ему назначил свидание лилипут, которого принялись убивать неизвестные злодеи...
Обдумать ситуацию до конца князю помешали Медянников и Мираков — своими спинами они взяли князя в кольцо, выставили стволы наганов, отпугивая ими всех зевак и любопытных. Мера эта была не последней, так как у террориста могли быть сообщники, могущие воспользоваться суматохой и повторить теракт, на сей раз много действеннее.
Засвистел соловьем дворник Степан, ему откликнулись городовые — началась обычная полицейская рутина.
— Ваше превосходительство! — тихо сказал князю на ухо Медянников.
— Вы кто? — задал резонный вопрос Оболенский.
— Охранное отделение.
— А этот кто?
Князь указал на человечка, с трудом подымающегося с земли. Мираков ласково помогал жертве портера, держа наган наготове, чтобы огреть его посильнее в случае попытки побега.
— Террорист, ваше превосходительство, — шепнул Медянников. — А вы кого ждали-с?
— Даму! — Князь пришел в себя и строго взглянул на Евграфия Петровича. — Что вы себе позволяете, милейший?
— Ничего-с! — и Евграфий Петрович стал озираться, прикидывая пути для отхода.
В это время подбежала основная масса зевак, радуясь невиданному зрелищу и ликуя: кто-то в кого-то стрелял и сейчас понесет справедливое наказание. Но поскольку ни на ком ничего написано не было, зеваки в своих мнениях разделились: одни стали поносить Медянникова и Миракова, другие — князя, и лишь самые умные и проницательные набросились на дворника, немедленно призывая того к порядку, а власти в целом — к ответу!
Завязалась российская склока, чреватая непредсказуемостью. Медянников выбрал самого горластого из проницательных и выверенным ударом ноги пнул его в крестец. Горластый налетел на дворника Степана, тот рефлекторно ухватил его за грудки, толпа получила смутьяна и занялась им. А Медянников подцепил князя под руку и, исполняя роль отсутствующей дамы, поволок его к выходу. Мираков остался стеречь человечка, периодически тыча тому в нос дулом револьвера.
Наконец-то князь осознал все, что с ним произошло, и пошел без понуканий, стараясь выглядеть незаметным, что ему поначалу удавалось с трудом. Но как только они отошли шагов на двадцать, все волшебным образом изменилось: никто не обращал внимания на странную парочку, все торопились насладиться зрелищем разгоравшегося скандала и летели туда, как бабочки на свет фонаря.
— Пронесло, ваше сиятельство!
Медянников снял котелок и отер пот со лба.
Глядя на него, князь проделал то же самое.
— Дозвольте, я провожу вас до гостиницы. И с вашего разрешения, — Медянников помялся,— письмецо... если можно. Надо найти злоумышленников.
У князя отвисла челюсть:
— Вы полагаете... они меня... — Он с ужасом уставился на скомканное письмо, извлеченное из жилетного кармана.
— Так точно-с. Они вас на него подманили, — и Медянников тут же изъял улику. — Найдем автора!
Князь опустил голову:
— Боже мой, какой позор... Идемте отсюда!
В это время к ним подскочил бойкий молодой человек и, задыхаясь от быстрого бега, пошел частить словами:
— Ваше сиятельство! Несколько слов для прессы! «Вести», самая крупная газета города. Не откажите дарующим правду! Позвольте! Ну позвольте же! Всего один вопрос!
Князь с ненавистью осмотрел юношу.
— Скажите: в меня стрелял террорист, — шепнул князю на ухо Медянников. — А то ведь напишет черт знает что про ревнивого мужа.
— В меня стрелял террорист, — послушно повторил Оболенский и повернулся к Вершинину спиной, показывая всем своим видом, что более разговаривать не расположен.
Но Вершинин не отходил:
— Ваше сиятельство! А при каких обстоятельствах вы оказались здесь? Откуда он узнал, что вы будете именно в «Буффе»? Ваше сиятельство!
Тут Медянников в качестве последнего аргумента показал Вершинину сизый кулак. Журналист понял — интервью не будет — и резво поскакал описывать злоключения террориста.
