— Отличная работа! — одобрил знакомый голос из-за плеча.
— Виктор Иванович, ты видел, как я здесь рвал и метал!
— Всё видел, Александр Сергеевич, я с самого изготовления перла рядом был.
— А чего не появлялся?
— Побоялся концентрацию сбить. Дело непростое. Зачем нужен лишний отвлекающий фактор.
— И то верно. А остальные где?
— Осваиваются. Вечером все соберёмся. Так что, до вечера, — ненадолго попрощался мой призрак, и истаял, словно туман на ветру.
Отличные новости. Тут я встрепенулся и посмотрел на часы. Ого, время-то как летит. Скоро гости припрутся, а я взмыленный и не одет.
Донельзя довольный тренировкой я, улыбаясь до ушей, сам не заметил, как до дома добрался.
А там суета и дым коромыслом… Меня Бог миловал. Отсиделся у себя в комнате, и к гостям вышел, когда все начали уже за стол рассаживаться.
К счастью, беседу на себя взяли мои родители и бабушка. После ужина я имел разговор с Прасковьей Александровной Осиповой-Вульф. По местным меркам женщина очень образована, бойкая на язык и довольно энергичная. Она с удовольствием рассказывала мне, как гоняет на стенде жеребцов по кругу, чтобы их выгулять и к командам приучить. Собирался у неё про производство кирпича разузнать, а оказалось — она в нём не разбирается, даром что у них на землях примитивный кирпичный заводишко существует. Под конец сговорились завтра на ярмарку вместе добираться. Поговаривают, что последнее время на дорогах неспокойно стало. На всякий случай, в два экипажа поедем, так как она детей с собой возьмёт. Встретиться договорились на выезде из их Тригорского в полвосьмого утра, чтобы добраться до ярмарки по холодку.
Разошлись довольно рано. Я перед сном даже часа полтора с тульпами поболтал, узнал много интересного, в том числе и про деревню, что у бабушки на землях.
На ярмарку мы поехали втроём. Из всей моей семьи желающих трястись полтора часа туда, а потом столько же обратно, больше никого не нашлось. Лёвка, правда порывался со мной поехать, но узнав, что вставать придётся в полседьмого утра, тут же передумал. Соня он у нас.
За кучера был Никодим, крепкий мужик, лет тридцати пяти, давно работающий конюхом. Он сам вызвался на ярмарку съездить, чтобы из упряжи что-нибудь присмотреть, на что бабушка ему выделила пять рублей серебром.
На переднем сидение рындвана волчком вертелся Прошка — Поползень. Шустрый тринадцатилетний мальчонка, получивший своё прозвище в честь юркой птицы, типа синички. Та тоже жутко любопытная и свой длинненький острый клюв суёт в любую дырку или щель, чтобы там всё исследовать. Прошка такой же любопытный и жутко пронырливый. Пожалуй, в бабушкином имении от него нет тайн, если не касаться происходящего в барских покоях. Его бабушка со мной направила, как провожатого, а заодно и помощника.
По дороге Прошка болтал, не переставая.
— Барин, а кем ты хочешь быть? — неожиданно задал мне Прохор вопрос, сразу после того, как рассказал про Еланкину Падь и сообщил, когда туда стоит по грузди собираться, а когда за опятами верхом идти.
— Думаю, помещиком. Не люблю город, — пожал я плечами.
— А меня к себе возьмёшь? — тут же загорелись глаза у пацана.
— А ты кем бы хотел стать?
— Конюхом или псарём, — заговорщицким шёпотом поведал мне малец.
— А садись-ка поближе, пошепчемся, — пригласил я его на своё сидение, чтобы Никодим нас не подслушивал, — Расскажи-ка мне дружок, отчего ты вдруг конюхом, к примеру стать желаешь?
— Так он в дворне один из главных. Его и кормят всегда хорошо, для того, чтобы он в теле и силе был и мог хозяев от татей защитить, а то и от волков каких, и живёт он отдельно от всех, а не в общей комнате, и девки все его. Правда у нас такого нет, наша барыня всех за близких держит, но у тех же Вульфов бывает, что отправляют провинившихся на конюшню, чтобы там поучили их уму разуму. Пороть-то конюх по-всякому может. Кого-то пусть и шумно, но лишь приласкает, а с кого и кожу спустит так, что неделю присесть не можно. А девки хитрые. Они заранее ластятся и сами лезут, чтобы случись что, задницу свою уберечь.
— А вдруг я таким же барином буду, как бабушка? Никого на порку не отправлю. И плакали тогда твои планы на девушек, — посмеялся я над рассуждениями пацана.
— Ой, да на моей памяти Никодим лишь четверых высек, и то мужиков, что из дома последнее в кабак несли, но девки-то всё равно к нему бегают.
— Может они не со страха, а из-за доброго слова, или подарка какого к нему шастают?
— Слова я пробовал. Она меня дураком назвала и в ухо заехала, — поделился пацан своим печальным жизненным опытом.
— И что, даже подарки не работают? Любят девки подарки, ты это учти на будущее.
— А я ей ничего не дарил, — буркнул парень, — Один раз раков наловил, крупных, так ей полкорзины отдал, она их матери снесла, а мне две большие репы в обрат притащила. Ох и сладкие были!
— Понятно всё с тобой, — вздохнул я, — У тебя хоть деньги-то есть?
— Пять копеек при себе имею, — почто что гордо отозвался Прошка.
