— А про то, как мы флейт смогли обнаружить, Его Величество не спрашивал? — поинтересовался я.
— Рассказал всё, как на духу, — перекрестился зачем-то дед, — И как мой отец запросы по архивам голландским и шведским слал, и как мечтал найти корабль, да меня этой мечтой заразил. И что тебя с твоими умениями мне Бог и Провидение послали.
— Прямо таки и Провидение, — сострил я. С ролью богинь в моей судьбе я бы ещё согласился, но Провидение-то здесь при чём?
— Не переживай, Сашка, — подмигнул мне Пётр Абрамович, и перешёл на шёпот,– Не знает никто, что ты узнал место крушения благодаря своей работе. Об этом я ни словом не упомянул. Кстати, пора бы нам выселяться из дворца.
— Давай не будем спешить, пока не гонят. Очень уж мне хочется один документ из Имперской канцелярии получить, как можно скорей, — попросил я деда, с намёком оглядевшись вокруг.
— Можем и завтра к обеду поехать, — правильно понял он мою пантомиму.
— Вы сразу в Петровское или сначала в Санкт-Петербург заедете? — спросил я деда.
— Сначала в столицу,– ответил старик. — Нужно в Герольдмейстерскую контору зайти, чтобы титул чин чинарём оформить. Тебе, кстати тоже нужно, а потом и Лёву сводишь. Кстати, тебя ещё и Капитуле орденов ждут. Золотая медаль «За храбрость» тебя там ожидает за разгром разбойников.
— А как же Исааковичи?
— Им в Пскове дадут по серебряной медали вместе со всеми остальными, кто отличился,– объяснил Пётр Абрамович, — Ну а то, что тебе золото, а им серебро — так ты ведь дважды в бой вступал, а они только один раз. В общем, поздравляю с будущим награждением. С тебя стол. Чуть не забыл. Кальвадос, что остался, я весь отдал во дворец. Его Величество пригубило, и вроде ему по вкусу пришлось. Сказал, что если мы готовы поставлять ко двору сей напиток, то он готов сделать нас поставщиками двора Его Императорского Величества.
Ну, ни фига себе. Это нам за кальвадос нечто вроде Знака качества выдали?
Не скажу, чтобы мелочь, но чертовски приятно.
Эпилог
Отметить свой новый титул и медаль я решил со своими одноклассниками.
Пусть я лично с ними знаком в большей степени по воспоминаниям самого Александра, но почему бы не разделить с бывшими лицеистами свои скромные радости. А так как квартира Пушкиных на Фонтанке мало располагала к приёму шумной компании, то я решил сводить однокашников в ресторан.
Вот же я наивный — ресторанов-то в городе раз-два и обчёлся. Не раскусили ещё будущие рестораторы, сколько денег можно поиметь с «золотой» молодёжи и знати, не желавшей обедать и устраивать приёмы в стенах своего дома или снимаемой квартиры. В общем, выбор был небогат, и я остановился на ресторации Пьера Талона, что расположилась в доме Чичерина на углу Мойки и Невского проспекта.
Стоит отметить, что ресторация меня нисколько не разочаровала. Просторный зал с видом на улицу. Посетителей немного. Белые чистые скатерти на столах. Аккуратные «люди» в ливреях, а не чумазые «половые» в обносках. Да и предлагаемые блюда интересные. Можно сказать –интернациональные. Такое только француз, долго проживший в Российской империи, мог придумать. По крайней мере, про стерлядь в шампанском я никогда не слышал. А уж черепаший суп и омары, на мой взгляд, так и вовсе опережают время. Ну и выбор напитков богатый: от водки, вина и любого шампанского до ликёров, которые начинают набирать популярность.
К счастью, все одноклассники, которых я хотел увидеть, оказались в городе, и мне не составило труда их найти. Пущин, Кюхельбекер, Малиновский, Корсаков, Корнилов, ну и Бакунин, в чью сестру тайно были влюблены все лицеисты. Даже Дельвиг, забросив все дела, успел примчаться в ресторацию. Тоже мне, деловая колбаса.
Одним словом, все свои. Сидим, выпиваем, кушаем, болтаем. Каждому есть что рассказать и также остальным интересно узнать, что нового произошло в жизни одноклассников.
— Друзья! — встал из-за стола Кюхля и подхватил бокал вина, — Оцените, какие у меня стихи родились в честь нашего князя Ганнибала-Пушкина. После чего одноклассник по памяти зачитал небольшое нейтральное по содержанию четверостишие и выпил свой бокал до дна.
— В таком случае послушай и мой ответ, любезный Вильгельм, — с этими словами я, так же как и однокашник поднялся, смочил горло водой, достал из кармана сложенный лист бумаги и нарочито медленно его развернул.
Конечно, можно было стихи Лёвы декламировать по памяти, но я счёл, что чтение с листа будет выглядеть более эффектно и театральнее. К тому же брат старался, и меня замучил расспросами о нашей экспедиции к берегам Финского княжества. Чуть ли не поминутную хронологию событий для себя составил. Как же я могу внезапной запинкой обесценить труд братишки? Вот я и постарался продекламировать так, что ресторан затих и все немногочисленные посетители повернулись в мою сторону.
Исторiи почти что дрѣвнѣй
Были даръ обрѣтѣны
Но выбралъ флѣйтъ тотъ курсъ нѣвѣрный
И вотъ онi погрѣбѣны
На днѣ холоднаго залива
Лѣжатъ и часъ прiзнанья ждут
Но кончилось для нiхъ счастливо
Всѣ Ганнiбалъ тутъ какъ тут.
