И тут его прорвало: собаки! Не надо никаких нюхательных машинок! То есть они нужны, но уже изобретены самой природой это собаки! Специальные розыскные собаки, приученные искать взрывчатку. Эврика!
Берг даже похолодел от восторга, опустился на стул и впал в оцепенение. Наверное, вот так же оцепенело сидел под яблоней, держа в руке парик, и сам Исаак Ньютон, после того как яблоко упало ему на голову и заставило поверить в силу всемирного тяготения яблок к лысине.
Горизонты открывались невероятные. На каждом вокзале прогуливаются одетые в штатское молодые люди с собаками на поводках. Внешне ничего приметного и выдающегося. Но вдруг собака поводит носом и кидается к законопослушному господину с саквояжем в руке. Или к дамочке с ребенком и няней. Или к офене с товаром.
А Берг сидит в отдельном кабинете и собирает данные о задержанных. На груди у него орден. Или даже пять орденов. И тут дверь кабинета открывается и вводят арестованную дамочку в густой вуали. Он жестом руки выпроваживает всех посторонних из кабинета, подходит к дамочке и откидывает вуаль. О чудо! Под вуалью очаровательное, но заплаканное личико Зизи. Вот это сюрприз!
Зизи узнает своего давнего возлюбленного, рыдает в свое оправдание, но храбрый генерал Берг утешает ее. Поцелуями.
Старая любовь вновь вспыхивает костром в душе генерала, Зизи пламенно отвечает на его братские поцелуи. Из братских они становятся весьма плотскими, Зизи веселеет и озорно оглядывается:
— Давай собачками, как тогда, а?
Берг остервенело вскочил со стула и проделал очень энергичные приседания все по той же гигиенической системе проклятых шведов. На сей раз ему повезло больше: в рабочую комнату бочком вошел Евграфий Петрович. На лице вошедшего красовались синие очки, делавшие Медянникова похожим на слепого быка. Дьявол мгновенно улетучился, оставив сотрудников наедине.
— Доброе утро, Евграфий Петрович!
Берг радостно пошел навстречу сослуживцу. Но реакция Медянникова была более чем странной: от рукопожатия он уклонился и вообще не подходил к Бергу ближе чем на два метра.
— Чего уж там доброго... — буркнул он себе под нос и быстро спрятался в угол за свой стол, заставив Берга изумиться и начать ломать себе голову: не хочет даже играть в шахматы? Неужто заболел? Или Берг позволил себе что-то лишнее и тем оскорбил нежную душу Евграфия Петровича?
А у Евграфия Петровича действительно болело все, и в особенности душа. Пора, пора на покой! Пущай молодые резвятся, они, поди, знают, как правильно воровать средства производства!
В томительном молчании тянулись минуты, пауза стала совсем уже невыносимой. Наконец грозовую тишину разорвал сиплый голос бывшего фабричного с Путиловского:
— Иван Карлович, вот ты у нас все знаешь...
Обрадованный Берг подскочил на стуле:
— К вашим услугам, Евграфий Петрович! Всегда рад!
— Вот скажи мне, что означает такое слово — рыг... тьфу, прости меня, Господи, грешного... Рыгламент. Вот. Что это за фрукт?
Берг радостно засмеялся, но в основном в душе — на лице ликование проявилось лишь слабой улыбкой.
Это слово французское, происходит от корня «regle», что означает «правило». Регламент — это правило, регулирующее порядок ведения какого-либо собрания или съезда.
— Когда ж эти чурки французский-то выучили? — проворчал себе под нос Медянников и, сняв очки, стал задумчиво рассматривать в зеркальце громадный синяк под левым глазом,— Чуть зрения не лишили, ироды царя небесного...
— Здравствуйте, господа! — вступил в разговор неслышно вошедший Путиловский.
Медянников сразу надел очки.
— Доброго здоровья. Я похожу там, присмотрюсь... может, само что выплывет. Дерьмо оно завсегда сверху.
— Что у вас с глазом, Евграфий Петрович? — удивился Путиловский.
— Писяк,— поставил неверный диагноз Meдянников, но Путиловский тактично не стал его опровергать.
— Что мне сказать Зубатову? Вы ведь вчера посетили Общество развития ремесел?
Медянников выдохнул весь накопившийся воздух и сказал правду:
— Посетил... Скажите, проверка проведена. Кружок развитый, ремесло знают, народ физически крепкий, подкованный. Доводы приводят сильные, — и он осторожно потрогал глаз. — Рыгламент блюдут строго. Дух монархический. Патриоты, ерондер пуп...
— Отлично! — заключил Путиловский. — Что у вас, Иван Карлович? Вижу по глазам, придумали нечто особенное.
— Да уж! — не удержался Берг и забегал по комнате.
Медянников захотел съязвить, но подумал — и передумал: негоже с битым рылом соваться насмешничать. Донасмешничался ввечеру, довольно... И смолчал.
Обрадованный молчаливой поддержкой битого Евграфия Петровича, Берг тут же приступил к изложению новейшей теории поиска динамита с помощью злых обученных собак.
— При новейшей германской методике тренировки полицейской собаки ей все равно, что искать.
— Как это все равно? — не удержался Медянников.— Она кость ищет. Пропитание.
— А вот и нет! — возликовал Берг. — Здесь процесс сложнее! Если за каждый найденный тренировочный образчик собака получает вознаграждение, она быстро привыкает искать не кость, а то, за что ее поощряют. Это называется в науке условным рефлексом.
