Елисееву, что, согласно процессуальным установлениям, тот не может присутствовать при допросе свидетеля по делу, где сам фигурирует в статусе, пока что не определённом ни как свидетель, ни как подозреваемый. Тёзка всё понял правильно, юрист же. Главное — переход в положение обвиняемого ему никак не грозит, здешние законы право на защиту обеспечивают надёжно, тем более, Кривулин и Чадский, когда проснётся, должны свидетельствовать в его пользу.
Направились мы с тёзкой к Эмме — больше всё равно некуда. Да, уединиться в комнате отдыха нам не светило, но мы же не только за этим, особенно я. Странно, конечно, у нас всё сложилось, но что теперь поделать — что имеем, тем и пользуемся, другого нет. Увы, но тут нас поджидали два облома подряд — сначала пришлось ждать, пока освободится занятая пациентом Эмма, и прямо во время этого ожидания позвонил Воронков и попросил дворянина Елисеева с госпожой Кошельной явиться в директорский кабинет. Я решил, что раз приглашают обоих, то вместе и придём, тёзка спорить не стал, и, дождавшись Эмму, мы отправились, куда позвали.
Там нас ожидало целое собрание — Воронков, Кривулин и поручик Демидов. Я так примерно и думал, что компания соберётся представительная, а для тёзки это почему-то оказалось неожиданным. Эмма, судя по всему, тоже ждала чего-то подобного.
— Эмма Витольдовна, — хоть кабинет и директорский, распоряжался в нём сейчас Воронков, — мы бы хотели задать вам несколько вопросов, имеющих отношение к роду ваших занятий, — держался сыщик подчёркнуто дружелюбно, всем своим видом показывая, что каверзными вопросы уж точно не будут. — Прошу вас, Владимир Иванович, — повернулся он к поручику Демидову, едва Эмма высказала согласие.
— Каково состояние господина ротмистра,Эмма Витольдовна? — спросил поручик. — И когда можно ожидать его возвращения к исполнению служебных обязанностей?
— Состояние вполне удовлетворительное, — ответила целительница. — Пробуждения пациента я ожидаю приблизительно к часу пополудни, — все посмотрели на массивные напольные часы в углу, показывавшие половину двенадцатого, — говорить же о его возвращении на службу можно будет только после осмотра, каковой я должна буду провести по его пробуждении.
Ответ, что называется, исчерпывающий, да ещё и с лёгкой такой подковырочкой — поименовав Чадского пациентом, а не ротмистром, Эмма этак ненавязчиво опустила ценность хотелок господина поручика.
— Теперь вы, Сергей Юрьевич, — Воронков кивнул Кривулину, тот издал не сильно членораздельный звук, должно быть, прочищая горло, и начал:
— В свете, кхм, известного рода действий покойного в отношении Виктора Михайловича и Александра Андреевича, такой к вам вопрос, Эмма Витольдовна, — вступление директор, отдам ему должное, завернул интригующее, так что слушали его все внимательно. — Вы могли бы осмотреть господина Бежина? Помочь Виктору Михайловичу у вас же получилось, Александр Андреевич, надеюсь, вашими стараниями тоже будет исцелён, а касательно Бежина о лечении говорить, разумеется, преждевременно, а возможно, и вряд ли уместно, но вот разобраться в природе его, эмм… состояния, и, хотелось бы надеяться, что и причин оного, мы бы хотели по возможности без привлечения посторонних лиц, пусть даже и дипломированных психиатров.
Ага, переданные Воронкову слова Эммы о том, что причиной сумасшествия Бежина могло стать внушение со стороны Хвалынцева, упали, значит, на благодатную почву. Нас с тёзкой это вполне устраивало — чем более мрачным и зловещим типом окажется в представлении собравшихся, да и не только их, Хвалынцев, тем меньше проблем нам с дворянином Елисеевым. Нет, что с точки зрения закона тёзке ничего не грозит, это понятно, но ведь кроме закона есть и целесообразность, и вот тут могут возникнуть сложности на почве отношения Денневитца, а скорее даже, более высокого начальства к потере возможности обучения агентов у столь крупного специалиста, каким тот Хвалынцев был. И если наши с Эммой подозрения хотя бы частично подтвердятся, сложности эти будут для внетабельного канцеляриста Елисеева не столь и крупными, как оно могло бы выйти при иных обстоятельствах…
Договорились в итоге, что осмотреть Бежина Эмма готова, но решение по этому вопросу будет принято после возвращения на службу Чадского и прибытия Денневитца. Что ж, оставалось только ждать.
Долгим ожидание не стало. В десять минут второго Эмме сообщили, что Чадский проснулся, и она отправилась к нему. К половине третьего в институт приехал Денневитц, отдельно побеседовал по очереди с Воронковым, Кривулиным и Чадским, затем собрал всех, включая тёзку и Эмму, и объявил, что в четверть пятого ждёт нас в кабинете директора, пока же можно пообедать. Такое человеколюбивое решение нашло среди присутствующих самый живой отклик, и в столовую отправились все, включая и самого Карла Фёдоровича.
