в местную больницу, но он всегда говорил полицейским, что напали на него какие-то неизвестные.
Получив в конце концов нож в живот и едва после этого выжив, Яковлев почти год в поле зрения полиции не попадал, зато потом… Потом он как-то быстро пошёл в гору, и даже купил матери небольшой домик на окраине, сам же перебрался в более престижные места города, сначала снимая меблированные комнаты, а там уже и нормальные благоустроенные квартиры. Источники доходов Яковлева тогда отследить не удалось, но имелись подозрения, что он связался с «валетами», известной в одесском преступном мире, как здесь говорят, шайкой, оргпреступной группировкой, в привычных мне терминах. Занимались «валеты» много чем, не брезговали никаким способом незаконного обогащения, разве что никогда и никак не трогали церкви и синагоги, священников с раввинами, соответственно, тоже.
В общем, всё у «Джексона», как называли Яковлева в преступном мире, шло хорошо, но… Но в двадцать первом году он вдруг пропал. Вот просто взял — и пропал. Мать, пока была жива, на признание безвестно пропавшего сына умершим не подавала, полиция искала его больше для проформы, без особого усердия, зато «валеты» вели розыск исчезнувшего соучастника очень серьёзно, даже поцапались с «рыбаками», конкурирующей группировкой, подозревая, что именно они по-тихому прибили удачливого соперника. Потом, правда, «рыбаки» как-то смогли уверить «валетов», что они тут ни при чём, но Яковлев всё равно пропал, что называется, с концами. И вот, значит, через одиннадцать лет объявился…
— И как вам, Виктор Михайлович? — спросил Денневитц, едва тёзка положил прочитанную бумагу.
Попросить у дворянина Елисеева передать мне управление нашим телом и это самое управление получить много времени не заняло.
— Как мне представляется, Карл Фёдорович, — принялся я излагать, — в Москве объявился не сам Яковлев, а, скорее всего, кто-то другой под его именем. А он, кстати, пользовался в Москве какими-то документами?
С этим делом, личными документами, то есть, в здешней России дело обстоит довольно своеобразно. Всеобщую паспортизацию начали три года назад, официально завершить должны через через семь лет, но тёзке попадались сведения, что по факту паспорта получили пока лишь около двух третей населения Империи. Обязательное представление паспорта при найме жилья введено пока что в Москве, Петербурге и нескольких губерниях, но привычки его исполнять у людей нет, как нет и у властей привычки за такое наказывать.
— Не пользовался, — ответил Денневитц. — Два человека с теми же именем, отчеством и фамилией в Москве нашлись, но одному из них шестьдесят семь лет, другому всего пятнадцать. В Россию по документам на имя Василия Христофоровича Яковлева тоже никто не въезжал.
— Тогда и не знаю даже… — я и правда не представлял, что и как тут можно предположить, тёзка тоже.
— Вот и я не знаю, — недовольно проворчал Денневитц. — Хорошо хоть, того одесского Яковлева дактилоскопировали в своё время, будут у нас пальчики этого Яковлева, будет с чем их сравнить. Но что наш Яковлев сосватал генералу Гартенцвергу налётчиков именно из Одессы, всё же на определённые мысли наводит. Кстати, покойный отставной капитан Фисенко тоже родом из Одессы.
А вот это уже зацепка! Всё-таки жизненный путь офицера более прямой и, главное, куда более тщательно документированный, чем у потомственного жулика, глядишь, что-то и найдётся…
— По уму если делать, надо в Одессу человека посылать, — Денневитц продолжал ворчать. — И не абы кого, а чтобы понимал, кого и что искать. Когда Дмитрий Антонович вернётся?
Ну да, тут Карл Фёдорович прав, если кого в Одессу отправлять, так только Воронкова.
— Доктор Гольц, что отвечает за лечение Дмитрия Антоновича в госпитале, заверил нас с Эммой Витольдовной, что не позднее послезавтрашнего выпишет пациента, — вернул я управление телом его законному хозяину. — Если, конечно, не возникнут какие-то непредвиденные обстоятельства. Но по нашей с госпожой Кошельной части они не возникнут, это совершенно точно.
— Отлично! — оживился надворный советник. — Вот с этого известия и надо было начинать! Хоть одна хорошая новость за день!
Глава 19На грани
Если вдруг кому-то покажется, что неудачи со смертью капитана Фисенко и прояснением личности того, кто прятался под личиной исчезнувшего одесского жулика Яковлева, выбили надворного советника Денневитца из колеи и ввергли его в расстройство, спешу от такой ошибки предостеречь. Да, неприятно, но расстройство — это не про Карла Фёдоровича. Разбираясь в жизненном пути того, одесского, Яковлева и Яковлева, так сказать, нашего, Денневитц кое-какие подробности всё же прояснил.
Оказалось, ещё до того, как начать покупать у Бакванского сведения, компрометирующие некоторых непростых людей, Яковлев завёл знакомство с Курёшиным, секретарём коллекционера компромата, и тот за хорошую плату поведал Яковлеву, чем именно можно разжиться у господина Бакванского, а когда плату Яковлев несколько повысил, то и некоторыми подробностями поделился. В итоге Яковлев покупал у Аркадия Кирилловича именно и только то, что ему было нужно.
