— Барин, штаны я тебе не дам обновлять, — ухватился Прошка за пояс, — Мамка ночь не спала, чтобы их после отца ушить. Если я в папкиных штанах домой вернусь, мамка меня похлеще отца отстегает.
Бог с ними, со штанами. Меня картина в дедовой усадьбе ждёт. Посмотрим, что получится. Если что, придётся деду Императору врать. что только одну картину достали с «Фрау Марии».
Домой мы вернулись в конце августа, а там и первое сентября незаметно подкралось.
В этот день отмечают церковный праздник Новолетье.
На утреннюю службу мы всей семьёй поехали в Тригорское, рядом с которым находится Церковь Святого Георгия Победоносца. Здесь я оказался впервые и осматривался с большим интересом.
Церковь, утопающая в зелени вековых деревьев, поражала своей простотой и благородством. Входные двери были украшены резьбой, а внутри царила атмосфера тишины и умиротворения.
Сквозь окна пробивался мягкий свет, играя на стенах, заставляя их казаться живыми. Я с интересом наблюдал, как прихожане, одетые в свои лучшие наряды, входили в храм с благоговением. Запах восковых свечей и ладан прибавляли этому месту особую святость.
Служба началась, и я погрузился в атмосферу молитвы. Звуки хора проникали в душу, наполняя её миром и спокойствием. В этот момент я ощутил, как отдалённый суетный мир остался за пределами этих стен. Я поневоле задумался о таких простых вещах, как семья, традиции и вера, которые связывают нас, словно невидимая нить.
Церковь была старой и служка у входа собирал деньги на предстоящий ремонт. Я не поскупился и пожертвовал пятьдесят рублей ассигнациями, за что получил уважительный поклон от священнослужителя.
После службы, где нам пришлось отстоять целых полтора часа, за которые вся моя одежда успела пропитаться запахом ладана, мы сели в экипажи и поехали к деду.
Братьев Ганнибалов старик ещё домой не отпустил, сказав, что сам закатит праздник в честь их пропущенных именин, вызванных хлопотами в Пскове, в связи с залогом их имения. Признаюсь, меня смутило, что именины оказывается принято справлять не по дате рождения, а в тот день, в который церковно празднуется память нашего святого. Не знал.
У деда во дворе играл духовой оркестр. И играл хорошо. По крайней мере громко, уверенно и не фальшивя.
Не успели мы зайти в дом, как почти что следом за нами на нанятом дедом экипаже прикатил игумен Иона, сопровождающий пару незнакомых мне священнослужителей, одним из которых оказался сам архиепископ Псковской кафедры Митрополит Евгений, а за ними, на предоставленных дедом пароконных линейках и остальная братия прикатила, в количестве аж пятнадцати человек.
Вновь загремел оркестр, торжественно встречая высокого гостя.
Дед как-то раз упомянул, что он был одно время Предводителем Псковского дворянства и довольно тесно дружил с Митрополитом — главным церковником всей Псковской губернии. Вот и наглядное свидетельство тому.
Недооценил я связи деда, раз сам архиепископ не чурается по его приглашению прибыть к отставному генерал-майору Петру Абрамовичу Ганнибалу в его сельцо Петровское для «молебствия и освящения имения, рабов и плодов земных».
Приотстав от Митрополита, отец Иона подошёл к нашему семейству, чтобы поздороваться, и слегка поведя носом, безошибочно уловил запах ладана, одобрительно кивнув головой.
Надо же, какой наблюдательный человек! У такого точно не забалуешь. Лучше любого чекиста всё разузнает, к тому же у него вся местная паства в добровольных агентах числится.
— Вижу, вняли вы моим молитвам, Александр Сергеевич, — отчего-то обратил игумен на меня особое внимание, выбрав ту минутку, когда оркестр смолк и можно было спокойно говорить, не пытаясь его перекричать.
— С радостью церковь посетил, святой отец, и денег не скупясь на её ремонт пожертвовал, –спокойно ответил я священнику, не поленившись на почтительный наклон головы.
Времена такие, что с представителями церкви стоит жить дружно. Атеизм нынче приравнивается к государственной измене, что и стало в моём мире поводом для увольнения Пушкина с должности коллежского секретаря и высылке его в Псковскую губернию. Излишне тогда молодой Пушкин двумя вещами увлёкся: учениями атеиста англичанина Гутчинсона и шашнями в женой графа Воронцова. Воронцову в Пушкине было противно всё: его вид, поведение, эпиграммы, рост его популярности, которую уже начинали считать славой. Вот и не поленился ревнивый муж настучать в Петербург про вольнодумство поэта, у которого и без того была изрядно подмочена репутация. В итоге последовала ссылка в Михайловское.
Мне таких фокусов не надо. Лучше мы с отцом Ионой будем жить в дружбе и согласии.
Жаль, про визит Митрополита я поздно узнал и с дедом переговорить заранее не успел, но надеюсь, он найдёт повод, чтобы представить меня высокопоставленному священнослужителю. Глядишь, и отец Иона свою прыть, в отношении меня, после такого знакомства поубавит.
Отчего я так с игуменом распинаюсь? Так всё очень просто — в истории моего мира именно игумену Ионе было поручено наблюдать за ссыльным поэтом и периодически докладывать в Петербург о его поведении.