Уподобляться нам с Воронковым и затевать обсуждение служебных вопросов за обеденным столом Денневитц и сам не стал, и никому не позволил, так что говорили на отвлечённые темы, за исключением, конечно, слов благодарности, коих Чадский не поскупился для Эммы Витольдовны. Ну, может, и образумится теперь господин ротмистр, кто его знает, пусть особо большой надежды на такое у меня лично как-то не появилось.
— Итак, уважаемая Эмма Витольдовна, уважаемые господа, — начал Денневитц, когда после обеда все собрались всё в том же директорском кабинете, — последние события, к глубокому прискорбию, убедительно показали, что в нынешнем своём состоянии Михайловский институт физиологической психологии Российской Академии Наук поставленной перед ним государем императором задаче — вовлечению людей с изучаемыми в институте способностями в обеспечение государственных интересов Российской Империи — не отвечает. Да-да, Сергей Юрьевич, именно так, повторять изложенную мною ранее аргументацию не буду.
Кривулин сник и насупился. Похоже, перед обедом Денневитц вылил ему на голову помойное ведро конструктивной критики, а то и не одно, хе-хе. И поделом Сергею Юрьевичу, не стоило ему в институте такой бардак допускать. По опыту наших занятий у Кривулина мы с тёзкой вовсе не считали его человеком конченным, и верили, что наладить работу института он сможет, но без вразумляющего и направляющего пинка ожидать этого не приходилось. Вот пинок и последовал…
— Поэтому так, — Денневитц, похоже, собрался перейти к завершающей части. — Вам, Сергей Юрьевич, вам, Эмма Витольдовна, вам, Александр Андреевич, надлежит в двухнедельный срок составить письменные предложения по выправлению сложившегося в институте положения. При этом не забудьте написать, что для этого сделаете лично вы, каждый из вас. С вами, Виктор Михайлович, я побеседую отдельно. На том пока и закончим, Дмитрий Антонович и Виктор Михайлович отбывают со мной, все остальные свободны.
А и круто Карл Фёдорович за институтских взялся! И никто ведь и пикнуть не посмел! Похоже, для института наступают новые времена…
[1] Психиатрическая клиническая больница № 1 им. Н. А. Алексеева, в 1922–1994 гг. носила имя П. П. Кащенко, в народе традиционно именуется «Канатчиковой дачей» по фамилии купца Канатчикова, бывшего владельца земли, на которой была построена
Глава 27О доверии и не только
— Ну вот, я же тебе говорил! — не то чтобы я прямо так уж хотел показать своё интеллектуальное превосходство, нет, но напомнить тёзке о давнем нашем разговоре и моих тогдашних выводах явно стоило, так, больше для порядка.
Вернуться к тому разговору, когда после начала тёзкиного обучения в Михайловском институте мы обсуждали, для чего бы Денневитцу оно понадобилось, пришлось после другого разговора, куда более важного, на этот раз с тем же Денневитцем. После собрания в кабинете Кривулина Карл Фёдорович отпустил Воронкова домой, сам же в сопровождении дворянина Елисеева отправился в Кремль, где утащил подчинённого к себе в кабинет и приказал подать туда чаю.
— Итак, Виктор Михайлович, о положении дел в Михайловском институте говорить не буду, вы сами всё видели и даже на себе испытали, — по традиции, Денневитц начал с очевидного. — Не стану скрывать, там, — Карл Фёдорович многозначительно воздел перст к потолку, — высказывалось пожелание обучать в институте людей из нашего ведомства, как и иных ведомств, обеспечивающих защиту Империи от врагов внешних и внутренних, но, вы же сами, Виктор Михайлович, видите, что в имеющихся условиях говорить о таком преждевременно. Да что тут далеко ходить — я вас направил в институт на подобное обучение и чуть было не потерял!
Судя по этим словам Денневитца, дальнейших проверок, по крайней мере, таких серьёзных, как это было тогда с Хвалынцевым, опасаться не приходилось. Но куда интереснее было послушать, куда Карл Фёдорович повернёт дальше.
— Должен отметить, Виктор Михайлович, — продолжал надворный советник, — в том, как вы избежали уготовленной вам Хвалынцевым ловушки, я вижу не только изрядную вашу удачливость, но и похвальную решительность вместе с умением использовать те знания и навыки, которым вы успели научиться. Замечу также, что мне следовало более внимательно прислушиваться к вашим докладам о нездоровых проявлениях в работе института.
Так, а вот теперь держим ухо востро — если начальство не скупится на похвалы подчинённому, да ещё и впадает в самокритику, стоит быть готовым к тому, что подчинённого ждёт какое-то ну о-о-очень сложное и ответственное задание.
— Поэтому, Виктор Михайлович, я решил поручить проводить такое обучение именно вам, — выдал Карл Фёдорович.
Особой неожиданностью для меня слова Денневитца не стали, но, честно говоря, я думал, что услышу их несколько позже. А вот дворянин Елисеев впечатлился как следует — то ли подзабыл о том нашем разговоре, то ли ждал этого в каком-то совсем уже отдалённом будущем.
— Разумеется, это будет не прямо завтра, — похоже, у тёзки все эти мысли были написаны на лице, и Денневитц поспешил его успокоить. — Вам нужно ещё самому подучиться и набрать побольше необходимых знаний. Но я теперь буду требовать от Сергея Юрьевича, чтобы обучение ваше имело целью именно подготовку вас как будущего преподавателя.