«Пора, ой пора ему невесту!» — подумал Путиловский.
— Ежели за каждого пойманного вора я буду платить своим филерам по рублю, так они мне специально разводить воровство начнут и толку никакого не будет! — Евграфий Петрович все-таки не выдержал и возгорячился. — Да твой кобель не за динамистами бегать станет, а за суками! Для бешеной собаки, Ваня, семь верст не крюк.
— За суками?
Берг задумался над внезапно возникшей проблемой. Действительно, тут же перед его взором как живые встали картины из собственной кобелиной жизни. А ведь он по сравнению с собакой разумный и образованный человек!
Путиловский оборвал зоологическую дискуссию, щелкнув крышкой брегета:
— Господа, через два часа мы выезжаем в Киев. Прошу вас собраться в кратчайший срок. — Улыбаясь, он выдержал паузу и потом добавил самое главное: — Едем за Гершуни! Поступила достоверная информация о его местонахождении.
Медянников ожил, как старая полковая лошадь при звуках горна:
— Славно! Ну, держись, Гришенька!
Для таких случаев у каждого на рабочем месте в шкафу содержался чемоданчик со всем необходимым. Берг стал проверять оружие и припасы к нему. Щелкая вхолостую револьвером, он все еще мысленно спорил с Медянниковым, пока в голову не пришла весьма оригинальная идея:
— Господа! Да это же решается гениально просто!
— Что просто? — обернулся Путиловский.
— Надо взять и обучить суку. Суки, они же за кобелями не бегают!
— Кто о чем, а вшивый о бане, — горестно сплюнул Медянников.
А Путиловский подумал: «Нет, все-таки надо торопить Лейду Карловну».
* * *
Нина проснулась сразу и с чистой головой, не замутненной ни остатками болезни, ни тревожными снами. Уже вовсю светило солнце, и шум за окнами указывал на середину дня: стучали по мостовой груженые фуры, покрикивали легкие извозчики, из двора напротив доносились протяжные крики разносчиков. Вот слышалось далекое: «Цветы-цветики...», а после того сразу: «Сельди голландские!.. Паять-лудить, паять-лудить, точить ножи-ножницы...»
Она встала и надела приготовленный для нее домашний наряд, состоящий из строгого белья и халата, полностью скрывавшего не только белье, но и саму Нину. Лишь внимательный взгляд мог понять, что внутри прячется молодая красивая женщина. По крайней мере, именно такая особа радостно глядела на Нину из трюмо в коридоре.
Чувствовалось сразу, что в квартире никого нет. От этого ощущение свободы только усилилось. И хотя в душе по-прежнему жаль было Костю, но он ушел и назад его ничем не воротишь, а жизнь продолжается. И, судя по всему, она обещает быть не такой ужасной, как рисовалось ранее, — в постоянном труде и беспрестанных заботах. Конечно, жизнь будет трудной, но будет и счастливой.
Выйдя из ванной комнаты свежей и благоухающей, Нина пошла на кухню. Ее терзал зверский голод, что указывало на выздоровление, по крайней мере физическое. В буфете она нашла свежий финский хлеб с изюмом, охтинское масло в бочоночке и большой кусок чеддера под стеклянным колпаком. В молочнике желтело молоко. Ничего более для утреннего счастья и не требовалось.
Она уселась за стол, вооружилась ножом и стала поочередно прикладываться к молоку, потом к хлебу с маслом и куском сыра сверху, затем снова к молоку... Чей-то укоризненный взгляд заставил Нину вздрогнуть и пролить каплю молока на халат. Сбоку совершенно неслышно подошел Макс и уставился на нее немигающим взором, изредка облизывая нос розовым язычком и тем самым показывая, что и он не против отдать должное молоку и сыру. Кусочек хлеба Макс вежливо понюхал, но с достоинством отклонил.
Макс наелся первым и принялся за утренний туалет, удаляя с помощью языка и левой лапы (он был убежденный левша) невидимые миру остатки завтрака или даже просто запаха от этого завтрака. Закончив умывание, он встал, поднял хвост кверху и пошел неспешным шагом в кабинет хозяина.
От сытной еды Нина осоловела и направилась за котом, поскольку сил для самостоятельных решений у нее уже не осталось. В кабинете Макс запрыгнул на широкий подоконник, улегся и стал принимать солнечные ванны. Нина сделала то же самое, усевшись в удобное кресло, в котором было тепло, уютно и сонливо. Она закрыла глаза и погрузилась в очень глубокий, но недолгий сон, знакомый всем, кому довелось выздоравливать после тяжелой болезни.
Она поспала совсем чуть-чуть, если судить по положению солнца. Однако даже короткий сон прибавил сил, отчего захотелось сделать что-нибудь полезное и хорошее для гостеприимного дома.
Для этого Нина принялась изучать все, что представляло интерес. Вначале прочитала названия книг на корешках. Книги были солидные, в большинстве юридические, частью на латыни. Книг с картинками, судя по всему, не было вовсе. Не было ни Герцена, ни Белинского, ни Горького, ни даже стихов К.Р. И Льва Толстого не было. Зато стоял Чехов, и Нине это понравилось. Чехова она любила, хотя Костя презирал его за отсутствие верного бытописания рабочего класса и бедного крестьянства.