Это он сделал вовремя, потому что толпа коллективным разумом наконец-то доперла до истины и разделилась на две примерно равные половины: одна жаждала крови и пыталась вздернуть человечка на ближайшей осине, для чего надо было ехать за город; вторая же видела перед собой героя-мстителя и так же горячо жаждала поднять его на руки и отнести крестным ходом в ближайшую лечебницу.
Страсти разгорелись до неприличия. Один худой господин из второй половины плюнул в лицо толстому господину из первой и назвал того Иудой, после чего плотный оплеванный Иуда побледнел и ударил худого по уху. Плотные люди вообще склонны к защите существующего строя насильственными методами. Все это Вершинин сладостно стенографировал в свою походную записную книжечку.
Подоспевшие городовые, как дождь во время лесного пожара, охладили человеческие страсти и повели террориста к выходу. Замыкали шествие вездесущие мальчишки и господин Тумпаков, картинно заламывающий руки. Хотя горевал он совершенно напрасно: такие вещи только способствуют популярности заведения. И действительно, назавтра «Буфф» ломился от посетителей. (Но не будем забегать вперед.)
Напоследок Вершинин за небольшую мзду все-таки выудил у городового совершенно пикантные подробности: на револьвере террориста были искусно сделаны три надписи — «За пролитую кровь», «Смерть царскому палачу» и «Боевая организация».
Две первых были совершенно тривиальные, но последняя — от нее просто веяло инфернальным ужасом. «Боевая организация», некие мрачные юноши с горящими взорами, с бомбами и револьверами, сеющие кровь, страх и пепел... Господи! Дай мне информацию об этой организации — и я переверну этот мир! От радости Вершинин закусил губу и бросился ловить извозчика, чтобы мчаться в редакцию. Он еще успевал в утренний выпуск.
* * *
Павел Нестерович Путиловский, в чьем непосредственном подчинении находился Евграфий Петрович, в данный момент даже не подозревал о приключениях своего подчиненного, а мирно докуривал большую «коронас», периодически прикладываясь то к сигаре, то к бокалу с коньяком.
Его школьный приятель, а ныне профессор Петербургского университета, Александр Иосифович Франк утопал в кресле напротив. Поскольку Франк не курил, то к бокалу с коньяком он, соблюдая заданный хозяином квартиры ритм, прикладывался в два раза чаще. Поэтому к концу дистанции он приходил обычно с двойным запасом поглощенного коньяка. Но Путиловский прощал ему эти милые слабости, ценя во Франке не собутыльника, а философа, способного ответить на самые жгучие вопросы современности. Третьим собеседником, составлявшим кворум, был безмятежно спящий на диване сибирский кот Максимилиан, или просто Макс. В дискуссии он обычно участвовал одним лишь молчаливым присутствием.
Вот и сейчас троица обсуждала самые последние, животрепещущие события в Империи — Златоустовский расстрел рабочих и кишиневский погром. По странному стечению обстоятельств в обоих инцидентах погибло одинаковое количество — по 45 человек. И раненых было около восьмидесяти и там, и там.
— ...Если почитать Ветхий Завет, конечно же, тогда никто не обращал внимания на такие жертвы. Счет шел на тысячи, десятки тысяч людей. Но с тех пор человечество прошло далеко вперед. Оно не должно мириться ни с какими жертвами!
— Ей-богу, Пьеро, ты меня в который раз удивляешь. — По давней привычке Франк называл своего приятеля школьным прозвищем. — Какой, к черту, прогресс? Мир замер перед чудовищными жертвами! Ты посмотри — идет накопление сил и интересов перед большой битвой народов. Какие, к черту, десятки тысяч? Миллионы будущих жертв — вот цена твоего прогресса! За все надо платить, мой милый Пьеро.
— А за что тогда заплатили твои соплеменники?
— О-хо-хо... — Франк спрятал лицо в ладони, раскачиваясь, как его предки во время молитвы. — Снова евреи на распутье: либо исчезнуть и раствориться в ассимиляции, либо оставаться единым народом. Тогда погромы неизбежны.