озмущаться. На самом деле ему не хотелось ни пить, ни есть. Он словно покачивался на волнах, только бы ничем не отличаться от других.
— Если не собираешься ничего пить, так зачем тут встал, — услышал он голос за спиной. — Дай тогда хотя бы пройти.
Марк Алем тут же подвинулся в сторону, чтобы пропустить говорившего. Тот, удивленный, похоже, такой готовностью посторониться, с любопытством оглянулся. Лицо у него было вытянутое, широкоскулое, волосы рыжеватые, и вообще он производил впечатление человека добродушного. Какое-то время он внимательно разглядывал Марк-Алема.
— Новичок?
Марк-Алем кивнул.
— Сразу видно.
Он продвинулся еще на пару шагов вперед и снова обернулся к Марк-Алему:
— Ты что будешь? Кофе? Салеп?
Марк-Алем хотел сказать, спасибо, ничего, но тут же подумал, что это покажется странным. Разве он не должен поступать, как все остальные, не привлекая лишнего внимания?
— Кофе, — тихо произнес он, стараясь, чтобы собеседник по губам понял, о чем он говорит.
Марк-Алем стал шарить рукой, чтобы найти мелочь, но тем временем незнакомец отвернулся от него и добрался до буфетной стойки. Пока Марк-Алем стоял там в ожидании, он невольно слышал обрывки чужих разговоров. Они словно сыпались мелкой трухой из гигантского жернова, причем время от времени в этом ворохе попадались слова и даже целые фразы, не перемолотые еще крутящимся жерновом, но которые, без сомнения, не избегут этой участи при следующем обороте жернова. В полном изумлении он ловил эти фразы. В них не было абсолютно ничего о работе в Табир-Сарае. Говорили о каких-то обыденных банальных вещах: о холоде на улице, качестве кофе, конных скачках, государственной лотерее, гриппе, охватившем столицу, но ни единого слова о том, что происходило в этом здании. Скорее можно было подумать, что люди эти служили где-нибудь в кадастровом отделе или в управлении по сбору налогов, а не в загадочном Дворце Сновидений.
Марк-Алем увидел, что из очереди выбирается его благодетель, осторожно неся две чашечки кофе.
— Черт, до чего раздражает эта очередь, — буркнул он и, не пытаясь даже передать чашечку Марк-Алему, двинулся далее все с той же осторожностью в поисках свободного столика. Те были ничем не покрыты, стульев возле них не было, и служили они только для того, чтобы можно было в лучшем случае опереть локти, а главное, оставить на них пустые чашки.
Незнакомец нашел наконец столик и поставил чашки. Марк-Алем смущенно протянул мелочь, которую все это время сжимал в кулаке. Тот отмахнулся.
— Да ладно, не надо, — сказал он, — ерунда.
— Но почему, — пробормотал Марк-Алем, — все-таки…
— Я угощаю, — произнес тот, — хватит уже о такой ерунде.
— Спасибо!
Он протянул руку, взял чашку и отхлебнул.
— Когда тебя приняли? — спросил его служащий.
— Сегодня.
— В самом деле? Поздравляю! Ну тогда, конечно, ясно, почему ты… — Он не знал, как закончить фразу, и поднес чашку к губам.
— В какой отдел? — спросил он чуть погодя.
— В Селекцию.
— В Селекцию? — радостно изумился тот. — Да ты просто великолепно стартовал. Обычно новички начинают в Экспедиции, а то и еще ниже, в Переписке.
Неожиданно у Марк-Алема вспыхнуло желание узнать побольше о Табир-Сарае. Он просто не мог больше сдерживаться.
— Селекция — это ведь важный отдел, верно?
— Да, очень важный. Особенно для новичка.
— Что?
— Я хотел сказать, особенно если речь идет о новичке, только начинающем работать, понимаешь?
Теперь уже Марк-Алем не сводил с него взгляда.
— Конечно, есть и более важные отделы.