И зная — это для Отчизны,
И для народа, для страны,
Ныряютъ въ жуткiе глубины
Россiи вѣрные сыны.
В тотъ дѣнь осѣнняя пагода
Нѣ трогала морскую гладь,
А подъ водой молчитъ прiрода
И дна какъ будто не видать.
О, сколько намъ открытiй дивных
Нѣсётъ морская глубина.
Туда, гдѣ тайны въ бѣзднѣ спят,
Гдѣ свѣтъ мѣчтами озаряетъ.
Проходъ въ миры из новыхъ снов,
И мифъ прѣдъ нами вознiкает,
И описать не хватитъ слов.
Прочитав оду брата, я подал лист с текстом сидевшему рядом Дельвигу. Тот пробежался взглядом по бумаге и уставился на меня взглядом, в котором читалось полное непонимание происходящего: — Как же так, Александр Сергеевич? Ты никогда длиннее эпиграммы ничего не писал, а тут целая ода.
— А кто сказал, что эти строки мной написаны? — уселся я обратно за стол и налил себе простой воды.
Вот уж не знал, что декламация так горло сушит. Но что только не сделаешь для родного брата.
— Так внизу текста по-русски же написано: князь Ганнибал-Пушкин,– протянул друг лист со стихами окружающим, дабы все убедились в верности его слов, — Хотя размер стихотворения очень необычный и текст отчего-то на старославянском написан.
— Я же не единственный князь Ганнибал-Пушкин, — пожал я в ответ плечами, — Есть ещё и мой брат Лёва. Впрочем, вы все его в Царском селе встречали. Он в пансионе учился. А старославянский оттого, что братец у меня поклонник ранних од Державина.
— Александр Сергеевич, а твой брат не будет против, если я завтра же его стихи Николаю Ивановичу Греч покажу? — Дельвиг снял с носа очки и начал их усердно тереть платком, — Я в его журнале ещё будучи лицеистом некоторые свои стихи публиковал.
— Это не тот ли Греч, что у нас главным редактором «Сына отечества»? — посмотрел я на приятеля, — Думаю, Лев Сергеевич будет только рад, если его скромные стихи оценит такой известный писатель и редактор, как Николай Иванович.
Давай, действуй, дружище, а я ещё и папиного брата подключу, чтобы тот своих знакомых с творчеством племянника познакомил. Василий Львович сто рублей занял у юного Александра Пушкина, когда вёз того в Лицей, и так до сих пор не отдаёт. Пусть хоть как-то должок отрабатывает.
А показать брату есть что. Он из деревни целую тетрадь зарифмованных заметок привёз. Когда только успел столько написать, конспиратор. Отцу не показал, а мне и Ольге дал почитать. Особенно интересной я нашёл его пока что незаконченную поэму про волонтёров Отечественной Войны. Но тут моей заслуги никакой нет — это Лёва братьев Исааковичей наслушался, как они, будучи волонтерами, водили через Псковскую губернию обозы с провиантом для действующей армии. Стоит заметить, что обозы братья вели за свой счёт. Думаю, в «Сыне отечества» такой патриотической поэме моего брата тоже место найдётся.
— Александр, теперь став князем, ты что-то собираешься менять в своей жизни? — вдруг с каким-то умыслом поинтересовался Иван Пущин.
— Не только в своей, — помотал я головой, — Хочу на деле, а не на словах доказать, что якобы беспросветная жизнь русского народа во многом зависит от нас, дворян. Не надо ждать милостей ни сверху, ни от Бога. Можешь — иди и делай! Забыли мы, что дворяне — это не только самые лучшие и образованные люди страны, но и опора России. А Россия — это прежде всего народ!
— Сейчас в столице много обществ, где очень достойные люди тоже обеспокоены судьбой страны, — осторожно заметил Пущин.
— Паренёк недавно вступил в своё первое тайное общество «Священная артель», основанное гвардейскими офицерами в тысяча восемьсот четырнадцатом году, — тут же сдал мне приятеля мой тульпа, появляясь у Пущина за спиной.
Понятно. Будем лечить приятеля.
— Своими выгодами эти «достойные люди» обеспокоены и уязвлённым самолюбием, — спокойно заметил я в ответ, отрываясь от заливного из осетрины и с интересом отслеживая реакцию Ивана.
— Объяснитесь, Александр Сергеевич, — сыграл Пущин желваками.
Эк, как его задело… Того и гляди на дуэль вызовет.
— Так всё же на виду. Не стоит чужим словам безоговорочно доверять, если своя голова на плечах имеется. К примеру, взять офицеров, которые войну с Наполеоном прошли. Как ты сам считаешь — есть у них повод для недовольства?
— Чинами и наградами не обижены, — буркнул Иван в ответ.
— Да, но на этом и всё. А многие из них ещё и на поместья в Польше рассчитывали. Поляки, что с Наполеоном к нам пришли, себя хуже французов показали. Грабили и насиловали без зазрения совести. И что в итоге? Поляки после войны преференций от государя получили чуть ли не больше, чем офицеры — победители. Естественно, наши горячие головы такую несправедливость восприняли, как пощёчину. Вот и закипело в котле. Но их сил маловато, оттого и мутят воду недовольные, и молодёжь дурными идеями заражают. А на самом деле у них одна говорильня сплошная. Чем словами трещать — иди и сделай жизнь своих крепостных сытней и радостней, если так о народе беспокоишься.