Покупателей своих, как выяснилось, Бакванский почти всех знал, так что и на них у него нашёлся бы компромат, если кто захотел бы его купить. А что, шантаж в отношении людей, имеющих определённый вес в государстве и обществе, вполне мог стать основанием уже для шантажа шантажистов с последующим выходом на очередной круг сбора и использования компрометирующих материалов, но дворцовая полиция пресекла эту цепную реакцию.
Однако, говорить, что всё у нас тут хорошо, было бы неуместным. Однозначно плохим оказалось самое важное для нас с тёзкой — Аркадий Кириллович не сумел рассказать ничего, что могло бы привести к раскрытию истинного лица «господина Яковлева». Обычно «Яковлев» приходил к Бакванскому сам, делая это с завидной регулярностью, единственный контакт, который оставил на случай возникновения у Аркадия Кирилловича экстренной надобности во встрече — текст объявления, которое тот должен был подать в «Московские ведомости». Контактом этим Бакванский воспользовался тоже всего однажды, когда сведения, не лучшим образом характеризующие некоего полковника Храмцова, имели весьма ограниченный срок, в течение которого могли быть пущены в дело. Разумеется, Бакванский ничего не знал ни о месте жительства «господина Яковлева», ни даже о том, как именно тот прибывал на встречи — в такси, на собственном авто или же трамваем. Каких-то особенностей речи и поведения, что могли бы выдать истинное положение клиента в обществе или говорить о том, что он является выходцем из определённой местности, Бакванский не вспомнил, но с известной долей осторожности высказал предположение, что русский язык для «господина Яковлева» не родной — уж очень, по словам Аркадия Кирилловича, правильно тот изъяснялся, среди природных русских даже люди с хорошим образованием настолько правильно не говорят. Что же касается броского одеяния «господина Яковлева» и его манер, то Бакванский совершенно справедливо оценивал их как маскировку и на веру не принимал, хотя и не мог разглядеть, что за той маскировкой скрыто. Впрочем, стоит отдать Аркадию Кирилловичу должное, он прямо признался, что всё это до сего момента держал при себе, и в делах с «господином Яковлевым» его интересовали только деньги.
— Ещё раз, Виктор Михайлович, скажу, что с предложением привлечь госпожу Кошельную к лечению Дмитрия Антоновича вы вышли исключительно своевременно, — подвёл Денневитц итоги дня. — В свете открывшихся обстоятельств, указывающих на связь дела Бакванского с делом о покушении на вас, скорейшее возвращение титулярного советника Воронкова к участию в расследовании представляется до крайности необходимым. Я надеюсь, вы и сами постараетесь помочь Дмитрию Антоновичу, и госпожу Кошельную убедите как следует постараться.
Ну вот что тут сказать? Та самая начальственная мудрость во всей своей тривиальной монументальности…
Глава 15О языке, медицине и не только
Эмма сидела смирно и старательно делала вид, что соседство с тёзкой её ни капельки не волнует, что и понятно — какие-то проявления чувств в служебном автомобиле всё с тем же ефрейтором Фроловым за рулём были бы неуместными, так что мы с дворянином Елисеевым погрузились в размышления, благо, с нашей двуглавостью оба могли думать каждый о своём. Тёзка, как человек ответственный и не по годам серьёзный, сосредоточился на мыслях о предстоящем осмотре, а если получится, то и исцелении Воронкова, я же продолжал переваривать то, что узнал вчера на допросах. Собственно, размышлял я о том ночью, пока тёзка спал и пока не уснул я сам, а в машине что-то в очередной раз передумывал, а чему-то подводил итоги.
Самым, конечно, большим открытием стало здесь внезапное пересечение дела Бакванского и расследования покушения на тёзку, в особенности же то, что пересечение это олицетворялось персонажем, имевшим полное право считаться заказчиком несостоявшегося убийства дворянина Елисеева. У персонажа даже имя появилось, пусть и наверняка ненастоящее, но уже лучше, чем одно лишь описание внешности, тоже, скорее всего, искусственно созданной и используемой лишь для создания ложного впечатления. Спасибо, конечно, Бакванскому с его жизненным опытом — кое-какие интересные подробности в образе «господина Яковлева» он заметил и довольно близко, как я полагаю, к истине истолковал. Да, полностью мозаика пока так и не складывалась, но к раскрытию личности врага мы, хоть и всего на несколько шагов, но приблизились.
Больше всего меня заинтересовала подмеченная Бакванским слишком правильная речь своего клиента. Да, такое вполне можно считать показателем нерусскости, но вот какой именно нерусскости, сразу и не скажешь.
Иностранец? Хм, возможно, но… Мне в прошлой жизни доводилось общаться с иностранцами, свободно говорившими по-русски, вот только избавиться от акцента никому из них так и не удалось. Слышал, будто есть такие, кому удавалось, но никогда ни сам не встречал, ни по телевизору не видел.