— Например, Интерпретация? — спросил Марк-Алем.
— Гляди-ка, да ты не так уж и прост, — улыбнулся собеседник. — Уже в самый первый день успел кое-что разузнать.
Марк-Алем хотел улыбнуться в ответ, но быстро понял, что это было пока что недоступной роскошью для него. Мышцы его лица еще не успели оттаять, оцепенев от перипетий этого необычайного утра.
— Конечно, Интерпретация — это основа Табир-Сарая, — ответил незнакомец. — Это центр, если можно так выразиться, его мозг, потому что там приобретает смысл все, что делается в других отделах, вся подготовительная работа, все усилия…
Марк-Алем с жаром слушал его.
— Их называют аристократами Табира?
Тот задумчиво подобрал губы.
— Ну да, именно так. Пусть не аристократы, но что-то вроде этого… И все же…
— Что?
— Не забывай, что над ними есть и другие…
— Какие другие? — Марк-Алем даже сам удивился собственной смелости.
Собеседник спокойно посмотрел на него.
— Табир-Сарай больше, чем кажется на первый взгляд, — сказал он.
Марк-Алем хотел спросить, что это значит, но побоялся, не будет ли это уже перебором с его стороны, и промолчал.
— Кроме обычного Табира есть еще и Тайный Табир, — продолжал тот, — он занимается не теми сновидениями, что люди присылают сами, а теми, которые государство, при помощи особых средств и методов, подбрасывает населению. Думаю, ты и сам понимаешь, что этот отдел ничуть не менее важен, чем Интерпретация, если не сказать…
— Конечно, — согласился Марк-Алем, — и все же…
— Что?
— Разве не попадают в итоге в Интерпретацию все сны — и присланные как обычно, и те, что из Тайного Табира?
— Да. В отличие от других отделов, которые дублируются, только Интерпретация — единственный общий отдел для всего Табир-Сарая. И все же это не означает, что она стоит вообще выше, чем Тайный Табир.
— Но, возможно, и не ниже.
— Возможно, — согласился собеседник. — На самом деле между ними существует своего рода соперничество.
— То есть они оба могут называться аристократами Табира?
Тот улыбнулся.
— Ну, если тебе так нравится это слово, можно и так сказать.
Он снова поднес к губам чашку, хотя кофе в ней уже не было.
— Только не думай, будто это самая вершина, — проговорил он, — есть и другие над ними.
Марк-Алем поднял глаза, чтобы понять, шутит тот или говорит всерьез.
— И кто же?
— Баш-эндероры, главсноведы.
— Кто?
— Главсноведы, управление Баш-Эндер, или Главного сна. Главсна, как стали говорить в последнее время.
— Что это такое?
Собеседник понизил голос.
— Пожалуй, не стоит тут об этом говорить, — сказал он. Они впились взглядами друг в друга.
Желание Марк-Алема узнать хоть что-нибудь еще было непреодолимым.
— Ну пожалуйста, расскажи еще что-нибудь, — мягко попросил он, — Я, я… В общем… моя мать из семьи Кюприлиу…
— Из рода Кюприлиу?
Изумление, появившееся на лице собеседника, нисколько не удивило Марк-Алема. Он уже привык к этому, стоило лишь кому-то узнать о его происхождении. Удивило его то, что он сам упомянул знаменитое имя, что могло выглядеть хвастовством.
Он даже прикрыл рукой правую щеку, поскольку почему-то решил, что она покраснела первой.
— Едва ты сказал, что тебя сразу назначили в Селекцию, я сразу подумал, что ты из какой-нибудь известной семьи, но, по правде говоря, мне и в голову не пришло, что настолько высокопоставленной.
— Из семьи Кюприлиу моя мать, — пробормотал Марк-Алем, словно пытаясь оправдаться, — у меня другая фамилия.
— Неважно, — произнес тот. — Совершенно неважно.
— Извини, — сказал Марк-Алем.
— Что?