— О, и что на них можно купить? — издалека начал я ликбез по вопросам цен, о которых мой провожатый мог быть в курсе.
— На пять копеек можно дюжину карамельных петушков на палочке купить, а если на копейку брать, то только два дают, — важно начал Поползень с самого главного.
— Так ты считать умеешь?
— А то. Меня три зимы считать и писать учили. А я что. Пусть учат. Всё веселее, чем в хате при лучине сидеть.
— Неплохо, а ещё что на пять копеек можно взять?
— Если поторговаться, то полпуда рыбы речной, мелкой, — начал загибать Поползень пальцы, — Полдюжины обычных свечей. Пару — тройку аршин бязи. Четыре кирпича, но это вряд ли, там ещё копеечку придётся накинуть, и то со скрипом продадут.
— Погоди, а ты откуда про цены на кирпич знаешь?
— Батя мой позапрошлый год печь русскую в нашем доме построил. Теперь у нас красота, а не жизнь, и старшим легче. Раньше же мы всей семьёй на одних полатях спали. А как старший брат женился, да жёнку в дом привёл, одна ругань по утрам стояла. Что отец с матушкой, что брат с женой — все не выспавшиеся ходят. Зато как нас на полатях не стало, так старшие перегородку спроворили, чтобы друг другу не мешать.
— С этим понятно, ты про цены рассказывай, — подивился я лишний раз спокойному отношению деревенских детей к взрослой жизни.
— Так я не так много знаю. Кабанчик годовалый рубль стоит. Постарше и откормленный уже рубля полтора. Примерно, как крепостная девчонка лет семи — восьми. Мужик лет тридцати, если грамотный, от пятидесяти до ста рублей встанет. Старая лошадь пару-тройку рублей. Хороший крестьянский конь-трёхлетка рублей на десять потянет, — перечислял пацанёнок цены, как нечто само собой разумеющееся.
— Достаточно. Пошли по ярмарке прогуляемся, — прервал я его, так как мы приехали.
Кстати, ровно полтора часа пробыли в пути, минута в минуту, отметил я про себя, защёлкнув крышку часов.
Воскресная сельская ярмарка, которая здесь проводится раз в месяц, меня не впечатлила.
В основном понаехали крестьяне, на пятидесяти — шестидесяти телегах, со своими привычными товарами. Тут же оказались торговцы, которых сразу было видно по навесам над прилавками. Пара скупщиков на гуляющий люд посматривала, опытным глазом вычисляя тех, с кем про покупку зерна можно сговориться.
— Александр Сергеевич, а вы в курсе, что всех вас пасут, и даже уже убивать собрались?
— Пока ещё нет. Надеюсь, ты просветишь? — задал я вопрос своему тульпе, из молодых.
— Две телеги. На одной четверо, но второй пятеро. Откуда вы, они уже узнали у кучера Осиповой.
— Он нас сдал?
— Так нет. Там простота деревенская… К нему подошли с вопросом, где такого коня, как у него в упряжке, можно купить, он и растаял. И барыню свою назвал, и дорогу к имению объяснил. Так что, они туда выехали и уже засаду готовят, — доложил Серёга, на этот раз приодетый в жандармского ротмистра, пощёлкивая стеком по лаковому голенищу сапога.
— Ради чего? У меня денег почти нет. Вон, грабили бы продавца гусей! — воспротивился я явной социальной бессмыслице.
— Гусей у него всего дюжина. Продаёт он их по тридцать копеек. А у вас при себе часы, которые одни гораздо больше двух сотен рублей серебром стоят. И с барыни есть что снять, а уж её дочка, та вовсе постаралась, столько на себя вздела, что прямо красотка-красотка. Для тех, кто понимает, — с изрядной долей иронии отметил Серёга, — Как я понял, убивать вас собрались километрах в четырёх отсюда. Там как раз свороток глухой на вашу дорогу, которым редко, кто пользуется.
— Вооружены как?
— Кистени, топоры да косы.
— Дальнобойного ничего нет?
— Луков, копий и рогатин я у них не заметил, но косу могут кинуть, — чуть подумав, ответил Серега.
— Это как же её кинуть надо, чтобы она опасной стала? — усмехнулся я в ответ.
— Как-как, да очень просто. Лезвие вдоль древка переставляешь, и почти что копьё получается. Сама переделка пару минут занимает. Кольцо крепёжное сбить, лезвие на девяносто градусов развернуть и обратно тем же кольцом закрепить.
— Понятно, значит под бросок подставляться не буду, — согласно кивнул я головой.
— Прасковья Александровна, дорогая, а давайте-ка в обратную дорогу собираться, — нашёл я соседку около лотка с яркими платками.
— Так не посмотрели же толком ничего! — всплеснула она руками.
— Сердце свербит. Беду чует, — состроил я скорбную физиономию, — А оно меня никогда не обманывало.
В предчувствия здесь верят. Соседка вмиг серьёзной стала и начала беспокойно оглядываться в поисках детей.
Выехали мы обратно минут через пятнадцать. Мы, по моему настоянию, двигались первыми, и Никодим с Прошкой были настороже.
— Надо было урядника позвать, — выдал вдруг Поползень.
— Откуда он в этой глуши? — поинтересовался я.
— Так ярмарка же. Прискакал он, и даже с двумя казаками. Проследить хочет, чтобы беспорядков каких не сделали. Нет бы нам их позвать.