Тем временем, гости продолжали собираться. Пиршество дед устроил с размахом, и во двор усадьбы постоянно прибывали самые разнообразные экипажи, от дрожек до карет, на которых съезжались на праздник соседи — помещики. Обычно прибывали целыми семействами, разве что малых детей оставляя дома.
Моим гидом взялась быть Анна Вульф, моя ровесница и старшая дочь хозяйки Тригорского.
Философовых, Чихачевых, Креницыных, Рокотовых, Лопухиных, Хитровых, Гауеров, Княжниных, Бороздиных, Елагиных, Половцовых, с какими только семействами наших соседей — помещиков она меня не познакомила, между делом добавляя к ним свои собственные характеристики, зачастую очень добрые и раскрывающие людей в особом свете. На самом деле, час, проведённый до объявления общего застолья, вовсе не выглядел скучным, и голодать гостей не заставляли. Но начала Аннушка нашу череду знакомств с ближайших к ним Шушериными, и конечно же, Шелгуновыми, имение которых — Дериглазово находилось всего в двух верстах от Тригорского, на другом берегу реки Сороти.
В первом зале вдоль стен были выставлены столы с закуской, как по мне, так даже излишне плотной, в паре мест были оборудованы внушительные столики с довольно крепкими аперитивами, которые здесь приняты для поднятия аппетита, а по залу сновали слуги с подносами, предлагая гостям лёгкое вино или шампанское.
Ожидание вышло несколько затянутым, но на это никто не обращал внимания. Все прекрасно понимали, что гости будут съезжаться лишь после окончания церковной службы, которую каждый посетит в своём имении или близ него, а транспорт здесь не слишком скоростной.
— Бог нас хранил, — с улыбкой поведала мне Аннушка, — Я только что узнала, что Змеев не сможет приехать. Воистину ужасный человек. Любит по поводу и без повода к себе гостей созывать, а под самым домом тут же начинают стрелять из пушек, да так, что зачастую многие стёкла из окон вылетают. Кормят у него отвратительно, а все его вина водкой отдают.
Дворяне продолжали прибывать, мы с Анной к ним подходили знакомиться, и зачастую, на меня смотрели, как на белую ворону. Особенно юнец один выпялился, не скрывая своего недовольства.
— Это он в Царскосельском лицее экзамен перед величайшим поэтом Державиным держал? — через губу вымолвил юноша, судя по виду, на пару лет меня младше.
Вроде и негромко сказал, но явно так, чтобы его все вокруг услышали, и я, в том числе.
Юноше бледному, со взором горящим, я никак не стал отвечать, проигнорировав его потуги, и это парня завело ещё больше.
— Кто это у нас такой бледный и горячий? — улыбаясь, спросил я у Аннушки, взяв её под локоток и уводя в сторону от новых гостей, которые прибыли в солидном составе.
— Старикам Креницыным принадлежит много имений, но живут они в селе Цевло Новоржевского уезда. Оно находится в большой глуши, за озером Дубец, — добросовестно начала просвещать меня Аннушка в местное «ху из ху», — Зимы Креницины проводят в Петербурге, и как только у них рождается ребенок, его моментально отправляют в деревню на попечение тетки, девицы Философовой, сестры госпожи Креницыной. Эта девушка заменяет своим многочисленным племянникам родную мать. Сейчас у неё на попечении из девятерых детей остались пятеро, остальных уже в учебные заведения определили. А тот юноша, что волком на вас смотрел — это местный поэт, а именно Александр Николаевич, один из многочисленных детей Николая Саввича. К слову сказать, семья Креницыных глубоко презирает его поэтическую деятельность.
Тем временем, уже сформировавшееся общество из приехавших помещиков, изрядно рассортировалось, и даже неплохо устаканилось. У всех нашлись друзья, собеседники или собутыльники, согласно возрасту и интересам. Старшее поколение с удовольствием приступило к смакованию изысканных закусок и дегустации алкоголя.
Немудрено, что неприкаянных юношей и девушек, примерно моего возраста, вскоре набралось порядка двух десятков и они затеяли свои игрища. Девушек, кстати, было заметно больше. Неудивительно. Парни моего возраста сейчас почти все либо на службе, которую без веских причин не оставишь, или в учебных заведениях.
На роль альфа — самцов в группе молодёжи попытались вылезти сразу двое юношей — уже знакомый мне Креницын, что ему вряд ли светило за молодостью лет и субтильностью, и здоровенный Елагин. Этого богатыря природа статью не обделила, отыгравшись на другом — кроме заячьей губы, его физиономия ничем больше не была отмечена. Даже самый лёгкий оттиск печати интеллекта не обезобразил его чело. От полного дебила здоровяка отличало лишь то, что он слюни не пускал, и к месту, и не к месту, частенько повторял: «pardonnez moi ma franchise»*, хотя кроме этих слов он ни разу более французским нигде не блеснул.
* Извините мой французский.
Пока я мило шутил с барышнями, четверо из которых показались мне вполне пригодными для более близкого знакомства, а так, как они и смеялись громче остальных, то у меня определённо были шансы, Креницын что-то выговаривал в углу насупившемуся Елагину, горячо жестикулируя и частя с выпивкой, причём не столько для себя, сколько для собеседника.