— Да уж, Виктор Михайлович, после вас уже и не знаешь, что придумать, — усмехнулся Денневитц. — Сам я собирался предложить государю учредить особый секретный комитет для надзора за Михайловским институтом, но ваше предложение видится мне предпочтительным. Это же додуматься надо было — надзор изнутри! Что касается вашего предложения, Дмитрий Антонович, то, как вы же сами и заметили, одно другому не мешает. — А потому поступим так, — я уже примерно представлял, что последует за этими словами, и не ошибся. — Вам, Виктор Михайлович, надлежит изложить ваше предложение на бумаге.
— Инициатива наказуема собственным исполнением? — вернуть себе управление организмом тёзка не успел, так что я не удержался и вклинился со слегка саркастичным комментарием.
Денневитц довольно засмеялся, тут же к нему присоединился и Воронков. Бразды правления пришлось отдать дворянину Елисееву обратно, но и он тоже внутренне похихикал. Разрядил я обстановку, да уж…
— Именно так, Виктор Михайлович! — отсмеявшись, подтвердил надворный советник. — Очень, должен сказать, точно вы выразились, надо запомнить. Пишите на высочайшее имя, задвигать вас я не стану и представлю ваше предложение государю именно как ваше. Если при изложении у вас возникнут какие сложности, обращайтесь ко мне и к Дмитрию Антоновичу, мы вам поможем. И не затягивайте — чем скорее напишите, тем лучше.
Так, а вот это уже интересно… Очень и очень интересно. Тёзка вообще чуть не обалдел от счастья, пришлось возвращать его с небес на землю, открыв истинный смысл столь нетипичного для начальства поведения Карла Фёдоровича. Да, идея, высказанная формально дворянином Елисеевым, Денневитцу понравилась, тут он душой явно не кривит. Вот только вместе с этим он, Денневитц, прекрасно понимает, что оценить её по достоинству здесь и сейчас смогут далеко не все, вот и страхуется. Примут тёзкину (ну хорошо-хорошо, мою) идею — Карлу Фёдоровичу плюс не только от нас с тёзкой, но и от вышестоящего начальства. Ну как же, увидел дельное предложение подчинённого, отправил его наверх, да ещё почти наверняка и сам дал тому подчинённому пару-тройку полезных советов. Не примут — надворный советник вообще ни при чём, не его же идея! Примут, но исковеркают в процессе исполнения — будет чем попрекнуть прожектёра Елисеева, да и отойти в сторонку в случае неудачи всегда можно, мол, вовсе не такое внетабельный канцелярист предлагал, и вовсе не это я передал вышестоящим. Тоже, знаете ли, классика административно-иерархических отношений, да.
— Слушаюсь, господин надворный советник! — уставной, да ещё и с выраженным армейским оттенком ответ последовал из-за нашей с тёзкой мысленной беседы с задержкой, но оно и к лучшему — так выглядело, будто дворянин Елисеев успел как следует обдумать полученное распоряжение и принять его со всей положенной серьёзностью.
…К исполнению начальственного поручения тёзка подошёл и впрямь серьёзно. Заказав в библиотеке десятка полтора томов различных законов, он, пока их не доставили, устроил мне форменный допрос, заставив меня выуживать из закоулков памяти всё, что я помнил про первые отделы, и даже вспомнить что-то из того, что успел уже подзабыть. Тут как раз принесли книги, дворянин Елисеев ими обложился и принялся творить, подводя под наше с ним предложение солидную теоретическую базу и безупречное юридическое обоснование.
Утро следующего дня тёзка по моей подсказки уделил общению с Денневитцем и Воронковым, раз уж Денневитц сам сказал дворянину Елисееву обращаться, если понадобится. Вот и понадобилось, да.
— Скажите, пожалуйста, Карл Фёдорович, а как обстоят дела с таковыми способностями за границей? — вопрос, похоже, оказался для Денневитца неожиданным, но надворный советник с ответом не так сильно и задержался.
— Да почти что никак, — а вот это стало неожиданностью уже для дворянина Елисеева. Должно быть, недоумение проявилось у него на лице, потому что Денневитц пустился в объяснения: — Как я понимаю, у французских дворян не было времени углубиться в таковые изыскания, уж очень рьяно взялись за них революционеры, а больше нигде там ничего подобного с дворянством и не случалось.
— А нашими опытами они не заинтересовались, потому что побрезговали подражать русским варварам? — ехидно поинтересовался тёзка.
— Да где ж им было интересоваться-то? — хохотнул Денневитц. — Книг у нас таких написали немало, но из печати они не выходили, цензура не дозволяла. В Михайловский институт с самого его основания иностранных подданных на службу не принимали и изучением их способностей не занимались. Да и все труды Михайловского института печатаются строго для внутреннего употребления и в публичные библиотеки не поступают. Я, конечно, в полной мере всего тут не знаю, но есть же кого и спросить.
Это да, есть. Хитрые дельцы из Михайловского института так и сидели в Комендантской башне в ожидании суда, переводить их в обычные тюрьмы не стали. Пришлось дворянину Елисееву потратить ещё около двух часов на допросы нескольких этих персонажей, итогом чего стало некоторое прояснение вопроса. Оказалось, что в институтской библиотеке имелось несколько книг по интересующим институт темам, вышедших в Англии, Франции и Германии. Сотрудники института оценивали эти книги крайне невысоко, однако самого факта некоторой осведомлённости в этой области за границей их пренебрежение не отменяло.
