сейчас думаю - не могли не знать о болезни, наверняка рог был не полон...) - и, рассадив начальство в черные лимузины, нас - в автобусы, повезли в гостиницу. Я оказался на седьмом или восьмом этаже в огромном номере один, на столе стояла ваза с яблоками, бутылка вина и бутылка нарзана. И терзаемый муками совести и неким страхом (зачем я сюда поехал? В ногах слабость, в голове гул после двух самолетов...), я выпил сладкого вина и тут же опьянел. И, как всегда исполнившись дерзости, побрел поискать соседей - где-то должен быть хороший мужичок Михаил, писатель из Мурманска, лысый, скуластый, с походкой вперевалку, бывший моряк - мы рядом летели. И еще одна дама была - вроде бы переводчица, которая мне сказала: какой вы милый, какой смешной. На моем этаже все оказались из Прибалтики, этажом ниже - из Армении и Ленинграда... наконец, я нашел мурманчанина - он шел по коридору пятого, сам узрел меня, затащил к себе: "Давай вмажем по маленькой!" На столе у него, в отличие от моего стола, чернел коньяк, в тарелке светился розовый крупный виноград (как мраморный) и стояли три бутылки "боржоми". Я в шутку, как бы обижаясь, указал на явную несправедливость в распределении благ, на что бывший моряк смущенно ответил:
- Видишь, тут все по рангу... а я член правления... Ты бы посмотрел, что у генералов.
- Много? - залился я смехом, чтобы он не подумал, что завидую.
- "Не выдоишь за день - устанет рука". Но вот уже по всем номерам трезвонили телефоны - народ сзывали на ужин. Мы с Михаилом причесались и пошли по лестничным пролетам вниз - лифты вмиг стали заняты. На первом этаже, в пустынном ресторане, ярко горели все люстры, хотя было накрыто всего два-три стола. Мы, стесняясь, подождали в стороне, пока сядут "генералы", но те вообще не появились. Мы поняли - они там, в своих номерах, с хозяевами, а может, еще в каком-нибудь особом зале... Один из встречавших, с усами, но маленький, поднял тост за великую многоцветную советскую литературу, и сразу около нас опять появились радостно улыбающиеся девушки с желтыми зубами - под бряцание бубна закружились в танце. Мы ужинали. Знакомой русской дамы не было. За столами сидели неизвестные мне писатели из разных республик.
На следующее утро нас всех - на черных машинах и в автобусах, в сопровождении милиции с "мигалками" и сиренами - повезли в некий прославленный совхоз, где выращивают виноград. Нас встретили уже иные золотозубые девушки, погрубее (эти, видимо, еще и работают) и руководитель хозяйства, тучный пожилой мужчина при орденах, в соломенной шляпе.
- Ассаалям алейкум...
- Алейкум ассалям... - он почеломкался с приезжим начальством и, поклонившись гостям, тут же - верх восточной лести - попросил "ахтуграф" у нашего краснолицего классика. У того не оказалось в кармане авторучки - ему тут же была выдана авторучка с золотым пером, и хозяин в шляпе (уж не было ли все это разыграно, и не в десятый ли раз?) сказал: - От имени тружиников я жилаю: пуст наш великий писател напишит самый хороший книга нашим скромним золотым рущкой.
И приезжих повели по дороге. Я в жизни не видел такой дороги: справа и слева - стена черного и золотого винограда, а над нами - с разрывами для солнца - переброшены арки, с них тоже свисают тяжелые гроздья с крупным, дымчатым, светящимся виноградом.
- Кушийте!.. - говорили нам, и мы деликатно ели. Хозяин вел нас вдаль, где на пологом холме стояли под белыми скатертями длинные столы... а пока он милостиво обнимал то нашего первого секретаря, то его замов, а то и просто русских писателей. Причем, я заметил - он не обнял писателей из соседних республик...
- Вят, - говорил он с грустной улыбкой, как бы сам осознавая, что не очень правильно произносит русские слова. - Тут нидавно мой друг был, Вилли Брант, знаишь, да?.. Типер ты тут, мой друг... как тиба зовут? Саша теба зовут?.. Кюшай виноград, для сирдца полизно. Вилли мне так и писал потом: данке шён, говорит... зер гут...
Ну, можно много чего вспомнить, но вы, конечно, ждете, когда про Дворец радости? Не думайте, что забыл... То, что я маленько рассказал, это как бы подступы к заявленной великой теме... Вот слушал я этих щедрых людей, обнимался с золотозубыми девицами и парнями (тоже золотозубыми), потрясенный их жизнью, которая как бы сплошной праздник, и все думал: а где же изнанка? Ведь не может быть, чтобы все они так радостно жили. Я внимательно вглядывался в лица виноградарей, механизаторов, пожилых женщин, которые тоже встречали нас, выстроясь у дороги, и не видел угрюмых лиц, какие у нас на Руси, не слышал злых окриков, не видел пьяных... Может, правда, все они счастливы, зарабатывая в поте лица своего хлеб свой, как написано в Книге всех времен? Или перед нами - результат жесточайшей восточной дисциплины: улыбайтесь, приехали гости? Я попытался было с каким-то простоватым дядькой переговорить, он, кажется, механик (судя по черным рукам, по измазанной машинным маслом одежке), но, увы, на все мои вопросы южный человек радостно отвечал: "Спасибо!.. Приезжайте еще!.." Я уж не хотел упоминать, но упомяну совершенно невероятную встречу в каком-то хозяйстве: к нам подошли НАШИ читатели. В частности, местная учительница русского языка протянула мне мою самую первую "московскую" книжку:
- Пожалуйста, если вам не трудно, подпишите ее для моих учеников, для нашей сельской школы.