Мог этот «Яковлев» оказаться и инородцем, как здесь называют нерусских подданных Российской Империи. Вопрос тут, каким именно инородцем. Того же Денневитца взять — ведь кроме имени и фамилии ничего немецкого в нём не заметно. А уж по-русски он говорит именно как нормальный русский образованный человек — правильно, но правильность эта живая, а не рафинированная до потери естественности. Так что будь «Яковлев» немцем, без разницы, остзейским, поволжским или новоросским, никаких выдающих это особенностей речи Бакванский бы у него не заметил. Впрочем, остзейские вроде бы говорят хоть с лёгким, но акцентом.
Какой-нибудь прибалт? Тоже вряд ли. Те из них, что живут на своих землях, от акцента так обычно никогда и не избавляются, их артистов, помнится, даже в советском кино сплошь и рядом дублировали, а которые выросли или давно живут в русской среде, говорят как обычные русские, без этой высушенной правильности.
Еврей? Ну да, не все они отличаются характерной семитской внешностью, каковую у «Яковлева» никто из описывавших его не заметил. Но тут то же, что и с прибалтами — или акцент, да ещё с добавлением своих словечек, или нормальная русская речь. Мог «господин Яковлев» оказаться и молдаванином, однако и здесь никуда не девались те же самые оговорки.
А вот принадлежность таинственного персонажа к народам Кавказа, Закавказья и Туркестана я даже не рассматривал — уж очень у них у всех характерная внешность, и не заметить этого не могли бы даже уголовники, не говоря уже о Бакванском.
Что ж, определить этническую принадлежность «господина Яковлева» у меня не вышло, но сдаваться я не стал и вернулся к размышлениям об особенностях владения русским языком иностранцами. Вот где, спрашивается, можно иностранцу выучить русский язык, чтобы говорить без акцента, говорить правильно, но слишком правильно? Ответ лежит на поверхности — где угодно, только не в России. Но обучение это должно быть очень и очень серьёзным — с опытнейшими преподавателями, с созданием замкнутой учебной среды, где все говорят только по-русски, с постоянным контролем усвоения учебного материала и исключением использования любого языка, кроме русского. И да, ни одного человека, для которого русский язык родной, в этой самой учебной среде нет. Ничего не напоминает? Если вы подумали о секретной разведшколе, то поздравляю — наши мысли совпали.
Оставались, конечно, вопросы и здесь, и вопросы довольно каверзные. Например, почему неведомые учителя не озаботились дополнением учебной программы общением учеников с носителями языка? Почему такого недоучившегося выпускника направили в Россию? Почему чрезмерную правильность речи «Яковлева» заметил Бакванский и не заметили те же уголовники? Хотя последний вопрос можно было и отбросить — вот уж кому бы разбираться в тонкостях литературного русского языка, но уж точно не им.
С тёзкой я своими мыслями поделился ещё рано утром, по мере возможностей отвлекая его от умывания, гимнастики и завтрака, и дворянин Елисеев в общем и целом со мной согласился. Не стал оспаривать итоги этих размышлений и Денневитц, напомнив, однако, и о необходимости скорейшего возвращения Воронкова к участию в расследовании, так что день у тёзки начался с поездки в Михайловский институт, где надо было забрать Эмму и ехать оттуда в госпиталь. Вот мы и ехали, да не просто так — помимо всё той же «Волги» с уже почти что родным Фроловым за рулём нас сопровождала ещё одна «Волга» с охраной.
Опознать в здешнем Московском Генеральном Императора Петра Первого военном госпитале памятный мне по прошлой жизни Главный военный клинический госпиталь имени академика Бурденко труда не составило. То же самое здание на том же самом месте — есть, знаете ли, вечные ценности… Предупреждение о нашем визите в госпитале получили, надо полагать, не от Денневитца, а от кого-то повыше, если судить по тому, что встретили нас с почтением, пусть и суховато-официальным, против перемещения по госпиталю в сопровождении охраны не возражали и отдельное помещение для работы с раненым предоставили, заодно того самого раненого туда и переместили. Наши охранники остались в коридоре, хотя старший из них предварительно зашёл в палату — так, для порядка, бегло осмотрелся и вернулся к своим людям.
Выглядел Дмитрий Антонович, как при его ранении и положено — бледным, с посиневшими губами. Дышал он тяжело, нелепо поднимая плечи, неестественная перекошенность грудной клетки была заметна даже через многослойную повязку, да и разместили его на специальной койке, позволяющей больному полулежать-полусидеть, в каковом положении он и находился. Воронков пребывал в сознании, тёзке явно обрадовался и даже попытался изобразить улыбку. Говорить ему, видимо, было сложно.
Вместе с Воронковым нас ожидал высокий, худощавый и длиннолицый мужчина лет сорока, представившийся доктором Филиппом Андреевичем Гольцем.
— Мне поставили в известность о вашем желании осмотреть больного и совершить над ним некие манипуляции, — без особого дружелюбия начал он после того, как представились мы с Эммой. — Сразу должен сказать, что вам такое до