— Тебе не разрешат оставить их здесь, чтобы они были при тебе?
Кэт отрицательно покачала головой:
— Они смогут пробыть со мной всего несколько дней…
Картины моей будущей жизни с Уиллом вдруг отошли на задний план, надежды на наш брак показались призрачными. Если я не смогу заставить Неда изменить его суровое решение, если я не смогу найти кого-нибудь еще в моей семье, кто приютит детей, мне придется взять их под свою опеку. Я тяжело вздохнула.
— Я позабочусь о них, Кэт, — пообещала я, — чего бы мне это ни стоило.
— Мне некогда, Джейн, — бросил мне Нед еще до того, как я успела сказать ему хоть слово.
Но я уже была в его кабинете и решительной походкой приблизилась к массивному письменному столу, заваленному документами и книгами и загроможденному стопками бумаг и чернильницами. Мой брат даже не соизволил взглянуть на меня, поскольку был слишком поглощен чтением документов и заполнением громадного свитка, развернутого на столе и прижатого с двух сторон тяжелыми печатями. Нед всем своим видом давал понять, что мне не стоит даже пытаться завести с ним разговор о предмете, который он не желал обсуждать. Но так просто ему от меня было не избавиться.
— Я виделась с Кэт, — начала я. — Ты поступаешь с ней несправедливо и немилосердно. Я считаю, что она — жертва похоти нашего отца. Вины на ней нет. Она достойна жалости и прощения, а не наказания!
— Неужели? А что может знать о похоти моя непорочная сестрица?
— Я знаю, что наш отец соблазнил сестру Уилла Дормера.
— Дормеры пытаются убедить в этом весь свет, чтобы скрыть правду о девчонке. Она — воплощенная Иезавель[26].
— Нед! Ей всего-то четырнадцать лет! А нашему отцу — пятьдесят.
Я заметила, что брови Неда дрогнули от изумления. Очевидно, он не знал, что Марджери Дормер так юна. Но он ничего мне не ответил.
В комнату торопливо вбежал гонец, вручил Неду запечатанный пакет со словами «Для кардинала!» и исчез. Нед сломал печать и начал внимательно читать бумаги — или притворился, что читает. Он сдвинул брови и, казалось, полностью сосредоточился на тексте. Губы его зашевелились. Я хотела подождать, пока он закончит чтение, но потом поняла, что он не собирается возобновить наш разговор. Он демонстративно продолжал изучать документ, который сжимал дрожащей рукой, и только и ждал, когда я оставлю его в покое.
Но последнее как раз и не входило в мои намерения.
— А наша мать знает, что ты распорядился заточить свою жену в монастыре Святой Агнессы? — спросила я.
По тому, как Нед упрямо сжал зубы, я поняла, что задала неудобный для него вопрос.
— Не сейчас, Джейн — отчеканил он.
Пока он говорил, в комнату зашел еще один человек. Нед дал ему какие-то распоряжения и услал прочь.
— Я должна знать. Что мне сказать маме, когда я с ней увижусь?
— Сколько можно повторять — не сейчас! — впервые с начала разговора Нед посмотрел мне в глаза, и я почувствовала, что его раздражение оборачивается гневом. — Ты что, не видишь, что я занят Великим Королевским Делом?[27] Неужели ты не понимаешь важности момента?
— Важность момента я осознаю не хуже тебя, — отпарировала я. — Но мы с тобой здесь не о пустяках болтаем. Речь идет о твоей жене, Нед, твоей семье и твоих сыновьях.
Брат в сердцах швырнул на стол документ.
— Это не мои сыновья! Я не знаю, кто их отец… или отцы!
— Ты не можешь так просто отказаться от них! Это несправедливо!
— Я не отвечаю за плоды грехов моей жены, — процедил Нед сквозь зубы.
— Они — не плоды греха, Нед. Они — дети. Они похожи на тебя, если не характером, что только к лучшему, то уж внешне они — вылитый ты сам. Они — Сеймуры. И если ты собираешься бросить их на произвол судьбы, то от меня ты этого не дождешься.
— Ублюдки моей жены никогда больше не должны попадаться мне на глаза. Разговор окончен. А теперь я должен срочно доставить эти бумаги кардиналу.
С этими словами Нед прошествовал мимо меня и вышел из комнаты. Губы его были крепко сжаты, подбородок упрямо выпячен, а весь облик отвергал любые воззвания к разуму и милосердию. Дверь захлопнулась, словно Нед отрезал от себя всю свою прежнюю жизнь, неудавшееся отцовство и постылый брак.
Мне оставалось только смотреть ему вслед и проклинать его жестокосердие. Теперь только я, и никто другой, могла изменить к лучшему судьбы юных Генри и Джона.
Я забрала у лодочника с Темзы свой сундучок и, заострив сердце мужеством, приготовилась сообщить Уиллу о том, что нашим общим планам не суждено сбыться. Но этого не понадобилось. Уилл, понурый и опечаленный, сам пришел ко мне накануне той ночи, когда мы должны были бежать.
— Мы не сможем уплыть отсюда, — горестно прошептал он. — «Эглантин» оказался ненадежной посудиной. Два дня назад корабль попал в шторм и потерпел крушение у Шуберинесса[28]. «Эглантин» камнем пошел ко дну, и даже обломков его не прибило к берегу, словно он канул в небытие.
