И как мне теперь перед игуменом оправдываться, если я в очередной раз не в церковь прибыл, а отбыл в поездку с дедом? Не расскажешь же ему, что кроме меня в холодное море никто из родственников нырять не собирается.
Сегодня только один спуск и всего на десять минут. Именно столько времени я смогу пробыть у затонувшего флейта, а затем подняться на поверхность, не прибегая к остановкам для декомпрессии. В последующем я буду дольше оставаться на дне, и при получасовом пребывании на сорока метрах всплывать придётся более часа, делая при этом все более увеличивающиеся по времени остановки на определенных глубинах.
Таблица декомпрессии была составлена и начерчена мной ещё в Михайловском под бдительным наблюдением Серёги. Кто бы сомневался, что проверена она была тоже лично мной. Правда, это было уже у берегов Эстландии в заливе с прикольным названием Лохусалу. Шестьдесят минут я торчал на каменном дне и медитировал. Поднимался потом, правда, два с лишним часа, но по-другому опыта не наберёшься. Одно дело слушать россказни тульпы, и совсем другой коленкор, когда сам на дне оказываешься. Хотя надо отдать должное Сергею — он многое подсказал, при подготовке к экспедиции.
Кто сказал, что затонувшее судно на дне выглядит величественно, таинственно, красиво и прочий-прочий пафос? Бред какой-то. Как может быть величественен скелет? Как может быть таинственен и красив его пробитый череп, даже если его опустить на дно морское? Корабль должен покорять просторы океана и мчаться по водной глади, а не рассказывать проплывающим мимо рыбам о своей беспомощности перед стихией и глупости своего капитана.
Вот он передо мной памятник человеческого легкомыслия и несовершенства техники. Да, на первый взгляд корпус цел и голые мачты на месте, но как же всё это удручающе выглядит.
Сомнений нет — это и есть флейт «Фрау Мария».
Глава 14
— Пётр Абрамович, ну не лежат на палубе ящики с картинами. А под палубой я не знаю что в ящиках. Я там только это смог достать, — вынул я из проволочной корзины пучок глиняных трубок, горсть стёкол для очков да брусок серого металла.
— Неужто серебро? — судорожно сглотнул Пётр Исаакович.
— Для серебра слишком лёгкий, — взвесил я в руке железяку, — Скорее всего — цинк.
Не скорее всего, а так оно и есть. Я ведь знаю список товара, которым был гружён флейт. И вместе с цинком достал я глиняные курительные трубки, которые во времена Екатерины везли в Россию чаще всего уже заполненные табаком.
— Хорошо. А где тогда, по-твоему, картины? И вообще, расскажи подробнее, что ты успел заметить, — попросил дед.
Если учесть, что корабли постоянно текут и трюм порой нехило затапливает, то логично было бы драгоценный груз расположить повыше от днища. Так что есть какой-то смысл в утверждении деда, что купленная Екатериной коллекция должна быть как можно выше. Но это если следовать логике. На самом же деле кто его знает, как загрузили ящики с картинами. Так что я по второму кругу принялся описывать увиденное мной.
— Борта целые. Бушприт сломан, но фок- и грот-мачты на месте. Перо руля отсутствует впрочем, как и нет гакаборта и юта вплоть до шканцев. Грузовой люк в трюм открыт, но он узкий — через него громоздкие ящики не достать. Люк возле фок-мачты ещё меньше, и он, скорее всего, вход в трюм для такелажа. По крайней мере, канаты я там точно видел. Шкафут, в общем, цел, но около левого борта не хватает досок и видно содержимое трюма. Во всяком случае, верхний ярус груза можно увидеть. На шканцах такая же история. А это, — кивнул я на первые трофеи, — Всё то, до чего я смог дотянуться под палубой. И то пришлось грудью на палубу лечь и начать там руками шарить.
— Александр Сергеевич, — подал голос Павел Исаакович, — А ты точно в Царскосельском лицее учился, а не в Морском корпусе? Шканцы, бушприт, ют. Ты откуда названия частей корабля знаешь? Так описал, что я уже примерно представляю общую картину.
— Даниеля Дефо в Лицее любил читать, — отмазался я, — «Робинзона Крузо» и «Капитана Сингльтона» до дыр зачитал.
Не объяснять же дяде, что вовремя погружения возле меня плавал Серёга в гидрокостюме с аквалангом и объяснял устройство парусника. Откуда взялось оборудование для погружения и связи со мной, я даже не пытался выяснить — всё равно тульпа отбрехался бы.
— Ты говоришь корма в хлам, — вступил в разговор другой дядя, — А сможешь в носовой кубрик попасть и оттуда, что-нибудь приметное достать? Утварь там какую, а ещё лучше рундук чей-нибудь?
— Это тебе ещё зачем? — посмотрел дед на племянника.
— Если будет доказательство, что мы нашли именно «Фрау Марию», то можно их предоставить императору и пусть он снаряжает настоящую экспедицию и сам ныряет за картинами,– невозмутимо объяснил дядя, — а на баке, скорее всего камбуз был, а может и кубрик матросский.
— Вот ты пройдоха, — ухмыльнулся старый, — Вернёмся домой, я тебе кучу фарфора выставлю. И хочешь верь, хочешь нет, но на дне каждой чашки и тарелки будет написано «Фрау Мария». И даже на голландском языке. А ещё голландскую форму всех дворовых заставлю напялить, и на всякой рубахе и штанах заставлю вышить название корабля. Поверишь ты в то, что они с «Фрау Марии»?