Разговор с Воронковым получился ещё более кратким. Из дела о расследовании покушения на себя дворянин Елисеев уже знал, что на лечебницу доктора Брянцева, где тёзка нелегально проходил обследование, московская полиция вышла по наводке начальника сыскной части покровской полиции Грекова — хитрый Фёдор Павлович отследил тёзкин звонок в Москву и по-тихому уведомил московского коллегу. Но сейчас нам с тёзкой стало интересно, почему Воронков тогда увязал обращение к доктору Брянцеву с Михайловским институтом.
— Да я поначалу-то и не увязывал, — Воронков улыбнулся. — Но за лечебницей Брянцева наблюдение установил и что некоторые сотрудники института туда часто заглядывают, увидел. Но мы тогда не посчитали это относящимся к вашему делу…
Что ж, ещё один кирпичик в обоснование необходимости внутреннего надзора в институте. Завершив поход за советами и уточнениями, дворянин Елисеев снова напряжённо занялся умственным трудом, и закончил уже за полночь. Ну это я так посчитал, что он закончил, на самом же деле с утра, ещё даже не позавтракав, тёзка взялся редактировать своё творение, поправлять и уточнять отдельные места и вообще приводить его в человеческий вид. Я, конечно, не юрист, но мне лично показалось, что тёзка сумел не только обосновать необходимость создания в Михайловском институте секретного отделения, но и сделать это безупречно с юридической точки зрения. Ни одного действующего закона его предложения не нарушали, зато несколько отсылок к законам, положения которых могли лечь в основу проекта, дворянин Елисеев вставил. Ну что хотите, юрист всё-таки, пусть пока и недоучившийся!
Оставалось только переписать всё набело и вручить Денневитцу, что внетабельный канцелярист Елисеев к обеду и исполнил.
Глава 4О справедливости
Ох, и занятно всё-таки складываются дела у дворянина Елисеева! В университет не ходит, зато практики юридической хоть отбавляй, уж всяко больше, чем у любого нормального студента. Мало того, что подвёл юридическое обоснование под проект создания секретного отделения в Михайловском институте, так ещё и на двух судебных процессах успел выступить свидетелем — по делу Шпаковского и компании и по делу всё того же института. Получил, понимаешь, опыт участия и в открытом, и в закрытом заседаниях. Открыто проходил суд над Шпаковским и его подельниками — им всем, а заодно и их адвокатам доходчиво разъяснили под роспись, что тему использования способностей дворянина Елисеева в заседании озвучивать не следует, как и ознакомили тех и других с перечнем крайне неприятных последствий в случае нарушения этого условия. Самому тёзке объясняли необходимость сокрытия сведений о его способностях уже без угроз, благо, мы с ним и сами всё прекрасно понимали. А так всё получилось тихо-мирно — дали Шпаковскому и прочим разные срока каторжных работ за попытку ограбления банка и вооружённое сопротивление властям, даже ни одного смертного приговора не вынесли. Денневитц, правда, пояснил потом, что спускать гибель солдат и полицейских никто никому не собирается, и на каторге с кем надо обязательно произойдут известного рода случайности со смертельным исходом, но нужно же было обеспечить открытость заседания, вот власти и пошли на некоторые уступки обвиняемым…
На процессе же по делу Михайловского института, хоть главные обвинения и выдвигались по хищениям да растратам, обойтись без упоминания тех самых способностей, и не только тёзкиных, было уже никак не возможно, поэтому суд проходил за закрытыми дверями и без освещения в газетах и на радио. А поскольку именно тёзка поднаторел в юридических тонкостях описания функционирования именно этого научного учреждения, то свидетель в суде из дворянина Елисеева вышел не хуже прокурора — настолько чёткими и безупречно выверенными были его формулировки. Перекрёстный допрос со стороны обвинения и защиты тёзка выдержал легко и непринуждённо, адвокатам, несмотря на все их потуги, так и не удалось вызвать у судей ни малейших сомнений в его показаниях.
Вынесенные по делу приговоры можно было бы посчитать слишком мягкими, но тут ни у нас с тёзкой, ни у Денневитца с Воронковым возражений не нашлось. Во-первых, нет смысла посылать столь уникальных специалистов на строительно-дорожные работы, чем обычно приходится заниматься каторжанам. Во-вторых, всех, чья причастность к хищениям и пособничеству в них была доказана, суд обязал возместить казне ущерб. В-третьих, и это самое главное, способов возмещения этого самого ущерба суд установил аж сразу три: прямые выплаты в казну из собственных средств, конфискация и обращение в казённый доход имущества осуждённых в объёмах, потребных для возмещения, и исправительные работы, как выразились бы у нас, по специальности, с удержанием жалованья как в счёт собственно возмещения ущерба казне, так и в счёт пени за просрочку выплат. Что особенно интересно, были и приговоры к разным срокам заключения, как здесь говорят, в крепости, то есть в тюрьме, но их в порядке условного смягчения наказания заменили теми самыми исправительными работами, оговорив, однако, и возможность попадания в тюрьму в случае ненадлежащего исполнения работы. Такой вот триумф казённого интереса в одном отдельно взятом судебном процессе. А уж про то, что осуждённым придётся до конца жизни пребывать под гласным, то есть открытым, полицейским надзором и никогда более не светят на службе руководящие должности, я и не упоминаю, это как бы само собой разумеется.