Глава 5
Всего за одну ночь Анна Болейн стала самой обсуждаемой фигурой при дворе. Начало слухам положил главный королевский егерь, который под большим секретом поведал своим псарям и конюхам — а те тут же передали дальше, — что когда король Генрих находился в своем загородном имении, он послал Анне оленя, добытого им в тот день. А к добыче прилагалось то, что посыльный назвал егерю — шепотом, конечно — любовным посланием.
Не успели эти вести распространиться дальше, каким на смену уже неслась новая молва: король вновь послал Анне подарки, присовокупив к ним записку, а она в ответ отправила ему свои дары и письмо. Скоро все уже шептались о том, что король и Анна тайно встретились в уединенном домике в лесу, под надежной охраной, и что они обменялись поцелуями и не остановились на этом.
История имела последствия, пересказывавшиеся с еще большим оживлением и трепетом: оказывается, король призвал к себе своих советников и потребовал от них составить такую петицию Папе, чтобы тот объявил нынешний его брак с Екатериной недействительным, как будто бы его и вовсе не было! Тогда король вновь станет холостяком, вольным жениться на любой женщине по своему выбору.
Вот это и называлось теперь Великим Королевским Делом, о котором толковал мне мой брат Нед, — важнейшим и наипервейшим для верных слуг короля.
Отсюда следовало, что поток слухов и сплетен вокруг Анны возник неспроста: именно она будет новой супругой Генриха, как только наш монарх сможет избавиться от Екатерины, и последнее казалось твердо решенным.
Никто из тех, кого я знала, не считал Анну красивой. Лавиния Терлинг, Беси Блаунт и сестра короля Мария — вот кто числились первыми красавицами при дворе. Анну даже нельзя было назвать хорошенькой, в отличие от ее сестры Марии, привлекавшей кавалеров нежным взором, пышными формами и веселым, покладистым нравом. Далеко Анне было и до соблазнительной Бесс Холланд, не говоря уже о роскошной Маргарет Айленсфорд, которая одно время была любовницей кардинала Вулси и жила в королевском дворце, поскольку ее брат был одним из духовников королевы Екатерины.
Белокожие, голубоглазые блондинки с томными голосами и приятными манерами — вот кем восхищались мужчины. Анна была смуглой как цыганка, с горящими темными глазами, гривой черных жестких волос и несносным характером. В гневе ей просто удержу не было, а гневалась она часто. Еще поговаривали, что у нее есть какой-то скрытый телесный изъян. Были изъяны и явные: на смуглых щеках Анны остались отметины от оспы, а один палец на конце раздваивался так, что казалось — пальцев два. «Дьяволова отметина», — заявила Мария де Салинас, и прочие придворные дамы королевы согласно закивали в ответ.
Я хорошо помнила все, что рассказала мне Бриджит про Анну, особенно про ее соперничество с собственной сестрой. Мария Болейн Кэри была любовницей короля на протяжении нескольких лет. Пыталась ли Анна соблазнить Генриха, чтобы взять верх над Марией? По мнению Бриджит, она была достаточно испорченной для этого. Но была ли она достаточно привлекательной? Ведь ей уже почти двадцать пять (злые языки поговаривали, что даже больше), а она все еще не замужем. По какой причине? Неужели ее дядя, могущественный герцог Норфолк, давно вынашивал замыслы отдать ее в жены нашему королю, подобно тому, как собирался устроить брак Генри Фицроя и своей дочери Мэри? Возможно, герцог считал, что королева Екатерина скоро умрет, истощив тело свое многочисленными деторождениями, и Анна займет ее место…
Пересудам не было конца, кто-то осуждал Анну, кто-то завидовал ей, а она чувствовала себя в море всеобщего внимания как рыба в воде и с каждым днем становилась все более заносчивой и надменной. Она не снимала золотой браслет — подарок короля, — на котором были выгравированы два переплетенных сердца, и еще лук и стрела Купидона. Анна беспрестанно взмахивала рукой с браслетом, чтобы все кругом могли увидеть этот дар любви. Когда ее спрашивали о нем, она отмалчивалась, самодовольно усмехалась, сверкала своими беспокойными черными глазами, а потом задирала нос и с таинственным видом удалялась.
Хотя все разговоры велись тогда об Анне, я по-прежнему думала только о себе и лелеяла свои собственные душевные раны. А раны эти болели! Ведь я потеряла Уилла… Потеря эта оказалась слишком тяжела, потому что я убедила себя в том, что теперь, после разрыва нашей помолвки, у меня нет будущего. Я чувствовала себя униженной и опозоренной и обвиняла в этом своего отца. Из-за его греховных и необузданных страстей позор пал на всю нашу семью, оставив меня без надежд и чаяний.
Честно говоря, я никогда не любила своего отца, потому что он был резок и скор на расправу даже со своими родными детьми. Теперь же я его возненавидела так сильно, как никогда и никого в своей жизни. Мне было противно находиться с ним в одной комнате, видеть его — должна признать, был он мужчиной видным, хотя и грубоватым на лицо и манеры, — слышать его громкий пронзительный голос, проходить мимо него, случайно касаться его. Особенно меня раздражала его манера громко и бесцеремонно смеяться, откидывая крупную голову и встряхивая поседевшей копной волос. Буквально все в отце злило меня безмерно и заставляло — прости меня, Господи! — желать ему смерти.