Допросил Денневитц и штабс-капитана Тригорского. Тот со всей ответственностью исполнил приказ генерала Гартенцверга быть со следствием откровенным, но толку от того исполнения оказалось не так и много. По словам Тригорского, в Одессу он ездил вместе с Яковлевым, но уже на месте сначала сам Яковлев переговорил неизвестно с кем, а уже затем сказал Тригорскому, к кому обращаться.
Впрочем, теперь это станет заботой больше Воронкова, когда он вернётся на службу. Дворянину Елисееву Денневитц велел вернуться к совершенствованию своих способностей, так что тёзка снова отправился в почти что уже родной Михайловский институт.
— Итак, Виктор Михайлович, — деловито начал доцент Кривулин, — я поговорил с Карлом Фёдоровичем, Александром Андреевичем и Эммой Витольдовной, и, полагаю, вам самое время обратиться к овладению техникой ускоренного внушения.
Ого! И когда это он успел с Денневитцем побеседовать? Что Александр Андреевич — это ротмистр Чадский, мы с тёзкой тоже сообразили не сразу. А Эмма, значит, решила любовнику помочь. Что ж, её понять можно — раз у тёзки нечто такое с доктором Гольцем уже получалось, то с этим своим новым навыком он может и спалиться, не зря же она тогда его предупреждала, чтобы не показывал это своё умение. А тут дворянина Елисеева как бы научат, и скрываться ему не придётся. Умная она у нас, что тут скажешь…
— Как и с целительством, перед началом обучения вам следует пройти изучение вашей способности к таковому, — напомнил Кривулин. — К сожалению, сделать это сегодня по ряду причин не получится, так что завтра, Виктор Михайлович, и приступим. Если, конечно, вы не возражаете.
Тёзка возражать не стал. Но необходимость поговорить с Эммой почувствовал прямо-таки острую, да и с моей стороны нашёл в этом своём желании самую активную поддержку.
Эмма приходу любовника обрадовалась, хотя и пыталась поначалу сохранять привычный образ слегка отстранённой умницы. Надолго, однако, её не хватило, и уже через пару минут мы вовсю предавались самым разнузданным наслаждениям, а ещё не знаю через какое время в счастливой обессиленности развалились на диване.
— Эмма, ты что? — в некотором недоумении спросил я, когда женщина вдруг покинула лежбище и, как была, голая, направилась в кабинет. Почему я спросил, а не тёзка? Ну вот, как с самого начала сложилось у нас так, что товарища в отношениях с Эммой привлекала исключительно телесная близость, а для меня подруга представляла ещё и чисто человеческий интерес, так и до сих пор, когда мы были вместе, управление нашим с дворянином Елисеевым организмом я в большинстве случаев брал на себя.
Вернулась Эмма с листком бумаги и карандашом, приложила пальчик к губам и устроилась за столиком. Карандаш почти неслышно зашуршал по бумаге, и через полминуты женщина протянула бумажку мне. Круглым и разборчивым почерком там было написано нечто озадачивающее:
Витя! Кривулин и Чадский готовят тебе какую-то пакость. Я не смогла узнать, какую, попробую что-нибудь сделать, но не знаю, смогу ли. Будь очень осторожен!
Ну вот, не было печали — черти накачали… И что бы это могло быть? Какая такая пакость меня ждёт? И связано ли это с занятиями по ускоренному внушению? Вопросов, короче, появилось множество, ответов — ноль.
Эмма порвала записку на клочки и удалилась в уборную, откуда тут же послышался звук смываемой воды, возвестивший о начале долгого пути обрывков по бурным потокам московской канализации. Выйдя из уборной, Эмма развела руками и медленно повертела головой — подробностей, мол, не знаю, не спрашивай.
Знает, не знает — какая сейчас разница? Главное, предупредила о самом факте грядущей пакости или что там они придумали, позаботилась. Оставлять такое без должной благодарности я не посчитал себя вправе, притянул женщину к себе и… И вскоре мы снова вовсю бесстыдствовали на диване.
— Всё, не задерживайся, — шепнула на ушко Эмма, когда мы более-менее отдышались и успокоились. — А то Кривулин с Чадским забеспокоятся, — она хихикнула. — Завтра опять увидимся!
Вот же добрая душа! Понятно, что за спокойствие институтского начальства волновалась она исключительно ради смеха, но вот именно такой способ посмеяться выбрала — не издевалась, не злорадствовала или ехидничала, а вроде как пожалела. Добрая, да…
— Да, жалко, что ты только в голове у меня живёшь, — посетовал тёзка, когда мы покинули Эмму. — Вы с ней были бы отличной парой.
— Жалко у пчёлки, — пресёк я неуместную жалость. Блин, можно подумать, мне самому не жалко! — Ты, дружище, не о том сейчас думаешь, — всё-таки я решил сбавить тон, тёзка понял, что сказал что-то не то, но моя резкость его задела.
— А о чём, по-твоему, надо? — спросил тёзка. — О пакости, которую Чадский с Кривулиным готовят?
— Об этом, конечно, тоже, — согласился я, — но уже во вторую очередь.