т себя за других, часто пользуются именами и фамилиями, схожими со своими настоящими, потому что так легче самим не запутаться. Однако Денневитц немедля вернул сыщика к реальности, подчёркнуто бесстрастно предложив ему подумать, каким образом он или кто-то ещё будет выяснять, въезжал ли в Россию подданный неведомо какого государства с неведомо какой фамилией, производной от разновидности имени Яков неведомо на каком языке. Воронков подумал и скромно притих.
Тем не менее, к концу дня что-то похожее на план поисков Яковлева мы набросать сумели. Для начала Воронков вызвался ещё раз допросить всех доступных нам людей, знавших Яковлева, а заодно обратиться к бывшим сослуживцам в Москве и с их помощью прошерстить в очередной раз московских уголовников. Ещё у сыщика появилась здравая мысль составить перечень мест, где проявлялся в Москве Яковлев, и отметить их на карте столицы — вдруг обнаружится в том какая закономерность? Мало, понимаю, очень мало, но для начала и это сойдёт. Кому не нравится — попробуйте поискать сами.
[1] «Место встречи изменить нельзя», Одесская киностудия, 1979. Режиссёр Станислав Говорухин
Глава 24Прием против лома
— Знаете, Виктор Михайлович, — сразу после обмена приветствиями профессор Хвалынцев перешёл к деловой части, — я нашёл-таки разрешение возникших у нас с вами затруднений.
— И какое же, Степан Алексеевич? — заинтересовался тёзка. Мне тоже стало интересно.
— Я тщательно обдумал ваши слова о некоторой неэтичности наших опытов, — ну надо же, кто бы мог предположить! — и пришёл к выводу, что во многом вы здесь правы. Поэтому участие в опытах Евгения Леонидовича пока что будет исключено.
Пришлось признать, что в использовании оговорок господин профессор проявляет немалое мастерство. «Некоторая неэтичность» и «пока что исключено» как-то почти незаметно, зато действенно обесценивали согласие Хвалынцева с позицией дворянина Елисеева и заставляли сильно сомневаться в истинных мотивах Степана Алексеевича. Впрочем, обещание исключить, пусть и временно, использование ассистента в качестве подопытного кролика уже само по себе смотрелось неплохо, в особенности по той причине, что дать тут задний ход профессору было бы крайне сложно.
— Однако же совершенствование навыков ускоренного внушения невозможно без опытов с участием других людей, — не «опытов на людях», заметьте, а «опытов с участием людей», лихо господин профессор извернулся! — Поэтому практиковаться вы, под моим, разумеется, присмотром, будете на институтских работниках. С Александром Андреевичем это уже согласовано, — поспешил заверить Хвалынцев.
Сказать прямо, у нас с тёзкой тут же появились сомнения в том, что ротмистр Чадский такое дозволил. С другой-то стороны, в то, что Хвалынцев вот так, внаглую, врёт, верилось тоже с трудом — не дурак же он, в конце концов. Да и не почувствовал тёзка лжи в словах господина профессора. М-да, похоже, мы не вполне себе представляли, насколько близко успел жандарм снюхаться с институтскими деятелями, тут, кажется, дело зашло уже слишком далеко…
Предполагалось, что опыты будут несколько отличаться от тех, что проводились над ассистентом профессора. Работников института тёзке следовало подкарауливать в коридорах, соединявших служебные помещения на первом этаже, и крытом переходе между двумя основными институтскими зданиями. Профессор Хвалынцев посчитал желательным, чтобы поначалу дворянин Елисеев практиковался на одиночках, заставляя их совершать не ущемляющие их достоинства и не представляющие для них опасности действия, которые, однако, можно было чётко и ясно определить как необычные и неуместные в каждом конкретном случае. Действия эти должны были продолжаться недолго, затем тёзке нужно было провести повторное внушение, побуждающее подопытного забыть о случившемся. Далее предполагалось проведение внушения сразу двум-трём людям — Степан Алексеевич высказал полную уверенность в том, что его ученику такое по силам. Сам же профессор собирался держаться в прямой видимости, не вмешиваясь без крайней необходимости.
Первому же встреченному дворянином Елисеевым работнику, катившему перед собой тележку с какими-то коробками, пришлось остановиться и немного попрыгать на месте, после чего он на мгновение замер, потом удивлённо уставился на тележку, которая почему-то оказалась в полутора шагах от него, покачал головой, снова взялся за своё немудрёное транспортное средство и продолжил катить его дальше.
— Превосходно, Виктор Михайлович, превосходно! — негромко похвалил тёзку профессор, когда работник с тележкой отдалился на приличное расстояние. — Я в вас и не сомневался! Но давайте продолжим…
Продолжили. Следующей жертвой тёзки и его наставника стал молодой человек, деловито шедший куда-то с толстой картонной папкой под мышкой — вот бы удивились те, кто увидел, как он вдруг прижал папку к груди и с блаженной улыбкой принялся кружиться по коридору, изображая нечто, отдалённо напоминавшее вальс. Но видел это, кроме тёзки, один лишь Хвалынцев, а он, по понятным причинам, никакого удивления не испытал.