— Сомневаюсь, что через передний люк пролезу, — оборвал я зарождающийся спор, — А если и влезу, то только по плечи. Говорю же, канаты около входа — их сухие-то порой не распутаешь, а уж в воде и пытаться нечего. Попробую завтра с кормы к грузовому трюму подобраться.
Оставив над кораблём буй, мы отправились на ближайший островок, чтобы на нём переночевать, а с утра продолжить подводные исследования. А чем мы хуже голландских моряков, которые в течение почти недели откачивали воду с тонущей «Фрау Марии», а по ночам отсыпались на берегу? По крайней мере, о действиях команды после того, как корабль налетел на скалу, капитан корабля в судовом журнале указал. Может быть, он и врал, чтобы показать фрахтовщику, что я, мол, боролся за корабль и груз — лично мне на это фиолетово. Корабль больше никуда не уплывёт, так чего ради болтаться над ним ночью в лодке, если можно нормально поесть и поспать на суше.
— Пётр Абрамович, — сквозь дрёму услышал я голос одного из братьев Исааковичей, когда наевшись, прикорнул у костра, — А почему корабль почти полвека найти не могли?
— Не искали толком, — зевнул дед, — А если и знали место, где флейт утоп, то опять же только примерно. Пошагай-ка по дну, пока его найдёшь, а сквозь толщу воды не увидишь.
— Наш Сашка смог же. И найти смог. Да и опуститься к нему.
— Александр у нас во всех отношениях молодец, — довольным тоном пробурчал старый, — А его артефактами я вообще восхищаюсь. Вот ты на флоте служил, а слышал хоть краем уха про прибор, с помощью которого можно подводные объекты искать? Я, например, знаю только, что можно с помощью специального артефакта глубину под кораблём узнать, но эта такая дорогущая редкость, что почитай их и не существует в природе. А встречал когда-нибудь человека, который на двадцать сажень под воду опустился, и час там проторчал? Покойный Иван, то есть дядька твой, говаривал, что у них на флоте глубже десяти сажень запрещено было работать. Иначе люди или гибли или инвалидами становились. А наш Александр Сергеевич и причины болезни популярно нам объяснил и как её обойти рассказал. Ему не в Лицее на чиновника нужно было учиться, а на инженера где-нибудь. Хотя бы в Горном кадетском корпусе под руководством Дерябина.
«Идите вы все на фиг со своей учёбой, да ещё и в Горном корпусе, — засыпая, подумал я, — Если туда и идти, то только преподавателем. Я там всех научу нефть любить и каучук синтезировать. Кстати, синтетический каучук — интересная тема. Нужно как-нибудь с Иванычем обсудить на досуге».
Поутру я под водой целый час разбирал брусья и доски, что остались от юта и предполагаемой капитанской каюты, и перегораживали путь к грузовому трюму. Как же я был благодарен деду, за его подсказку создать для себя усиливающий перл. Не сказать, что я благодаря артефакту работал как электровеник, но прибавка силы реально выручала.
Под конец, я даже нашёл под кучей досок два тяжёлых сундука. Я и не ожидал, что нашёл картины — несмотря на тяжесть, габариты сундуков были не очень велики. В драгоценности я тоже не верил — у команды флейта хватало времени, чтобы подобный груз эвакуировать. Но не оставлять же добро под ногами, тем более что хотелось показать что-то более существенное, чем поднятые накануне куски цинка и курительные трубки.
В результате я обвязал сундуки свисающими с лодки верёвками, подёргал их, подавая сигнал к подъёму и начал свой долгий путь к поверхности. Каждые десять минут наверху дергали страховочный конец, сообщая о времени проведенном мной под водой. А посекундный хронометраж вёл Серёга, которому я верил гораздо больше, чем паре братьев Ганнибалов.
На дне я провёл почти час, значит, и подниматься буду с остановками больше двух.
К моменту моего появления на борту, вся наша команда от нетерпения разве что не плясала на лодке. Все только и ждали меня, чтобы вскрыть ящики. Ладно, хоть не забыли помочь мне водолазный костюм снять — и на том спасибо.
В принципе, я их понимаю. Каждый ждёт что-то своё от находок. Дед свой иллюзорный титул. Дядья денежного вознаграждения. А я?
А я помогаю родным, не ожидая ничего, кроме слов благодарности. Если подумать, то эти люди мне ничего плохого не сделали и относятся ко мне, как к ровне, в отличие от того же отца Пушкина. Надо было видеть лицо папаши, когда он попытался воспротивиться моей поездке на Балтику. Ох, и отчихвостил его Пётр Абрамович. Я думал, отец в Санкт-Петербург бегом умчится, лишь бы деда не видеть. В принципе, ему за дело влетело — нечего было из себя пупа земли строить и со стариком через губу разговаривать. Если б не добрые люди, включая и Петра Абрамовича, ещё неизвестно, как сложилась бы судьба Марьи Алексеевны и соответственно её дочери, матери Александра Пушкина. И хрен бы сейчас Сергей Львович Пушкин прохлаждался бы и плевал в потолок в Михайловском. В общем, знатно папашу на место поставили. Перед моим отъездом ходил, молчал, словно меня и не существует. Да мне как-то по фиг, что он думает. За братишку и сестру переживаю — это да, а на папашу как-то до лампочки.