— Я хотел сказать… так что там за история с главным сном?
Собеседник набрал в легкие побольше воздуха, но, словно решив, что его слишком много для приглушенной беседы, выпустил часть, прежде чем заговорить.
— Каждую пятницу, как ты, возможно, уже слышал, из тысяч и тысяч собранных и обработанных здесь в течение недели снов отбирают один, самый важный, чтобы представить его самодержцу во время простой, но очень древней церемонии. Это и есть баш-эндер, или главный сон, главсон, как теперь говорят.
— Я слышал что-то туманное, какие-то легенды, — сказал Марк-Алем.
— Да нет же, это никакая не легенда, а чистая правда, и над этим работают несколько сотен человек, баш-эндероров, или, как говорят теперь, главсноведов. — Некоторое время собеседник пристально смотрел на Марк-Алема. — Главный сон… — пробормотал он немного погодя, — кто бы мог представить, что он, несущий важнейшее предзнаменование, порой более ценен для самодержца, чем многочисленные армии или толпы его дипломатов.
Марк-Алем слушал раскрыв рот.
— Понимаешь теперь, как высоко сидят баш-эндероры по сравнению с нами, всеми остальными?
Боже милостивый, подумал Марк-Алем. Табир-Сарай и в самом деле намного больше, чем кажется на первый взгляд. Он представлял, конечно, насколько тот огромен, но никогда и подумать не мог, в центре какой гигантской паутины оказался.
— Их никто никогда не видит, — продолжал его собеседник. — У них даже свой особый буфет, где можно выпить кофе или салепа.
— Особый, — повторил Марк-Алем.
Сосед открыл рот, чтобы продолжать, но неожиданно звонок, такой же, как и тот, что оповестил о начале утреннего перерыва, прервал все происходившее вокруг.
Звонок еще не успел отзвенеть, как весь этот человеческий рой начал быстро сгущаться у выходов. Тот, кто еще не успел допить свой кофе или салеп, допивал его одним глотком, другие, кто только что получил его и не мог пить из-за того, что кофе был еще слишком горячий, ставили чашки на столы и уходили без оглядки. Собеседник Марк-Алема оборвал разговор на полуслове, кивнул ему и поспешил к выходу. В последний момент Марк-Алем сделал было движение в его сторону, словно пытаясь остановить и о чем-то спросить напоследок, но в это время его толкнули слева, затем справа, и тот потерялся из виду.
Когда он выходил, отдавшись течению потока, то вспомнил вдруг, что даже не узнал его имя. Надо было хотя бы спросить, в каком отделе тот работает, огорченно пробормотал он про себя. Затем успокоился, решив, что найдет его завтра во время утреннего перерыва и они смогут еще поговорить.
Поток служащих чем дальше, тем больше редел, и Марк-Алем понапрасну пытался разглядеть хоть какое-нибудь знакомое лицо из Селекции. Ему пришлось спросить дорогу дважды, пока он отыскал свое рабочее место. Он осторожно вошел, стараясь никого не потревожить. Вокруг стихали последние отголоски шума. Почти все уже уселись за свои столы. На цыпочках Марк-Алем пробрался к своему месту, осторожно отодвинул стул и сел. Несколько мгновений он оставался недвижим, затем опустил взгляд на папку, прочитал слова: «Три белые лисицы на минарете мечети супрефектуры…» — и тут же поднял голову, словно его позвали издали, подав какой-то странный знак, еле слышный, чуть ли не жалобный, напоминающий зов о помощи или просто рыдание. Что это, что это, словно вопрошало все его существо. Сам не зная почему, он поднял глаза и посмотрел на большие окна, которые только сейчас заметил. За стеклами он увидел нечто хорошо знакомое, хотя теперь такое далекое: хлопья мокрого снега. Они потерянно кружились за окном, там, где было утро, такое же от него далекое, словно из какой-то другой жизни пытаясь сообщить ему что-то важное напоследок.