После того как ещё один работник с тележкой, на сей раз пустой, попытался, без особого, однако, успеха, использовать её в качестве самоката, господин профессор предложил переместиться в другой коридор. Там тёзка начал с очередного курьера, заставив его раз двадцать подряд перекладывать папку с бумагами из одной руки в другую и обратно. А вот продолжение вышло… Продолжение вышло напряжённым.
Двое рабочих, судя по инструментам в переносных ящиках, мастера на все руки по плотницкой и столярной части, волей дворянина Елисеева поставили ящики на пол и принялись весело через них прыгать. Прыгали они с таким жизнерадостным задором, что тёзка увлёкся забавным зрелищем и не сразу заметил ошарашенно уставившуюся на это безобразие уборщицу с ведром и шваброй. Но молодец, с ситуацией разобрался быстро и чётко — сначала специалисты по обработке дерева прекратили свою чехарду, затем на полсекунды замерли, пока из их памяти стирались события последних нескольких минут, потом с лёгким удивлением переглянулись, подобрали ящики с инструментами и двинулись дальше, тут же замерла на месте с бессмысленным выражением на лице уборщица, через пару мгновений пришедшая в себя и продолжившая путь туда, где появилась неотложная необходимость навести чистоту.
Успех был, что называется, налицо, и успех оглушительный. Ага, в самом прямом смысле — когда Хвалынцев начал что-то говорить, тёзка его почти не слышал, больше угадывая, что профессор предлагает вернуться в его кабинет. С возвращением этим тоже всё оказалось не так просто — ноги тёзка переставлял с трудом, они, заразы, так и норовили зацепиться друг за друга, и дворянину Елисееву пришлось потратить немало сил, как телесных, так и душевных, чтобы его передвижение было более-менее похожим на нормальную ходьбу.
— Знаете что, Виктор Михайлович? — озабоченно сказал Хвалынцев. — Давайте, я провожу вас к Эмме Витольдовне, а ко мне вы зайдёте, когда она посчитает возможным вас отпустить.
Тёзка вынужден был согласиться, я его в том полностью поддержал. Как-то успели мы с товарищем отвыкнуть от таких побочных эффектов, мать их… Надо срочно вспоминать, чему учил тёзку Кривулин, а то так никуда не годится.
Эмму состояние дворянина Елисеева ожидаемо встревожило. Усадив тёзку в кресло, она выпроводила Хвалынцева и взялась приводить наше тело в порядок. На мой взгляд, не мешало бы и поправить тёзке разум, что-то он, пока мы сюда шли, совсем расклеился, даже управление организмом я перехватил без спроса, пусть того управления и осталось совсем чуть-чуть.
Что именно сделала Эмма и как у неё это получилось, я как-то не отследил, изо всех сил удерживая тёзку от сползания в беспамятство, но уже скоро почувствовал улучшение — мне даже удалось слегка поворочаться, устраиваясь в кресле поудобнее.
— Что Хвалынцев с тобой сделал? — Эмма воспользовалась нашей телесно-мысленной связью.
— Со мной ничего, — ответил я, — а вот тёзке моему досталось… Но я так и не понял, как это Хвалынцеву удалось.
— Помолчи пока, я попробую рассмотреть, — обнадёжила меня женщина.
Да, Хвалынцеву как-то удалось снова сделать не пойми что с тёзкиным разумом, и сделать так, что мы с дворянином Елисеевым вовремя этого не разглядели, соответственно, и не сумели противостоять, а вот как в многострадальной тёзкиной голове аккуратно и осторожно копалась Эмма, я своим разумом видел. Видел я и то, как под её воздействием сознание дворянина Елисеева постепенно прояснялось. Вот и хорошо, а то мне одному пришлось бы в этом мире нелегко.
Хорошо-то оно хорошо, но едва наш с тёзкой организм и тёзкин разум пришли в более-менее удовлетворительное состояние, Эмма устроила нам обоим самый натуральный разнос. И что толку, что нехороших слов она не употребляла и вообще старалась держаться, как подобает серьёзной, хорошо образованной и благовоспитанной даме, если она нас, что называется, унасекомила, причём абсолютно по делу?
— Вы оба чем думали? Где были обе ваши головы⁈ Ладно, младший из вас, ему простительно, но ты-то, Виктор, ты как опростоволосился? В прошлый раз блестяще справился, а в этот, в этот-то как осрамился⁈ — Эмма метала громы и молнии. — Я даже сейчас видела остатки эманаций Хвалынцева, а ты их почему не заметил⁈ — бушевала она.
Ну что я тут мог сказать? Правильно, ничего. Действительно, не заметил, действительно, опростоволосился, кругом виноват…
— Что, опять он пытался в наших мозгах копаться? — вот что меня сейчас волновало по-настоящему.
— Нет, я не увидела, — Эмма как-то сразу растерялась. — Если бы как в тот раз, я бы заметила…
— А что тогда? — спросил я. Но удивил Хвалынцев, козёл этакий, удивил… Что у него, хотелось бы знать, ещё в запасе есть?
— Похоже, он тебе пытался что-то убрать из памяти… То есть, твоему тёзке, — в словах Эммы ощущалось некоторое сомнение. — Подожди-ка… — я снова почувствовал её присутствие в тёзкином разуме, — да, точно. Он убрал что-то из вашего с ним разговора перед началом опытов, и так торопился, что наломал дров. Попробуй сам вспомнить, о чём вы говорили, боюсь, я уже не смогу восстановить…