Книжка выглядела если не читанной, то хотя бы пролистанной. Я расписался на титульной странице, а учительница сказала:
- Мне очень понравился образ комбайнера, который влюбился в девушку из соседнего аула... Когда ему кажется, что в поле ржи... так, да?.. ходит ее маленький жеребенок, и она его ловит... а он боится их задеть комбайном...
Читала! (Готовилась! Но все равно приятно.) И точно такие же разговоры ожидали всех писателей, приехавших в гости к виноградарям глубинки...
- Слушай, - совершенно очумел от радости Михаил из Мурманска. - Да они тут, бля... лучше знают мои книги, чем мои земляки! Два партработника даже поспорили, как понимать образ мичмана, героя одного моего романа...
- Да, - вырвалось и у меня. - Сказочная, неправдоподобная поездка. Начинаешь верить не только в официальное, так сказать, братство народов, но и в интерес друг к другу... А мы-то - лопухи! Никто не вспомнил стихов Рудаки или Омара Хайяма...
- Не подготовились, - хмуро кивнул Михаил. - Ты не помнишь?
- Про вино помню, а удобно?
- Их великий поэт! Чего ж неудобно?!
Неловко лыбясь, как деревенский дурачок, я подошел к одному из секретарей СП с более или менее еще незакаменевшим лицом, пробормотал, что вот, помню стихи Хайяма, не прочесть ли? Тот шепотом спросил разрешения у "классика", но, к моему удивлению, "классик" еле заметно покачал головой: не надо. Вот те раз! А хозяева, принимавшие нас, продолжали хвалить наши книги, цитировали Пушкина и Маяковского, и наливали, наливали... В ответ наш краснолицый главный писатель сказал:
- Мы любим вашего замечательного народного героя, остроумного и мудрого Ходжу Насреддина... Однажды, говорят, Ходжа Насреддин пошел на базар и увидел, как один жадный торгаш обманывает бедняка... - Краснолицый литературный вождь, наиздававший, как я немного позже узнал, в СССР и в странах соцлагеря столько своих книг, что вышел на второе место после Ленина, но внешне очень скромный, с тихим голоском, довольно гладко пересказал одну из многочисленных баек про Ходжу и заключил: - Я поднимаю этот тост за мудрость вашего народа, за юмор вашего народа, за счастье вашего народа!
Переглядываясь, восторженно (мол, какой молодец большой русский гость!) ему аплодировали все, в радиусе пяти-шести километров. А я, сокрушенно утирая лоб платком, осознавал: вот, значит, как!.. из всех нас ОН подготовился. И этого было достаточно. А я со своей самодеятельностью мог только спутать годами налаженный ритуал торжественной встречи. Но это я позже понял. А тогда подумал: ничего, как-нибудь в другом месте отблагодарю стихами Омара... Мы, русские провинциальные писатели, тоже не лыком шиты...
И вот - Дворец радости. О, мой сосед по палате, досточтимый господин с пробитой головой, лежите и не двигайтесь - я вам изображу, как в телевизоре, то, что я видел, в лицах. Ну, прежде всего, конечно, я никак не похож на цветок розу... и не похож на мальву... или еще на какой огненный восточный цветок... Но представьте - цветы, цветы, цветы. Я уж не говорю: фонтаны, фонтаны... И чекисты, чекисты... И золотозубые, золотозубые... И все ждут, когда приедет САМ. Мы товарища Гейдара Алиева еще не видели, но сегодня увидим. Это он принимает нас во Дворце радости. Мы стоим в холле под белой лестницей, напротив дверей, выстроясь в линейку. Здесь писатели пятнадцати республик, в большинстве своем люди пожилые, много фронтовиков. Наш руководитель волнуется, достал листочек, шевелит губами. И почему-то невероятно душно. То ли вентиляторы не справляются (на улице жара, бродят грозы, но дождя все нет и нет), то ли сказываются три или четыре дня (я уже путаюсь) наших экскурсий по виноградным полям, где стоят белые столы и течет сладкое шампанское рекой... Сердце почему-то очень гулко колотится в грудной клетке, и время от времени поворачивается, как боксерская перчатка, чтобы ударить как-то иначе... Господи, лишь бы сознание не потерять, вот будет стыд.
Наконец, некое дуновение прошло по Дворцу радости - подъехали машины, и се - шагает впереди свиты, победительно улыбаясь всеми зубами, высокий, совершенно лучезарный восточный человек. Почти без акцента обращается к нашему "классику", что-то говорит о значении письменного слова в деле воспитания человека будущего и показывает рукой вверх. И сразу же туда устремляются молодые смуглые с небольшими усами мальчики в штатском, а золотозубые девушки устраивают живой коридор, кланяясь и роняя на ковры лепестки белых роз. И Хозяин рядом с нашим Первым идут, скромно потупясь, на второй этаж, и мы, естественно, следом. Где-то на середине лестницы у меня темнеет в глазах, закружилась голова. Я хотел было приостановиться и опереться о гладкие мраморные перила, но словно боком наткнулся на железный борт грузовика - с улыбкой меня подвинул прочь один из малозаметных людей. Я не понял, почему он это сделал, но машинально пошел-таки вместе со всеми дальше, надеясь, что до стола дойду, а там коньячок мне поможет... Нас предупредили, что нужно садиться только на свое место: "Ищите карточку с вашей фамилией". Столы стояли буквой "П"